Рахиман направился к дому кузнеца. Кенчаппа колдовал у наковальни над раскаленным куском железа.
— Послушайте, папаша, — окликнул его Рахиман.
— Что там? — кузнец поднял голову.
— Да вот работу ищу. Может…
— Нет тут работы, — Кенчаппа снова принялся стучать молотком.
— Жаль. Я еще и жилье приглядываю. Вот дом, рядом с вашим, пустой, что ли? Замок на двери.
Кенчаппа еще постучал, потом, отодвинув в сторону готовый топор, спросил:
— А что, снять хотите?
— Да, снял бы.
— Ключ у меня. Подождите немного, я сейчас.
— А где люди, которые жили там? Уехали куда?
— А зачем вам?
— Просто интересно, почему дом пустует. Ведь я собираюсь его снять.
— Дом как дом. А чтоб вы не сомневались, я вам расскажу. Жила там одна семья. Ладная семья, на редкость. Муж, жена, старушка-мать, младший брат мужа. 11 так согласно и дружно жили… Но если свалится беда на голову, куда от нее денешься?
— А что случилось?
— Да пошел хозяин на войну и погиб.
— Погиб?..
— Ну да, убили его, горемыку.
— А откуда вы знаете, что убили?
— Как откуда? Года три тому будет, как пришла им бумага…
— Какая?
— Пропал, мол, без вести. Погиб, значит.
— Ошибка! — вдруг вскрикнул Рахиман.
— Так что ж, он жив? — спросил удивленный Кенчаппа.
— Откуда мне знать? Но пока точно не установлено, нельзя утверждать, что человек погиб.
— Да, поначалу и мы так думали. Но сами посудите: прошло столько лет, и ни весточки от него. Нет, видно, правда то, что в бумаге прописано.
— А родственники его где?
— Родственники? Мать так сохла по сыну, что не прошло и года со дня его отъезда, как она умерла.
— Умерла! О всевышний!
— Вы что, их знаете? Может, какой дальний родственник?
— Да нет. Я сам недавно потерял мать. Вот и расстроился, — Рахиман заплакал.
— Да, мать всегда дорога. Сколько бы лет тебе ни было.
Они немного помолчали.
— А жена? Брат? — спросил Рахиман. Его сердце гулко билось в ожидании ответа.
— Что с ними станется! Живут и здравствуют.
— Живы? Слава богу! Где же они теперь? — нетерпеливо спросил Рахиман.
— Тут недалеко, в Хосахалли.
— Знаю эту деревню. А почему они туда перебрались?
— Карим, брат погибшего, там издольщиком.
— Хороший, видно, он человек.
— Хороший, ничего не скажешь.
— Все в холостяках ходит?
— Какой там! Больше года как женат. И ребеночек уже народился.
— Вот как! Вообще-то чему тут удивляться? Жизнь идет. Доброе у него, похоже, сердце. Ведь вот и сам обзавелся семьей, а семью старшего брата, наверное, не бросил на произвол судьбы, — Рахиман покачал головой.
— Семья брата теперь и его семья.
— Вот и я о том же говорю. Уверен, что он заботится об обеих семьях, как если бы это была одна семья.
— Как если бы? В том-то и дело, что одна. Разве я не говорил вам? Нет, видно. На своей невестке он и…
— Что? Что вы сказали? На своей невестке?..
Чтобы не упасть, Рахиман ухватился руками за столб.
— Не может быть! Это ошибка! Ложь! — закричал он.
— Да вы что, лучше меня знаете? — рассердился Кенчаппа.
Рахиман сел.
— Но ведь старший брат и его жена очень любили друг друга… Так вы, кажется, сказали? — задумчиво спросил он.
— Нет, не говорил. Но именно так оно и было. Поэтому никто не думал, что она опять пойдет замуж. И когда она сделала это, все очень удивились.
— Подлая измена!
— Ну как сказать? Что ей оставалось делать, без кормильца-то?
— Да лучше побираться или умереть. Если любовь настоящая…
— Бросьте. Вечного ничего нет. Время все меняет, — грустно сказал Кенчаппа.
— Ну нет, я с этим не согласен. Если любовь настоящая, измены быть не может.
— Это только красивые слова. В жизни по-разному бывает.
Кенчаппа снова принялся за работу.
Рахиман все еще не мог прийти в себя. Беспорядочные мысли сменяли одна другую. Перед его глазами, как кадры киноленты, мелькали картины последних четырех лет его жизни. Ради кого он рисковал жизнью? Ради кого полумертвый от усталости и голода одолел пешком столько тысяч километров? Ради нее… А она отплатила черной изменой… И Карим… родной брат… Ну что ж, если так…
— Мне нужен топор. Не продадите ли?
— Почему не продать? Для того и делаю. Две рупии.
Рахиман вытащил из-за пояса мелочь, отсчитал две рупии, а оставшиеся две аны затолкал обратно.
Кенчаппа выбрал один из готовых топоров.
— Туповат, — сказал Рахиман. — Мне бы поострее.
— Что вы такое говорите? — возмутился Кенчаппа. — Куда острее? Дрова же рубить.
— Все-таки поточите еще.
— Воля ваша.
Кенчаппа подточил топор.
Рахиман поднялся.
— Дом будете смотреть? — спросил кузнец.
— Сегодня нет. Поздно уже. Завтра приду.
Когда Рахиман ушел, Кенчаппа в недоумении покачал головой: «Чудной какой-то. Расспрашивает, расспрашивает, а скажешь — не верит. Тронутый, что ли? И топор, говорит, тупой. Топор как топор. Не головы же им рубить — дрова. Олух царя небесного!»
За деревней был лесок. Рахиман срубил подходящий сук и приладил топорище. Вроде ничего. Он ударил топором по свисавшей вниз толстой ветке раскидистого дерева. Ветка с треском рухнула на землю. Рахиман усмехнулся. Вот это да! Топор что надо. И в руках сила есть.
В Хосахалли Рахиман, расспросив встречных, нашел дом Карима. Дверь была открыта. По дороге Рахиман решил, что сразу же войдет, но теперь вдруг остановился у порога. Карим, изображая лошадь, бегал по комнате на четвереньках. Всадниками были дети, девочка и мальчик. Рядом, поддерживая малышей, чтоб не упали, бегала Унниса. Девочка погоняла лошадь, а мальчик, совсем крошка, весело смеялся. Карим, когда его понукали, звонко ржал и, топоча ногами, припускал еще быстрее. Унниса покатывалась со смеху.
Вдруг игра приостановилась. Унниса подхватила мальчика, а девочку прикрыла краем сари. Карим вскочил на ноги. С минуту все молчали.
— Что вам нужно, дядя? — спросила Унниса.
У Рахимана будто язык отнялся.
— Может, дров нарубить или какая другая работа найдется, хозяюшка? — наконец выговорил он.
— Что вы! Мы люди бедные. Где нам нанимать других! — ответил Карим.
— А-а! — только и выдохнул Рахиман и на негнущихся ногах пошел прочь. Едва он вышел, как дверь закрыли на задвижку.
«Как она счастлива! Как им всем хорошо! Боже, почему ты так жесток ко мне?!» — беспрерывно повторял Рахиман. У пруда он поднялся на насыпь и швырнул топор в воду. Потом сел и, положив голову на руки, закрыл глаза.
На следующий день в пруду недалеко от деревни Хосахалли нашли труп. Никто из жителей не опознал его. Решили, что это бродяга, и так его и похоронили.
Т. Р. СуббараяЗемля-кормилица
Нежная и легкая, как пух, как истертый в порошок мускус, земля. Стоит только подуть ветру, и летит она легкой пылью, — так при малейшем дуновении сыплется пыльца с облитого вешним цветом дерева. Возьмешь в горсть — мягкая, как птичий пух. Богатая земля!
Для Ханумаппы это не просто клочок земли в три акра, перешедший к нему по наследству от отцов и дедов, это сама мать-кормилица. Умирая, его отец, Сураппа, сказал сыну:
— Ханумаппа, эта земля — мать для нас. Пока она наша, у детей всегда будет рис и молоко. Что б ни случилось, не расставайся с нею.
И прав был Сураппа, знал, что говорил. Пройдет хороший дождь — и можешь не беспокоиться. На полгода обеспечен рисом. А как красива земля во время уборки хлопка! Черная обычно, она покрывается белой кипенью, и только там-сям клочки тяжелых туч, припав к ее груди, клубятся на ветру. А что за огурцы растут на этой земле. Все жители деревни утоляют ими жажду в летний зной. Хлопок, чечевица и горошек, выращиваемые Ханумаппой, славятся во всей округе. В базарные дни от похвал Ханумаппа прямо раздувается от гордости, как коробочка хлопка в пору созревания.
Но, конечно, земля землей, а само собой ничего не приходит. Ханумаппа гордится землей, но и заботится о ней. Это неустанный труд его отца и дедов сделал ее такой мягкой. Рой вглубь хоть на два-три фута — ни камешка не встретишь. И навоз сослужил немалую службу. Три пары волов состарились, работая на ней и унавоживая, чтобы сделать ее пухлой и нежной, как ложе из цветочных лепестков. Рассказывают, что как-то еще при жизни деда — его тоже звали Ханумаппой — случился сильный падеж скота и волы подохли, а как раз пришло время бороновать. Тогда Ханумаппа с сыном впряглись в борону вместо волов и взрыхлили землю. Такие воспоминания наполняли сердце Ханумаппы еще большей гордостью за свою землю.
В этом году мать-земля — одна щедрость. Каждая веточка на кустах хлопка обернулась пушистыми белыми комками. Какой богатый урожай! Рвешь, рвешь — рука устает, а хлопка на кусте не убавляется, словно и не собирал вовсе. Веселое щебетание женщин, убирающих хлопок, их мелодичный смех переполняют сердце Ханумаппы радостью. Уже выросла огромная гора собранного хлопка. Опередив других сборщиков на два шага, идет сын Ханумаппы — крепкий и сильный, как Бхима[96]. Его широкая спина блестит на солнце. Сидя в тени акации и жуя бетель, Ханумаппа смотрит во все глаза и насмотреться не может. Хлопок и сын, сын и хлопок. Что еще надо для полного счастья? Отяжелевшие от зноя и переполнявшей его радости веки Ханумаппы прикрываются, и он, словно испив божественного нектара, погружается в сладкую истому. Ничто на свете не может сравниться с пьянящим напитком счастья!
Не менее счастлив и еще более опьянен и сын, Рамаппа, но счастлив другим счастьем и опьянен другим хмелем. Его руки споро обрывают хлопок, а сердце его — с Ситалакшми, работающей рядом. Когда она смеется какой-нибудь шутке, ее переливчатый смех отдается в сердце Рамаппы серебряным перезвоном колокольчиков.