— А студенты, Марсиаль? А народ?
— Ты прекрасно знаешь, как их обрабатывает пропаганда, Габриэль. Только и разговоров, что о Сьерра-Маэстра да о Фиделе Кастро. Но кто он, этот Фидель Кастро? Еще один политикан, забравшийся в горы, чтобы потом запустить свои грязные лапы в государственную казну.
— Ты ошибаешься, Марсиаль. Он не такой, как прочие. У него другие идеи и другие намерения.
— Ах, так? И с каких пор тебе это известно?
— Берегись, Марсиаль! — сказал Гарсиа с легкой иронией. — Наш Габриэль много чего знает. Он еще и не так может удивить.
— Не из тех ли ты, что собирают деньги на революцию — продают боны «Движения 26 июля»… и требуют смерти Батисты? Может, ты внутренний враг?
— Но ведь ты, Марсиаль, не батистовец?
— Конечно, не батистовец. Однако я защищаю свои интересы. Чего, по-твоему, добиваются эти бородачи? Вот погоди, спустятся они с гор и поведут себя как все дорвавшиеся до власти политики.
— Это — не политики, Марсиаль.
— Да неужели? Один черт, дружище. Разве не говорят, что они поддерживают связь с Прио Сокаррасом и прочими? Вспомни «маленькую войну» Менокаля и то, как Хосе Мигель покончил с этим «историческим восстанием»[117]. Теперь будет то же самое. История повторяется.
— Вряд ли, Марсиаль. Времена меняются. История движется вперед, и люди уже не те, что были.
— Нечего мне рассказывать сказки, Габриэль! Я уже вышел из этого возраста. Вот перед тобой Гарсиа, он в свое время бунтовал против Мачадо. А погляди на него теперь: процветающий коммерсант, и престиж, и влияние…
— Меня ты не впутывай, Марсиаль, вы-то оба почти родственники…
— А вы, Гарсиа, что вы собираетесь делать?
— Я? Ничего. Ждать.
— Ну, ладно, Марсиаль. Оставим это.
— Ты-то чего хочешь? А, теперь я понимаю, почему Барбара тебя бросила! Потому что ее отец, военный в чинах, офицер с чувством чести…
— Он — сукин сын!
— Что? Ну, дальше некуда! Говоришь такое о своем тесте, об отце твоей жены?
— Это уже в прошлом, Марсиаль. Не забывай.
— А я-то… Но прекратим спор. Ни к чему он не приведет. Ты — пропащий человек, Габриэль. И для меня отныне — все равно что мертвый!
И теперь они хотят убить астролога. Он — не их человек. Так считает Марсиаль. А что скажешь ты, Луиса? Ничего. Она грызет ногти. «Мне все это не нравится, — говорит она. — Сяду на первый попавшийся самолет и улечу». — «Но теперь это невозможно, — возражает Марсиаль. — Придется уезжать на лодке, в шлюпке, что подвернется. Понятно?»
— Я отсюда не уеду, мне не хочется, — повторяет астролог, он уже несколько дней беспросветно пьян.
Но у человека внизу есть точный приказ; ему надоело стоять; взятый в тюрьме дождевик и костюм не спасают от дождя, он все равно весь промок, и он вспоминает капитана и прежние времена, когда все было по-другому. Только капитан далеко — улетел на самолете, не простясь и не поблагодарив. Верно, там его ждет: славную компанию они составят. И может быть, все еще переменится, станет как прежде.
— Главное — дисциплина. Без нее все пойдет к черту. Решено: никто не должен остаться.
— Я не уеду. Я вам говорю, мне не хочется.
— Предупреждаю, Кармело, тебе же будет хуже от твоего упрямства.
— При чем тут упрямство, пошли вы все! — сказал астролог. Он тихо, неторопливо открыл дверь и вдруг, захлопнув ее за собой, пустился бегом по коридору. Очутившись на улице, он увидел, что уже почти стемнело. В гостиной Габриэль, Марсиаль, Гарсиа и Луиса удивленно переглянулись.
Человек внизу закуривает сигарету и думает. С тех самых пор он в их участок не наведывался — ему сказали, что теперь там школа. Да, власть капитана поуменьшилась. Старинная крепость охраняется часовыми, ни войти, ни выйти: забудут о тебе, и пропадешь ни за грош. Никто оттуда не выходил ни живым, ни мертвым. А тот парень, худощавый, из охраны, — давний знакомый Иньиго, взгляд у него суровый, однако видно: все его мысли о том, как бы смыться. «Он даже пробовал со мной заговорить. Надеялся, что удастся найти способ сбежать. Я с ним старался не терять связи. Он знал, как делаются облавы: только стемнеет, на улицах появляются машины и везут людей, кто поважнее, кто помельче, вид у многих такой, будто после циклона, — мокрые, осоловелые, растерянные, уже всеми забытые, беспомощные». Настоящая Голгофа, и сам он, Иньиго, был на волоске от этого. Их окружали в домах, брали ночью, а они разбегались по всем дорогам, укрывались в зарослях, забирались в овраги.
«Никто не должен знать, где я. Заметит кто — выдаст», — думал Кармело, астролог.
Но человеком внизу владел инстинкт погони за добычей, охотничий азарт, вид дичи приводил его в неистовство. Да, их надо заставить снова уважать его, кое-кто думает, будто в молве о нем много наврано. Увидев, что астролог выбежал из дома, он от изумления застыл на месте, но тут же сработал инстинкт. Сжимая в руке револьвер, он пошел следом.
— В чем дело? Что случилось? — спрашивает Габриэль, глядя на женщину. Сперва он услышал запах духов, затем запах кожи стоявшей перед ним женщины. Два часа ночи, он дома один, и женщина разбудила его резким стуком в дверь. Он протирает глаза, удивленный ее приходом, которого никогда не ждал, тем паче в такой час.
— Ты должен мне помочь, Габриэль. Случилась большая беда. Ты же меня знаешь, ты знаешь, я никогда бы не решилась, но тут…
— О, конечно, только в такое время, Луиса, я… — сказал он, однако зевнуть напоказ ему не удалось. Духи…
— …Но тут вопрос жизни или смерти.
— Я впервые вижу тебя в таком состоянии. Дело так серьезно?
— Ты должен помочь мне вывезти за границу моего сына.
— Вывезти? Откуда вывезти? Ну ладно, успокойся и объясни. Все это очень странно. Я, знаешь, немного ошарашен.
— Сегодня вечером его арестовали. Мальчишество, озорство. Но теперь на это смотрят иначе. Я в отчаянии. Только ты можешь мне помочь, я знаю, ты пользуешься у них некоторым влиянием…
— Я? Ошибаешься, Луиса. Ну, послушай, присядь, отдохни хоть чуточку. Не хочешь ли чего-нибудь выпить? Нет? Чашечку липового чая или чего другого?
— Нет, ничего не хочу. Я не для этого сюда пришла. Я готова сделать все, что ты скажешь. Но ты должен мне помочь. Ты… я думаю, что ты…
— Ты даже не присядешь? Что же, по-твоему, я должен сделать? Что мы можем сделать… в такой час?
Запах духов все ближе, он дурманит голову. Кажется, она схватила его за руки. Он почувствовал ее ногти, ее дыхание.
— Только не говори, что ты мне не поможешь. Об этом я и думать не хочу. Ты должен помочь. Вспомни прошлые времена, когда мы, Хайме и я, прятали тебя в нашем доме при Батисте. Я думала, что ты…
— Но почему ты не попросила своего мужа?
— Потому что он… он — сукин сын. Извини, Габриэль, у меня нервы не в порядке. Он уже не мой муж, он сбежал за границу.
— Нелегально?
— Да. Вчера. Не оставил даже записки, увез все, даже мои драгоценности. Он во всем виноват, в том, что Хорхито арестовали, это он его настраивал.
— Он уехал, а ты и не знала о его намерениях?
— Ничего я не знала. Он собрался тайком. Наверно, я просто стала ему не нужна. Сбежал, чтобы встретиться с той…
— Неужели?
— Она тоже уехала нелегально. Однажды я его застала за чтением письма оттуда. От нее. Понимаешь?
— Нет, Луиса, не понимаю. Я думал, он тебя любит.
— Да? Тебе не ясно? Не ясно? Он всех нас обманывал. А я-то хранила ему верность… из уважения. Ты это знаешь. Я для него была предметом роскоши, игрушкой. Ему нравилось показывать меня друзьям. Тогда, когда ты жил в нашем доме, он был разочарован; да, да, он ждал чего-то, а ты и я, мы его разочаровали. Тебе понятно? Такой он человек. Забрал даже серьги, которые подарил мне на свадьбу. Из-за него-то мой сын ввязался в эти дела — слушал его разговоры, знакомился с его дружками. Он, он внушил ему ненависть ко всему.
— Но ведь ты тоже…
— Да, я тоже. Я тоже виновата. Но сейчас не в этом дело. Я тебе уже сказала: проси у меня чего хочешь. Я больше никого не знаю, я от всех оторвалась, ты единственный, кто может мне помочь.
— Но я… Подумай, в такой час! Я не представляю, к кому обратиться.
— Ах, ты прекрасно знаешь, что эти люди всегда бодрствуют. Мне известно, где его держат, и бог весть, что там могут с ним сделать.
— «Эти люди», как ты говоришь, ничего плохого ему не сделают. Раньше могло случиться, тогда пытали, чтобы что-то выведать. Ты же знаешь, теперь не так.
— Нет, не знаю. Я просто тебя прошу. Ты — единственная моя надежда, Габриэль. Хочешь, я стану перед тобой на колени? Проси меня потом, проси, о чем хочешь, или нет… сейчас проси. Я знаю, тебе не нужны ни деньги, ни подарки. У меня еще кое-что есть в банке, сколько мне оставили. Но ведь я сама здесь, перед тобой, посмотри на меня.
Откуда-то донесся отдаленный звонок будильника. Послышался кашель соседей. Габриэлю не хотелось спать, но он охотно глотнул бы горячего кофе. Он достал сигарету и закурил.
— Ты готова сейчас? Ты могла бы сейчас?!
— Не удивляйся, речь идет о моем сыне. Разве ты не пошел бы на жертвы ради своего сына, будь он у тебя?
— Не знаю. Сейчас мне трудно сказать. Но ты…
— Я тебя понимаю. Я всегда берегла свою чистоту, возможно, это покажется мещанством, хотя это правда. Даже когда… И делала я это не для него, поверь, а для себя самой, чтобы не погрязнуть в развратной жизни подруг и друзей моего мужа, людей богатых, но тупых и порочных. Ты когда-то сумел меня понять, я это помню. Ты отнесся ко мне с уважением, а я в ту пору была… в полной растерянности. За это я благодарю тебя и всегда буду благодарить. Теперь другое — речь идет о спасении сына. В нем вся моя надежда.
— Стало быть, если я вдруг соглашусь прямо сейчас, ты бы не поколебалась?
Луиса ничего не ответила, только кивнула. Глаза ее блестели, она стояла гордо выпрямившись. При свете висящей под потолком лампочки Габриэль ясно видел каждую черточку ее лица. Молодой ее уже не назовешь, и, верно, занятая заботами о сыне, она мало пользовалась косметикой — у глаз «гусиные лапки