Адмирал посмотрел ему в глаза и слегка прищурился.
— Но, вспомнив о тебе, Броуз, — это будет случаться очень редко, — мы словно бы заглянем в иной мир, и мурашки побегут у нас по спине. Железный, ты будешь выситься за пределами всего человеческого во веки веков. Я сделал тебя вечным воплощением войны, ибо ничего другого тебе не дано. И мы остановим свои роскошные автомашины у обочины и целую минуту будем не в силах ехать дальше. Будет блестеть асфальт, и ветер принесет лесную свежесть — но где-то будешь существовать ты, железный, ты будешь во всех ароматах земли, в дуновении ветра, за лесами…
Битком набитая людьми, взрывчаткой, навигационными приборами и военными донесениями, «У-253» шла на глубине пятнадцати футов к тому району, где пролегал курс Зверюги. Хотя никто не знал о его повышении, Броуз поел за офицерским столом. Отвального ужина не устраивали — дали то, что всегда. За исключением одного офицера с базы, кругом были незнакомые люди — посланцы родины с замкнутыми лицами, на которых ничего нельзя было прочесть. Говорили мало. Повсюду стояли лицом к стене матросы: они следили за показаниями приборов, вмонтированных среди труб и проводов — нервов и кровеносных сосудов трепещущего тела подводной лодки.
В девять часов он выпил чашку кофе, уронил голову на стол и заснул. Врач пощупал у него пульс и велел отнести его в кубрик.
Зверюга приближалась, следуя своим курсом, а наперерез ей двигался Броуз, спящий бездонным сном на глубине пяти метров под водой, в коконе из железа.
В четыре часа утра он проснулся. Перед ним стоял офицер с базы.
Броуз, изумленный, сел в постели. Так он существует! На спинке стула висел его кожаный костюм. Пока он одевался, офицер сидел, обхватив голову руками.
Броуз надел брюки, и вера в то, что он существует, покинула его. Нет, должно быть, это игра воображения. Такого рода сомнения приходили ему в голову и раньше, но теперь он знал наверняка. Другие существуют, а он — нет. Еще тогда, когда отец читал отрывки из «Одиссеи» — а в это время уже лежали наготове семиствольные минометы и глубинные бомбы, — у него было чувство, что он не существует: наверное, где-то есть совсем другой мир, там он родился, и был бы на своем месте, и мог бы существовать реально, но он заблудился, сбился с пути, и не может вернуться домой, и теперь существует только как промежуточная форма, как переход, как игра воображения в пустоте между двумя мирами…
Вместе с офицером он пошел к капитану, чужому человеку, посланному родиной. Ему показали на карте точку в океане, где они сейчас находились, показали предполагаемое местонахождение Зверюги и еще раз — курс, которым должен будет плыть он, когда настанет время. «У-253» будет транспортировать его вместе с его машиной до девяти часов утра, но тогда они уже войдут в радиус действия самой внешней цепи сторожевых судов и потому не смогут всплыть на поверхность. Лишних слов не говорилось, все по делу. Матросы помогли ему облачиться в костюм с измерительными приборами, а лодка тем временем начала всплытие. Броуз смотрел на капитана. Капитан курил и смотрел на один из счетчиков. Он был деталью подводной лодки. В то мгновение, когда железный трап поднялся над водой, Броуз отдал честь и повернулся кругом.
«У-253» бесшумно скользила сквозь мрак на поверхности, овеваемая теплым ветром. Тьма тихо плескала в корпус. Несколько матросов побежали по мокрой палубе на нос и открыли машину. Поспешно помогли Бррузу влезть, надели на него хобот кислородной маски, но, прежде чем они успели опустить колпак, офицер с базы, который тоже вышел на палубу, бросился жать Броузу руки, задыхаясь, бормотал невразумительные слова, фразы и, почти невидимый в ночи, то склонял, то вскидывал голову; он лепетал, задыхался, плакал, а Броуз кивал ему и ответ и тоже плакал, и слезы затекали ему в открытый рот…
Когда туман у него в голове рассеялся, все было пусто, над ним был колпак, а позади него стальное чудище задраивало свой люк. Внезапно он ощутил всю беспредельность окружающей ночи — беспредельность мира, где его нет. Кругом все пошло вверх, вода ритмично зашлепала в колпак, а потом накрыла его, и в этот миг в наступившей тишине Броуз вдруг осознал, что человек — это космический зверь, рождающий богов и борющийся с ними, претворяющий свой разум в машины. С головой в колпаке, уже глубоко под водой, он застучал зубами, ужасаясь неизмеримости чуда, которое вдруг предстало ему.
Он увидел, как человек явился из космоса на тихую землю, неся с собой беспокойство мыслей и слов. Молнией промелькнула перед ним вся история человека: вот он живет среди лесов, посылая к небу таинственные сигналы, разводя костры, вот мало-помалу из человеческого мозга выступают слова — фантомы, которые медленно заполоняют землю, обернувшись машинами, обернувшись заводами, электростанциями, которым несть числа, и все они таинственным, непостижимым образом продолжают человеческое тело: мысль обратила ноги человека в колеса, а руки в корабли, самолеты и пушки, а кожу — в каски и блиндажи, сердце — в электричество, а уши и глаза — в радары и телескопы. Единое человеческое тело из стали, оно изрыгает дым, вращается, сыплет искрами, оно распростерлось по всей земле, и вторглось внутрь земли и под воду, и кружится в воздухе, и его же слова падают на него дождем бомб и огня…
С раскрытым ртом, скользя глубоко в черной толще воды, Броуз прозревал усовершенствованного человека: широко расставив ноги, обратясь лицом на восток, вставало разлагающееся чудовище с глазами волка и руками Христа, взор его был устремлен в космос, а под черепной коробкой — географическая карта, и самого человека не видно под оружием и орудиями пыток, которыми он утверждает свою веру; усовершенствованный человек — ревущий огненный столп, бог костров инквизиции.
— Сейчас восемь часов сорок девять минут двенадцать секунд. Мы находимся на рубеже первой защитной зоны каравана. Центр каравана приблизительно в девяти милях. Караван движется со скоростью пятнадцать узлов в направлении на северо-северо-восток. В воздухе большое количество самолетов. Ваши координаты…
Оцепенев, Броуз слушал голос в наушниках. Жесткий и сухой голос капитана. Ноги у Броуза были словно из синего прозрачного льда.
— Через сто двадцать секунд начинаем разворот. Отделяйтесь от нас через шестьдесят секунд. Вы меня поняли?
Броуз хрипло сказал:
— Так точно.
— Сейчас восемь часов пятьдесят минут четыре секунды.
Броуз задрожал и уставился на приборы, напряженно прислушиваясь, не скажут ли еще чего-нибудь в наушники. Внизу металл слабо звякнул о металл. Сейчас провод перережут, а рации ему не дали, это было бы слишком опасно. Послышались шаги. Металл продолжал слабо ударяться о металл.
— Отделяйтесь через десять секунд.
Вдруг он услышал беготню и крики, сумятицу звуков, как при драке. Он поставил ногу на стартер и, не сводя глаз с хронометра, напряженно вслушивался.
— А! Пустите… Нет… Броуз!
Шум борьбы, стон — это был офицер с базы, он протестовал, хотел все отменить, исправить мир…
— Ха-ха, о-ля-ля! — закричал Броуз, пнул ногой стартер, вибрация охватила его, а через мгновение в ушах его стояла такая тишина, будто вся солнечная система провалилась в тартарары.
Он погрузился на глубину ста пятидесяти футов и подумал: я могу вернуться и взорвать «У-253». Но капитан, видимо, предусмотрел такую возможность. Подводная лодка уходила зигзагами, извиваясь ужом в безграничном водном пространстве, — капитан спасал не себя, а свое судно, то есть все-таки себя. Броузу ни за что не догнать его.
Но Броуз и не думал его догонять. Не спуская глаз с приборов, он летел вперед сквозь толщу воды. Вода посветлела, стала нежно-голубой, и в ней кишели мелкие рыбешки. На его руках, сжимавших руль, побелели суставы. Проходила минута за минутой, а он мчался к цели. Он не существовал. Он был плодом воображения адмирала, и — в ином обличье — плодом воображения капитана, и уже в третьем обличье жил в воображении офицера с базы. Через четверть часа он на какую-то долю секунды возникнет в воображении Зверюги в виде раскалывающегося железа, огня и смерти. Ничто иное для человека и недоступно. Никто не существует иным образом, кроме как в виде тысячи разных, отрицающих друг друга фантомов в воображении других фантомов — фата-моргана, мираж в пустыне. Броуз тяжело дышал, глаза, следящие за приборами, расширились. Человек выражает себя в словах, хватается за рычаг управления и, подобно божеству, летит по воздуху или по воде, думал Броуз. Глаза у него вылезали из орбит. Эта машина — его тело. Теперь он сам из железа. Своим телом он протаранит дымящееся тело Зверюги. Фантом человеческой души не вмещался в воображение мешка плоти и крови. Душа стала искать себе более просторные обиталища. В начале было слово, и слово превратилось в машину. Однажды где-нибудь в порядке и чистоте лаборатории электронный мозг вдруг выдаст перфокарту, ниспосланную во спасение человечества, и люди узнают о том, что у них теперь новое тело, и все и вся преклонят колена перед deus ex machina[15].
В голове у Броуза фосфоресцировало. Все чаще наверху мелькали туманные, темные пятна, нависали над ним, как грозовые тучи. Он по возможности обходил их, чтобы они не засекли его гидролокаторами. Но и тогда они примут его за неведомую шуструю морскую тварь — это его-то, с его железным телом, с взрывной силой, достаточной, чтобы смести с лица земли одну из мировых столиц. Вдруг перед его глазами зарябил серебряный дождь, и рыбки забарабанили в колпак. Когда он выбрался из косяка, темных пятен стало заметно больше и в воде слышался глухой перестук.
Я нахожусь под самым караваном, подумал Броуз. Они ни о чем не догадываются. Караван — огромное водоплавающее животное, части его тела соединены невидимыми радионервами. Самолет, идущий на посадку, поезд, послушно замирающий перед стрелкой, судно с экипажем — все это существа более высокого биологического порядка, чем человек. Учреждение, церковь, где все поют хором, работающий завод, кинотеатр, где всем зрителям смешно, — это организмы с формами сознаний недоступными сознанию одного человека, так же как отдельные клетки человеческого организма ничего не знают о том индивидууме, которого они составляют, вместе взятые. Броуз судорожно думал; он думал, чтобы не думать. Города, государства, континенты…