Проблема сознательного воздействия общества на функциональный статус того или иного языка или форм существования одного и того же языка находится в зависимости как от политической установки, так и от собственно языковой ситуации. Для иллюстрации этого положения проанализируем особенности как одноязычной, так и многоязычной языковой ситуации.
1. Одноязычная ситуация обычно образуется в условиях этнической гомогенности (хотя возможны и другие варианты). В одноязычном обществе языковая ситуация характеризуется функционированием в различных общественных сферах форм существования одного и того же языка. Государства, в которых доминирует один язык, также осуществляют свою языковую политику на основе определенных идеологических позиций. Однако проблемы здесь несколько иные, чем в многоязычных ситуациях, поскольку речь может идти о формах существования одного и того же языка, об объеме и сферах его функционального распределения.
Ярким примером этой ситуации может служить норвежский язык. Как известно, Норвегия в течение нескольких веков находилась в составе датского государства. Норвежский язык имеет два литературных варианта – риксмол (или букмол) и лансмол. Риксмол образовался в XIX в. на основе смешанного городского говора «с лексикой и морфологией в основном датской, а произношением норвежским» [Стеблин-Каменский, 1968, 48]. Возникновение этого смешанного говора не было результатом сознательных усилий. Лансмол возник в середине XIX в. на основе искусственного синтеза норвежских диалектов.
В середине XIX в. началась ожесточенная борьба между сторонниками более народного лансмола и сторонниками риксмола. Идеологическая подоплека этой борьбы получила достаточно четкую форму выражения, когда в 1884 г. к власти пришла так называемая левая партия, которая признала лансмол «народным языком», а утверждение этого языка – «делом народа» [Там же, 51].
В 1885 г. норвежский стортинг принял постановление, которое обеспечивало лансмолу положение, равноправное с риксмолом в государственных канцеляриях, в школе и университете. Основной опорой лансмола стала школа. Таким образом, расширение общественных функций того или иного языка или форм существования одного и того же языка – процесс, в значительной степени зависящий от сознательно направленных действий общества, в котором функционирует этот язык, причем эти действия осуществляются в интересах нередко какой-то его части, не находя поддержки в другой. Так, борьба между лансмолом и риксмолом, т.е. между двумя формами норвежского литературного языка, и до сих пор не закончилась. Она была ожесточенной и длительной даже при условии официального признания их равноправия. В целом же для норвежского языкового движения характерно наличие противоборствующих и резко различных направлений, мешающих его единству. Более того, если в XIX в. этих направлений было два, то в XX в. их стало уже три. Представители третьего направления пытались синтезировать лансмол и риксмол. Поэтому языковой раскол в Норвегии перешел в перманентное состояние [Там же, 48]. Идея третьего направления получила поддержку в 1935 г., когда правительство было впервые сформировано рабочей партией. Однако на этом борьба не закончилась. Она стала еще более ожесточенной, и на этот раз не между риксмолом и лансмолом, а между традиционным риксмолом и продуктом синтеза риксмола и лансмола. Появились общества и периодические органы, ставящие своей целью защиту традиционного риксмола. Возникло движение родителей, которые не хотели, чтобы их дети обучались в школе на этом «гибридном» языке, возникшем в результате языкового синтеза.
Протест против искусственно созданного языка особенно сильно звучал у творческой интеллигенции – писателей и поэтов. В настоящее время более распространенным считается риксмол. Однако на лансмоле, именуемом часто «новонорвежским», существует богатая литература, близкая народу и составляющая существенную часть норвежской национальной культуры. Поэтому языковая ситуация здесь характеризуется отсутствием единого литературного языка, общего для всей нации [Там же, 55]. Это положение влечет за собой необходимость дополнительных затрат сил, энергии и материальных средств: обучать детей двум «норвежским языкам», переводить учебную и документальную литературу с одного «норвежского языка» на другой «норвежский» и т.д.
2. Многоязычная ситуация характеризуется функциональным распределением двух и более языков с различным объемом коммуникативных и общественных функций и различными ценностными ориентациями членов данных языковых коллективов в границах тех или иных государств и административных объединений.
Наиболее распространенной является ситуация билингвизма, сочетаемого с диглоссией.
Социальное неравенство между народами в многонациональном буржуазном государстве непосредственным образом отражается и на общественном статусе этих языков, на объеме их социальных функций. Как правило, в многоязычных ситуациях наряду с языком доминирующей по каким-либо признакам нации функционируют и языки национальных меньшинств.
Борьба за функциональное превосходство в указанные ситуациях разворачивается особенно остро при наличии классово-антагонистического общества. Двуязычие, по мнению Г.Е. Трапезникова, в классово-антагонистическом обществе складывается нередко в результате ассимиляторской политики, которую проводит господствующий класс, и, напротив, совершенно иной характер оно имеет в обществе, где нет классового антагонизма (см.: [Трапезников, 1970, 4]).
Как известно, речевое поведение индивида и выбор им языкового кода для осуществления акта коммуникации во многом зависит от его «социальных позиций». Это особенно четко наблюдается в условиях диглоссии. Носители диалекта, если они владеют еще какой-либо другой формой существования языка, используют родной диалект в повседневном общении[41].
Несколько иначе обстоит дело в ситуации, когда одноязычный континуум рассекается наличием второго языка. Положение еще более осложняется при наличии антагонистического общества, поскольку со всей остротой встает вопрос о функционально доминирующем языке и статусе языка (языков), функционально не доминирующего.
Проблема эта по-разному решается в зависимости от политических установок данного государства. При наличии идеологически антагонистических обществ вопрос решается уже с позиций силы и в ущерб вторым языкам, функции которых сознательным образом подвергаются консервации.
3. Языковая политика навязывания доминирующего языка возможна и за пределами данного государства. При этом образуются функционально неравнозначные языки. Такая политика обычно соответствует общему внешнеполитическому курсу данного государства по отношению к другим государствам. Как известно, многие крупные монополистические страны проявляют повышенный интерес к языковой ситуации ряда колониальных и полуколониальных стран, рассчитывая на укрепление в них своих позиций. Так, например, в период колонизации многих стран наблюдалась политика не только насильственного захвата естественных ресурсов с помощью силы. Борьба велась также и на идеологическом фронте – систематически подавлялось национальное самосознание, духовная культура вместе с подавлением функций местных языков. При этом языки аборигенов низводились до уровня второстепенных, функционально ограниченных, что еще ухудшало положение и без того угнетенных народов. Именно поэтому завоеватели считали весьма важным актом разработку ряда мероприятий, способствующих вытеснению языков местного населения, как средства их духовного подавления. Такую политику вели римские завоеватели в провинциях, где в качестве государственного языка повсеместно вводился во все административно-управленческие институты, в том числе и в судопроизводство и делопроизводство, малопонятный язык завоевателей – латинский.
Принципиально на иных основах строится языковая политика в странах, где нет антагонистических в идеологическом отношении обществ и классов. Так обстоит дело в СССР. Из практики языковой политики в многонациональной стране, где функционируют 130 самостоятельных языков, видно, что языковое законодательство на основе ленинской национальной политики дает возможность малым и большим народам развивать свои языки, а вместе с ними также и национальную духовную культуру. Языковое строительство началось еще в 20-е годы, так как на территории молодого Советского государства были распространены языки, находящиеся на разных уровнях развития. Наряду со старописьменными языками, культурные традиции которых восходили к глубокой древности (армянский, таджикский и др.), функционировали и языки, лишенные собственных письменно-литературных форм. Языковое строительство началось с создания письменности и алфавитов для младописьменных и бесписьменных языков, что давало им возможность быстро расширить свои общественные функции.
Из предыдущего раздела видно, что внутриструктурное и функциональное развитие языка может явиться объектом активного и сознательного вмешательства и воздействия общества, которое осуществляется с определенных идеологических позиций[42]. Вместе с тем наблюдается множество фактов, когда сам язык становится непосредственным орудием, средством в идеологической борьбе.
История развития человеческого общества – это история борьбы между антагонистическими классами, возглавляемой различными общественно-политическими направлениями. Как известно, социально-классовая дифференциация общества отражалась в формах существования языка. С другой стороны, идеологическая борьба между классами оставляла следы в языке, главным образом в его содержательной стороне, особенно в лексике и фразеологии.
Если в предыдущем разделе предметом анализа являлась проблема сознательного и активного участия общества в процессах внутриструктурного и функционального развития языка как объекта воздействия, определяющего до известной степени дальнейший путь его развития с определенных идеологических позиций (ср. процессы демократизации языка, явление пуризма, борьбу между архаичным стилем и элементами нового, народного в литературных языках и т.д.), то в данной части рассматривается аспект, когда сам язык становится средством, непосредственным орудием в идеологической борьбе, и основная роль при этом отводится его лексике и фразеологии.