Став любимчиком начальства, Цао Бинкан немедленно возомнил о себе. Он везде шастал со своими инструментами и, пользуясь случаем, не пропускал ни одной смазливой бабенки, особенно Суюэ, хотя сам был страшен как черт: большое плоское лицо, толстые, чуть приоткрытые губы, кривые желтые зубы, выпученные похотливые глаза. При людях он, конечно, не решался пускать в ход руки, но если поблизости никого не было, давал им волю. Суюэ, завидев его, в страхе пряталась. Нельзя сказать, что Цао Бинкан был шалопаем. Он все время чему-то учился: то строить дом, то делать мебель. Да мало ли чему. Однажды он смастерил платяной шкаф, в другой раз сложил печку, как-то заменил больного тракториста и научился чинить трактор. Объединенная бригада наняла грузовик для перевозки зерна, так Цао Бинкан мигом подружился с шофером, сунул ему двух куриц и вскоре уже водил машину. В близлежащем селе у него появилась целая куча друзей.
У способного человека всегда есть завистники. Были они и у Цао Бинкана, тем более что он давал пищу для сплетен. Чжу Фашань давно уже его недолюбливал, а к тому времени вернулся из армии парень, соображающий в электротехнике, и Чжу поставил его на место Бинкана. Повод нашелся: по вине Бинкана на заливное поле упал оголенный провод, буйвола убило током. Чжу Фашань сразу позвонил в правление коммуны, чтобы прислали охранников и забрали виновного. Хорошо еще, что за него похлопотали знакомые из коммуны, так что отсидел он всего полмесяца. Но инструменты пришлось сдать и снова взяться за плуг да за бадью для навоза.
Как ни странно, Цао Бинкан не пал духом. Он понимал, что в жизни бывают везения и невезения. Но как бы крестьянину ни повезло, королем он все равно не станет. А не повезет — будет гнуть спину в поле. Ничего страшнее с ним случиться не может (если, конечно, он не убил человека). Так что ходил Цао Бинкан веселехонький и по-прежнему называл Суюэ милой да хорошей, стоило ему ее увидеть, хотя знал, что уж сейчас наверняка ничего от нее не добьется — просто тешил себя словами.
Но времена меняются, причем самым неожиданным образом, даже диву даешься. И вот Цао Бинкан оказался чем-то вроде новогодней хлопушки, которая взлетает высоко в небо и там взрывается, рассыпаясь всевозможными огнями: красными, зелеными, синими, желтыми; до того яркими, что слепнешь, глядя на них.
Как только разрешили брать подряды, Цао Бинкан повел себя совсем не так, как другие. Все продолжали сеять зерно, а он где-то раздобыл саженцы редкого дерева секвойи и посадил. Попутно подрабатывал в ремонтно-строительной бригаде коммуны и получал около четырех юаней в день, да еще пристроил жену поварихой в только что открытую каменоломню и за это получал не меньше сорока пяти юаней в месяц. Осенью все собирали урожай, а он подогнал грузовик, взвалил на него свои саженцы, увез подальше и продал поштучно, за сколько — даже жене не сказал. Через два года на шоссе, идущем мимо села, он поставил прочный навес и, используя свои разносторонние навыки, стал конкурировать с целой ремонтной бригадой.
Когда в деревне некоторые начали строить себе дома, он стоял в стороне и смотрел, потирая руки и ухмыляясь.
— А ты чего не строишь? — спрашивали его.
— Я? Рано еще, рано, пока материала нет! — И его толстые губы растягивались в улыбке.
Но однажды в деревню вдруг прикатили два грузовика с кирпичом, один с цементом, два с деревянными деталями, самосвал с песком и еще фургон с чем-то. Эта длинная вереница машин извивалась по улице, словно дракон, взбаламутив всех жителей, которые, побросав дела, устремились поглядеть на грандиозное строительство. В три дня и две ночи был возведен двухэтажный дом.
Каждому любопытно было узнать, во сколько он обошелся. Оказалось, что кирпич куплен по госцене, то есть за гроши, деревянные детали — по какому-то «личному соглашению», транспорт вообще ничего не стоит, только за бензин пришлось заплатить, а строительные рабочие — друзья-приятели Цао Бинкана. Правда, он заколол свинью и устроил угощение, купил два блока сигарет «Передние ворота» и на радостях запустил самую большую хлопушку, какую можно было купить.
— В газетах пишут о «шэньчжэнских скоростях»[62]. Мы, пожалуй, им не уступим, — похохатывал Цао Бинкан, любуясь своим сооружением.
В толпе раздавались завистливые смешки. Вдруг кто-то громко кашлянул, и люди поспешно расступились, пропустив вперед секретаря партбюро Чжу Фашаня, тоже пришедшего поглядеть на дом.
— Дядюшка Фашань, говорят, вы собираетесь строиться! — сказал Цао Бинкан. Он не забыл, как в свое время Чжу выпустил в него стрелу, но мстить за это не собирался. И не по доброте душевной, а потому что понимал: лучше ни с кем не связываться. — Я знаю, у вас много своих возможностей, во мне вы не нуждаетесь, но я сызмала вас уважал. Окажите честь, позвольте вам немного помочь. А?
Красивые слова — красивые дела! Он построил Чжу Фашаню кирпичный дом из трех комнат и взял за это всего несколько сот юаней. Чжу — человек неглупый, а чем больше друзей, тем больше путей. Чжу Фашань теперь уже не помешает ему богатеть, но от секретаря партбюро многое зависит, и судьба его семьи тоже.
От строительства, развернутого Цао Бинканом, как говорится, летали куры и прыгали собаки. Из-за рева самосвалов невозможно было вести уроки, и Ду Баошэнь в ярости то и дело чертыхался.
Семье Баошэня жилось теперь лучше. Учительскую зарплату подняли сначала до двадцати восьми юаней, потом до тридцати двух и говорили, что еще увеличат. Отцу Баошэня удалось наконец развернуться: он засадил весь приусадебный участок арбузами, урожай снимал хороший, и семья теперь не знала недостатка не только в еде, но и в одежде. Поле под семейный подряд они, благодаря Чжу Фашаню, получили самое близкое и лучшее, так что зерна в амбаре прибавилось. Два младших брата Баошэня уже отделились, сестра вышла замуж, родители состарились, дети пошли в школу, и все домашние дела свалились на Суюэ. Она за эти годы немного сдала. Ее кожа хоть и сохранила белизну, но утратила блеск, волосы приобрели желтоватый оттенок и часто оставались нечесаными, потому что у нее даже не было времени причесаться. Смеялась она теперь реже, из-за постоянных забот, в уголках рта явственно при этом проступали морщинки, стала сварливой; браня детей, подбоченивалась, как это обычно делают женщины, и буквально орала, пуская в ход крепкие словечки.
Придя с работы, Ду Баошэнь уже не мог, как прежде, спокойно выкурить сигарету, выпить чаю, пробежать глазами газету, а часто, отложив тетрадь и переодевшись в старье, таскал навоз да еще выслушивал попреки Суюэ: ее раздражало, что он ленив, туп и ни на что не годен. Ей не давали покоя хоромы Цао Бинкана: «Когда же мы начнем строиться? До седых волос ждать будем? Старшей-то нашей на будущий год уже семнадцать!»
Баошэню нечего было ответить, и он молча глотал обиду. Он знал: завидовать бессмысленно, каждый богатеет как может, об этом и в газетах пишут. Один выращивает кроликов, другой — рыб, третий — грибы, четвертый — лекарственные растения. Некоторые даже разводят червей, лягушек или земляных черепашек — деньги из чего угодно можно делать. Но все это не для него: ни средств у него нет, ни опыта. И вообще, он не способен действовать — только говорить: дурная привычка, выработанная в нем за долгие годы преподавания. Можно было бы, например, выращивать ангорских кроликов, но им нужны клетки, а клетки надо делать, искать материал, пилить, строгать, буравить, красить… У других это просто получается, а он даже не знает, с какого конца взяться. Пустые мечты!
Поспели первые арбузы. Ду Тингуй обнаружил их ночью, когда ходил с фонариком по бахче. Он потихоньку перенес их домой и позвал Суюэ. Та как раз все эти дни убирала урожай в поле, и ее тело горело и ныло, словно кожу содрали. Даже ночью болели ноги, все кости ломило, и утром она встала разбитая, будто совсем не спала. Пока тащила килограммов пятьдесят арбузов, пришлось несколько раз отдыхать. До села было девять километров, и когда добралась, рынок уже опустел.
Арбузов никто не продавал. Не успела она снять коромысло, как ее обступили и стали спрашивать о цене. Суюэ помнила, что в прошлом году ранние арбузы шли по тридцать два фэня кило, и, набравшись смелости, попросила сорок. Покупателей становилось все больше, и Суюэ тут же набросила четыре фэня, но одна пожилая женщина закричала, что нечего вздувать цену. Пока Суюэ колебалась, к ее безмену протянулась чья-то здоровенная рука.
— Кончай торговать, пойдем со мной!
Это был Цао Бинкан. Все решили, что он рыночный начальник, и положили обратно уже выбранные арбузы. Ничего не понимая, Суюэ взвалила на плечо коромысло и отправилась за Бинканом. Они прошли рынок, свернули на шоссе и остановились перед просторным навесом из асбестовых плит. Тут только Цао Бинкан рассмеялся:
— Что же ты, дорогуша, такая глупая? Вчера продавали по пятьдесят фэней, и то расхватали. А ну, тащи арбузы на весы, покупаю оптом!
Суюэ облегченно вздохнула и согласилась. Мельком взглянула на Бинкана — его было не узнать: красивая бежевая куртка, волосы аккуратно подстрижены ежиком, лицо румяное, довольное и в то же время мужественное. Озорства в глазах нет, смеется приветливо.
— Спасибо тебе, братец Бинкан!
Она впервые назвала его так, до этого звала просто Цао, а то и шелудивым псом.
— Ну что ты! Как не помочь односельчанке? — хихикал он, принимая арбузы и вынося деньги. У Суюэ не оказалось сдачи, но он махнул рукой: не надо.
— Да, сейчас у людей много денег! — растроганно проговорила Суюэ.
— Деньги ничего не стоят! Взять хоть моих помощников. Они зарабатывают по сто, а то и по двести юаней в месяц… Эй, ребята, отдохните, поешьте арбузов! — крикнул он парням, чинившим под навесом грузовики и трактора.
— Братец Бинкан, все говорят, ты большим хозяином стал. Это правда? — с сомнением спросила Суюэ.
— Да, с их помощью… Ребята, ешьте! И ты ешь. Арбузы что надо! — Он отрезал два ломтя и протянул женщине. Она стала отказываться, мол, дома хватает, хотя дома есть арбузы не приходилось: ведь по два-три юаня штука.