— Ирина, ты мне нужна вдвоем с Викторией. Приезжайте немедленно.
Они и приехали немедленно, между нами была одна автобусная остановка. Сначала Вика, через пять минут ее мать.
— Объяснишь? — Мама кивнула в сторону стола и раскрытой планшетки. — Может быть, объяснишь, как две дуры поставили под удар честного человека?
Вика тоже застыла над столом, но была минута, когда она с главной тревогой кинула взгляд на свои дурацкие тетради.
— Кого это? Какого честного человека? — спросила Вика еще довольно лихо. — Кого?
— Ее отца. — Мама выставила в мою сторону длинный палец и тут же скрестила руки на груди. — Ее отца, о котором к тому же кто-то распустил грязные слухи. Не ты ли, деточка?
— Не я! — Вика мотнула своей коротко стриженной головкой. — Зачем мне? Вы же знаете.
Я вспомнила, что недавно мама называла Вику солнышком. Удивительно, как быстро, как мгновенно все было забыто, вычеркнуто, стерто. С какой ненавистью смотрела мама на Вику! Как будто не глупость Вика сделала, а продуманно навела беду.
Так мы все стояли, когда в незахлопнувшуюся дверь вошла Шполянская-старшая, в отличие от нас вся прибранная, спокойная, веки приспущены, наведены зеленым и выражают упрек.
— Узнаешь? — Мать повела подбородком в сторону монет, затерявшихся между тюбиками и плоскими коробочками «тона». — Я тебя спрашиваю, узнаешь?
Викина мать опасливо сделала шаг вперед и рассмеялась:
— А то ты раньше не знала, что они красятся?
— Нет, ты это узнаешь? — Мать рванула ворот, как будто ей вот-вот должно было стать дурно. Другой рукой она подхватила со стола и поднесла к самому носу Шполянской две монеты. — Узнаешь?
— Нет.
— Нет?
— Я тебе говорю — нет!
— Тогда спросим у твоей дочери, откуда она приволокла их к нам в дом?
— Вика?
И вот мы вчетвером стояли вокруг стола, и разгадка вся была в руках Вики. Не сама же она в конце концов откопала золото? С таким вопросом мы все смотрели на нее, а она на нас не смотрела. Лицо у нее было не вызывающее, не упрямое, просто другое. По этому непохожему и некрасивому лицу я видела, как ей плохо.
— Вика! — теперь настала очередь Шполянской-старшей трясти дочь за плечи, что она и проделала с большим энтузиазмом. — Вика, я знаю, тут замешан этот негодяй, этот Поливанов! Вика, отвечай, ты даже не представляешь, в какую историю можешь влететь!
— А что им представлять? Мы же до шестнадцати лет любую беду от них отводили! Привыкли на чужих спинах в рай ехать! — Мама теперь говорила медленно, достойно, безо всякой дрожи в голосе.
Еще бы! Отец не только оказался вне подозрений — можно было при помощи находки, сделанной в Викиной косметичке, всему миру объяснить — не виновен!
Мне же было как-то не по себе. С одной стороны, укрывательство кладов — уголовное преступление. С другой — Вика кинулась ко мне за помощью, а что вышло? И потом, я просто жалела Вику. И тогда, когда голова ее моталась из стороны в сторону, а на лице не было никакого, ну просто никакого выражения. И сейчас, когда мы как бы объединились против нее. А она стояла одна с той стороны стола, и на лице ее опять не было никакого выражения. Она предоставляла нам делать все, что угодно, но ни помочь, ни сопротивляться не собиралась.
— Где он, этот твой хахаль? Ты можешь сказать, где он? — кричала Шполянская-старшая.
— Как он вообще очутился в нашем городе? Кто-нибудь знает, где он прописан? — низким голосом спрашивала моя мама.
— Ты будешь отвечать?
Вика стояла бледная, заложив руки в карманы джинсов. Потом плюхнулась на тахту, на то самое место, где недавно сидела мама. Ноги ее не держали, что ли? Или ей хотелось продемонстрировать какую-то свою независимость? Я не поняла. Они тоже не поняли и продолжали кричать:
— Кто он? Кто может подтвердить, что он действительно Поливанов и действительно радист, а не проходимец? Молчишь? Так я тебе скажу…
— Об этом, Ариша, надо было раньше спрашивать, — гудела мать, — ты мне, Вика, лучше вот что скажи: ты знала о монетах? Он тебя в известность поставил?
И в это время мы все увидели: в дверях стоит отец, и, кажется, ему уже понятна сущность скандала. Когда он подошел к нам, мама, так же как Шполянской, протянула ему монетки…
Отец стал их рассматривать, и в какой-то момент я уловила: он борется с желанием подойти к «стенке», взять лупу.
— Вам, что ли, принесли, Ирина? Я же говорил: принесут. Куда им деться? Обязательно должны попытаться сбыть через зубного техника. А вы сомневались, чуть не выставили меня в субботу…
Мама пожевала губами, дернулась, и даже что-то вроде мужских желваков появилось у нее на щеках.
— Ладно, Алеша, оставь свои обиды, нам главное узнать: у тебя могло такое найтись? Нет? Ты сам абсолютно уверен и другим сумеешь доказать?
— В подобном случае абсолютно уверенным ни в чем нельзя быть. Хорошо, что хоть где-то кто-то нашел. Это — Савмак, — кивнул он мне на монету. — До сих пор была найдена всего только одна такая. И по ней историки сделали предположение…
Тут мать крикнула:
— Хватит! Хватит заниматься историей, перейдем-ка лучше к сегодняшнему дню. Сообрази, пожалуйста, как твое золото могло оказаться у этого молодчика? Кстати, вы с ним, кажется, в прошлое воскресенье ездили на раскопки? Ну?
Отец, оторвавшись от монет, огляделся вокруг: Шполянская-старшая теперь сидела, покачивая ногой довольно небрежно и стряхивая пепел с сигареты на пол. Вика все так же почти лежала на тахте, только теперь глаза ее ожили и о чем-то просили меня. Какая-то мысль по поводу случившегося бегала в них затравленно, и я не могла, хоть от всей души хотела, помочь Вике.
Отец посмотрел на всех, в том числе на меня, стоявшую у самой балконной двери.
— Какие у вас основания подозревать, что Поливанов ограбил мои раскопки?
— Он передал это Вике.
— Да, но как это оказалось у него?
— Громов! — Мама ударила себя по лбу, и я поняла: сейчас им покажется очень убедительным участие Грома в этой истории. Или в этой краже (кто как хочет, тот так и называет) золотых монет с изображением Савмака, скифа, поднявшего когда-то восстание на нашем берегу. — Громов! — повторила мама. — Поливанов увязался за Громовым на раскопки, иначе зачем бы он туда поехал, если Вика в городе?
У Шполянской-старшей губы были как будто обметаны темной корочкой, и глаза под опущенными веками блестели сухо и бегали, точно подсчитывая что-то свое. Громов ее очень устраивал, если на него можно было свалить вину. Но совершенно не устраивало, что все вопросы все равно вертелись вокруг Вики.
Между тем все забыли, а она ведь любила Поливанова, взрослого парня, похожего на белокурого негра с тайной улыбкой, спрятанной в углах твердого рта.
— Позвоним Громову? — спросила мама, подвигаясь к телефону. — Пусть внесет ясность. И не забывайте, нам придется заявить обо всем в милицию.
— В милицию заявить, конечно, надо, — спокойно сказал отец, все еще как бы взвешивая монетки на ладони. — Но что за дамское предположение: как мог за несколько минут Поливанов найти то, что нам годами не давалось?
— Не Поливанов — Громов! — поправила Шполянская-старшая. У нее был такой вид, как будто она долго раздумывала, долго взвешивала обстоятельства, пока наконец не пришла к выводу.
Отец смотрел на Шполянскую очень внимательно. Мне казалось: он изо всех сил хочет встретиться с ней взглядом, но она не поднимала подведенных зеленым век.
— Громов? — переспросил отец.
— Они могли явиться туда и без тебя. Кстати, не им ли принадлежала зажигалка? — предположила мама.
А Шполянская-старшая спросила с улыбкой:
— Тебя, Алеша, не удивляет? Не я одна, все вспомнили этого мальчишку, когда поползли слухи: по городу «ходит» золото?..
Отец хохотнул довольно странным смехом, все так же не отрывая глаз от Шполянской-старшей.
— Ну нет, — сказал он, — Громова я вам не отдам. Отдай вам Грома, вы и Шурочку запросите!
— Не знаю, как Шурочку, — вздохнула мама медленно и почти спокойно, — а Громова привлечь по этому делу придется. И причем немедленно. Позвони, будь добр, следователю или куда там тебя вызывали.
— За Громова я поручусь!
— А за тебя кто? — Теперь мама смотрела на отца ласково, но снисходительно.
У нас в семье считается: отец — человек нерешительный. Мама принимает решение переезжать в Москву, а он — нет. Я должна стать хирургом — принимает решение мама, а отец — нет. Мама принимает решение оклеить спальню ситцем, а он — все нет и нет…
— Послушай… — Отец опустил глаза, посмотрел себе на ноги. — Ты что, в самом деле уверена: я не могу постоять за себя и своего ученика? Или ты пытаешься мне что-то в этом роде внушить?
Теперь он поднял глаза, когда неловкое, обидное для мамы было уже сказано. Он поднял глаза, и я увидела, какие они у него синие-синие. Вот удивительно, в комнате было вполне сумрачно, а они светились. И лоб был большой, выпуклый, с четко выступающими от напряжения жилками.
— Нет, дорогие дамы, я и себя и его сумею отстоять без вашей деятельной помощи. А в милицию, конечно, заявить придется.
— Дядя Алеша, — позвала с тахты Вика, — можно завтра? А до завтра у всех будет время самим явиться.
— С повинной, ты имеешь в виду? — отнеслась вполне терпимо к такому ходу мама.
— Ну, пусть это так называется. А можно вообще: пусть они придут, как будто только что нашли?
— Кто — они? — спросила Шполянская-старшая, почти не размыкая зеленых век и запекшихся губ.
— А какая разница кто. Придут — и весь факт.
— Ладно, — сказал отец, — на сегодня все. А там даст бог день, даст и пищу… для разговоров! — Так закончил он своей любимой дразнилкой. И подобрал со стола монетки. — Но это, с вашего разрешения или без, я припрячу: цены им нет…
— Как припрячешь? — пожала плечами мама. — У меня в доме?
Она смотрела на отца и изо всех сил старалась сделать такое лицо, будто услышала бог весть какую глупость.
— А так — припрячу. — Отец открыл одно из глухих отделений «стенки» и снова запер его на ключ. — Припрячу и сам останусь — сторожить. Лягу хотя бы вот здесь, как ты правильно выразилась, у тебя в доме.