И вот, вместо того чтобы выхватить спасительное оружие, какое способно на расстоянии в тридцать-сорок шагов отправить на тот свет и человека, хозяин шагнул к Моргадо и, даже придержав его, разом обрезал крепившие груз веревки. Мешки с рожью упали на щебень тропы.
Это что за уловка? Может, хозяин решил спастись бегством? Может, он вскочит сейчас на него верхом — только бы вырваться из ущелья? Нет как будто бы. Печальная мысль вдруг явилась ему: хоть ты и был когда-то дюж и способен снести что угодно, не те у тебя сейчас ноги, Моргадо, что в молодости. Не потребует же от него хозяин этого после трехчасового пути по камням, ведь он не спал и почти не ел, да и волки уже наступают на пятки! Ему просто не хватит сил. Вьючный осел — не скаковая лошадь. Это у цыган кони то под седлом, то как тягло. И все-таки пусть хозяин не думает, что Моргадо отказывается. Нет уж. Он бежал изо всех сил и будет бежать, пока жилы не лопнут. Голова идет кругом, к тому же не уверен он, что за здорово живешь волков провести можно.
— Наддай, наддай, Моргадо, волки…
Что он — глух и слеп? Разве не предвидел он этого? Пусть так, он повинуется. Хозяин, освободив Моргадо от груза, вскочил на него верхом, поворотил вспять и пустил во весь опор по тропе к дому.
Увы, стая проделала то же самое. Пять страшных волков бегут с ними рядышком. Эх, хозяин, тебе бы какое-никакое ружьишко! А так — погибель!
Утро все никак не настанет! Копыта нестерпимо ноют, пот градом льет по бокам, ноги как деревянные, а скачке ни конца ни краю не видно. Зари хоть бы краешек!
Они мчались, и ветер все крепчал да крепчал. И даже посвист его отдавался в ушах, как издевка над их бессмысленным бегством.
— Не выдай, Моргадо! Держись, дружище, за ради всего святого!
Невмочь ему больше. Не хочется подводить хозяина да и себя тоже, но если ноги не повинуются… Вот бег все тише. Боже, как он выбивается из сил, чтобы не рухнуть наземь.
— Ублюдок, что мне, погибать из-за тебя?!
Вот до чего он дожил! Сколько хозяин бил его кнутовищем по голове, бокам, по чему попало, а тут еще оскорбил, и как! Все, он выдохся окончательно. Лупи, коли ножом в шею, твори, что хочешь… Он сделал, что смог. А теперь…
— Ты нас погубишь обоих, каналья!
Все это лишнее. Он сделал, что смог…
Один из волков выскочил сбоку на дорогу.
— Эх, пропали мои шестнадцать монет, плакали мои денежки…
Последних слов он не понял. Остановился в изнеможении, тело было как в огне. Голова гудела от ветра и ударов. Поэтому смысл сказанного не сразу дошел до него.
Только через мгновение. Через мгновение, когда человек уже спрыгнул на землю и, враз сдернув сбрую, оставил его, всего в мыле, беззащитного, на съедение зверью… Он спасал свою жизнь ценою его жизни. Ему жаль своих монет!
Наконец-то пришло время рассвету. Моргадо только глянул вслед поспешавшему угорьем с его сбруей хозяину, как ближний из волков уже вцепился ему в загривок, и вокруг в первых лучах все стало обретать истинные очертания и смысл.
АНТОНИО ЖОЗЕ БРАНКИНЬО ДА ФОНЕСКА
Белый волкПеревод И. Тыняновой
Из глубины ночи слышался лай собак. Двое всадников въехали в ворота, и копыта их коней дробно простучали по плитам двора, кое-где уже покрывшимся клочьями снега. На пороге появился слуга с фонарем. Кони стали, выпустив сквозь расширенные ноздри два клуба белого пара, и били копытами землю. Антонио Роке спрыгнул с седла и сказал своему спутнику:
— Почисти их и отведи в малый загон, там теплее. — И добавил, обращаясь к парню с фонарем: — Посвети-ка вон там.
И, повернувшись спиной, он пересек двор и поднялся по гранитной лестнице, где старый Жоаким подымал высоко над головой керосиновую лампу с тремя фитилями.
— Храни вас бог, сеньор Антониньо, добро пожаловать.
— Добрый вечер.
— Как здоровье папаши с мамашей, и сеньоры доны Энрикеты, и сеньора Жозе?
— Все здоровы. Прикажи подать ужин. Я только переоденусь.
— Да вы весь, верно, промокли, весь промокли. Ну и ночка!
— Дай сюда лампу.
И он направился в комнаты — сбросить мокрое платье. Но холод словно застрял в теле. Камин в столовой уже остыл, и он пошел в кухню, куда ходил погреться когда-то в детстве. Кухня, как и все кухни в старых домах провинции Бейра, представляла собою просторное помещение с очагом в глубине, где потрескивало высокое пламя. Вокруг стояли скамьи и табуреты, на которых обычно рассаживались слуги и те, кто любил теплую компанию.
— Добрый вечер.
И все, кто был в кухне, узнав голос хозяйского сына, разом вскочили на ноги. Антонио Роке сел, вытащил щипцами горящий уголек, зажег сигарету и обвел взглядом присутствующих.
— Сядьте.
— С вашего позволения…
Последовала тишина. Слышалось лишь бульканье трех больших железных котлов, укрепленных каждый на своих трех ножках в глубине очага, где кипело варево для свиней и откуда торчали красные стебли свеклы, вылезавшие из-под тяжелых черных крышек. Сучья сосновых поленьев вспыхивали с треском и гасли, как падающие звезды.
— Так какие тут у вас новости?
— Все по-старому…
— Счастливый край.
— Кто знает, сеньор Антониньо)… Может, в других местах еще хуже…
— Работа тяжелая, а заработки плохие…
— Верно говорит.
— Было бы здоровье да ломоть хлеба…
— И то правда. Но вот люди уходят. Помер дядюшка Жоан Фуншо.
— Бедняга. Да он совсем не старый был.
— Зараз кончился, обмер да и упал вниз лицом у самой двери. Уж с месяц тому будет. Жена плакала, жили будто хорошо, да ведь знаете, хозяин, как в песне поется:
Вдовушка-молодушка
не долго унывает,
одним глазочком плачет,
а другим мигает.
Это давильщик рассказывал.
— А про Инасио вы уже знаете? Нет? Жену убил.
— Неужто? За что же?
— Говорят, Белый Волк ему явился.
Один из пастухов заметил тихонько:
— Так оно и есть.
— Да вы всегда всему верите! Такое просто в голове не укладывается. Глупая выдумка!
— Но, хозяин, я же сам его видел и чуть ума не решился, все уж на мне крест поставили…
— Ума ты лишился с рожденья. При чем тут Белый Волк? Может, и был там какой волк, да, верно, обыкновенный.
— Ах, хозяин, может, вы и правы, да не дай бог, чтоб он вам как-нибудь на пути попался!
— Дай бог, чтоб он мне попался, я с него шкуру сдеру и сделаю хороший воротник в подарок Жертрудис.
— Чур меня! Господи, огради!
И старуха, сорвавшись со скамьи, кинулась куда-то в угол, мелко крестясь. Белый Волк был грозным призраком этих мест. По всему нагорью говорили, что кто его увидит, в того вселяется злой дух и тот обязательно совершит что-нибудь ужасное. Это было самое устоявшееся поверье, рождавшее в людях окрестных селений чувство обреченности. К счастью, призрак не показывался подолгу. Люди уже начинали думать, что он издох. Последние девять лет его и вовсе не видели. Но бедняге Инасио, по прозвищу Скороход, было, значит, так уж на роду написано — когда он вышел с мельницы и глянул перед собой на сосновый лес на горном склоне над рекою, то сразу и увидал его: огромный, белый и прямо на Инасио смотрит, а глазищи ровно огнем горят. Инасио словно к земле приклеило, и только когда зверь пропал вверх по склону, он собрался с силами, чтоб добежать до дому. Вбежал, а на самом лица нет. Бросился на койку вниз лицом и заплакал как дитя. Жена услыхала, прибежала из кухни, перепуганная, спрашивает, что с ним приключилось. А он: «Оставь меня!» — кричит. «Да что с тобой?» — «Оставь, говорю!» Она его за плечи трясет, испугалась сильно. «Манел! Манел! Да что с тобой?» — «Оставь меня!» И плачет как ребенок, а жена, вся растрепанная, так и виснет на нем. «Отпусти, худо будет!» — «Пресвятая дева!»… Тут он оттолкнул ее с такой силой, что она упала прямо на гарпун и проломила себе голову. Враз померла, ахнуть не успела.
— Ах, хозяин, страсти-то какие: был человек как человек и вдруг в него бесовская сила вселилась.
— Ладно, давайте поговорим о чем-нибудь другом, тут мы не поймем друг друга. Вы все готовы поверить любой глупости, какую вам расскажут. А ты что сидишь в углу и молчишь? Как там насчет куропаток и лисиц?
— И счету нет.
Это сказал, впервые открыв рот, Дока, самый молчаливый человек и лучший в здешних горах охотник. Когда к нему обращались с вопросом, он отвечал, но обходился при этом двумя-тремя словами, а еще чаще — одним. «Что ты делал в Бразилии все эти двадцать лет?» — «Бедовал». — «Но что ты все-таки делал?» — «Работал на фабрике, потом охотился по берегам Амазонки с англичанином одним. Край света». И в эту фразу он уместил двадцать лет своей жизни, полной самых опасных приключений. Все, что было о нем известно, рассказывалось другими и подтверждалось лишь его кратким «да», без каких-либо подробностей, или отрицалось столь же кратким «нет», а то и просто пожиманием плеч.
— Почему ты не убьешь Белого Волка?
Он не ответил и продолжал задумчиво глядеть на огонь, словно находился где-то далеко отсюда и не принимал участия в разговоре.
— Боишься?
— Нет.
— Так почему же?..
— А зачем?
— Хочешь закурить?
— Благодарствую.
И, еще больше втиснувшись в свой угол и притулившись к связке дров, он медленно затянулся.
— Куда пойдем завтра?
— Можно в долину Оржо. Там нынешний год лисы водятся.
Скольких ты убил?
— Да больше двадцати, — вмешался в беседу давильщик.
— Нет, хозяин.
— А волков?
— Не ходил на них.
— Да он восьмерых уложил. — Это вмешался в разговор кто-то третий. — Совсем обнаглели. У одной Настасии шесть овец уволокли, у Хромуши четыре, а у других так еще больше. У меня у самого и не знаю толком — то ли трех, то ли четырех.
— А собаки на что?
— Да им не поспеть всюду-то.
— Надо провести настоящую облаву, чтоб собрались охотники со всей округи и кто захочет из соседних. Я займусь этим. Надо бы в этом месяце. Что скажешь?