— Ну, Земляк, как сегодня день прошел? Ты там поосторожней с мальчишками, у них рогатки… Я тебе на окне семян репы и латука насыпал. Коль по вкусу — не стесняйся… Ну, спокойной ночи.
Он говорил тихонько, словно сам с собой. Если кто услышит — подумают, рехнулся, пожалуй.
Ночи стояли ясные, и в морозном свете январской луны, в торжественной тиши, лишь время от времени доносились со стороны долин крики сов, выслеживающих добычу. Был праздник Поклонения волхвов. Он услышал, как группа людей остановилась под окном, зазвенели «треугольники» — тим-тим-тим — и под бренчанье гитарных струн нестройный хор запел:
Будь здоров, сеньор Антонио,
Ты как веточка петрушки…
Под кроватью светит месяц,
Солнце всходит на подушке.
Будь здоров, сеньор Антонио,
На ногах стоишь не тряско,
Коли нож в костер закинешь —
Уж на нем шипит колбаска.
Кто-то постучал в дверь, спросил неведомо что, и Антонио Роке ответил, что «да».
Там, снаружи, во дворе, при свете полной луны, прерываемая ветром поземки песенка продолжалась, радостно и задорно:
Светят нам свечей огарки,
Подходите, кто горазд,
Новогодние подарки
Нам хозяин всем раздаст.
Будь здоров, сеньор Антонио,
Ты как ветка миндаля,
Есть тебе на небе место,
Хоть пока твой дом — земля.
Тьма сгустилась, а они всё сидели вокруг костра. Внезапно послышался откуда-то громкий перестук деревянных башмаков, словно множество людей бежало вниз по улице. Они замолчали настороженно. И тут раздались какие-то вопли и кто то бешено забарабанил в ворота. Что-то кричали, но так громко, что невозможно было ничего понять. Все вскочили на ноги.
— Пожар!..
Яркая вспышка света окрасила двор розовым. Горел сосновый бор. В это мгновенье какая-то тень проскользнула в ворота и принялась метаться из стороны в сторону, крича, что огонь ползет вниз по холмам. Тогда Антонио Роке поднялся на балкон и своим спокойным и твердым голосом стал отдавать приказания. В мгновенье ока собралась вся деревня. Антонио стал во главе отряда, и все вместе двинулись вверх по нагорью.
Ветер был сильный, северо-восточный. Никто не загадывал наперед. Там посмотрим. Чему быть, того не миновать. Они шли быстрым шагом, но не бежали, с лопатами и топорами на плечах, как воины с копьями. Не слышно было ни словечка: только перестук деревянных башмаков по земле и тяжелое, с присвистом дыханье. Во мраке, разрезаемом луною, эта группа безмолвных мужчин и женщин продвигалась вперед в торжественном молчанье, как черная скала, которая все выдержит и которой ничто не страшно. Они дошли наконец до вершины холма и остановились разом, как один человек, освещенные красным светом гигантского костра.
Отсюда уже было видно… Долина лежала наполовину объятая пламенем, и там, где стоял старый лес, ветер вскидывал в воздух снопы искр, сея вокруг раскаленные уголья. С той стороны уже бежал народ. То были поселяне из Вале-де-Карнейро.
Какой-то голос предложил осторожно:
— Пошли наперерез.
— Не успеем.
— Все вниз по склону!..
И все опрометью бросились с холма, как бы повинуясь боевому приказу… Меж сосен было темно, и вспышки света, словно посланные самим адом, прорезали эту темноту. Постепенно становилось светло, как днем. Они намеревались открыть просеку на другом склоне, повыше, бросая вызов ветру, рокочущему в глубине долины. Вслед за ними пришли крестьяне из других мест — Паредеса, Карвальяля. Собрался народ со всех окрестных селений. То там, то тут мерно застучали топоры. Деревья должно было валить в одну сторону, чтоб все могли работать одновременно. И сосны падали, как поверженные великаны. А пожар все разгорался и подползал все ближе. Два человека у каждого дерева — один по одну сторону, другой по другую — махали топорами, чередуя точные удары. Огромные ветви отделялись и отлетали в сторону от прямого пути огня. Так пролагалась тропа. Позади шли женщины, собирая и унося хворост… Внезапно послышались крики. Неужто кого-то придавило деревом? А огонь полз вверх, как по бикфордову шнуру, с клокотаньем и взрывами. Тогда все взяли огромные сучья и пошли в атаку на огонь, ударяя по языкам пламени, словно чтоб вогнать их в землю. Но они возникали вновь и вновь на том же месте, будто выходя из этой самой земли. И дым слепил глаза. «Святая дева! Какой жар!» Стоило кому-нибудь зазеваться на миг — и пламя тут же охватило бы всех. Они отступали на шаг собраться с духом и бегом возвращались на место — продолжать атаку на огонь с новыми силами. Почти падали, хватаясь за землю, и с силой били по ней ветками, все разом, с неистовством безумцев, били, били… По другую сторону просеки тоже были люди, чтобы сразу же гасить искры, пляшущие в бешеном ветре. Это походило на виденье ада — мечущиеся тени людей и стегающие их бичи пламени. Пожар не утихал. Пламенные струи подступали, закручиваясь спиралью, атакуя людей, которые, словно во власти какого-то бреда, все хлестали и хлестали ветками неблагодарную и враждебную землю. И если людская стена подавалась назад, задыхаясь, то лишь затем, чтоб снова идти в прерванную атаку с удвоенной силой. Но они уже не могли вернуться на прежнее место. Огонь охватывал все, он начинался крохотной вспышкой здесь, у самых ног, не большей, чем огонь светлячка, но оглянуться не успеешь, а он уже ползет вверх по деревьям, в одно мгновенье превращая зеленый полог крон в красный дождь искр. Они отступали, не переставая сражаться. Если бы они не вырубили целые куски леса, пожар давно пожрал бы все вокруг. Еще тлели там и сям купы деревьев, но огонь уже стихал. Наконец все укрылись по другую сторону просеки и с нетерпением ждали, когда он совсем успокоится, все продолжая гасить искры, падающие с небес подобно звездам. «Теперь не перекинется…» И словно герои только что выигранного сражения, люди не расходились до утра, глядя на горы и на гигантские тени, протянувшиеся от них в свете восходящего солнца.
Все было подготовлено заранее, и день еще не наступил, когда слуга постучался в дверь его комнаты. Было пять часов. В семь все должны были собраться в условленном месте. В такой час дорога трудна. Он вскочил с постели и пошел к умывальнику облить голову холодной водой. Он так громко фыркал под ледяной струей, что испугал Земляка. Но почувствовал, что глаза окончательно открылись и мускулы напряглись. Во дворе уже слышались голоса тех, кто встал пораньше. Он подошел к окну и увидел в глубине двора два фонаря, под навесом для телег. Быстро оделся, затянул ремень с патронами, на котором сбоку висел охотничий нож в кожаном чехле, и вышел большими шагами в коридор, с охотничьим ружьем на плече. Столкнулся со слугой, несущим таз горячей воды для его товарища по факультету Жоана Перейры, который никогда не забывал побриться, даже в такой час, как этот, — отправляясь на свиданье с волками.
В столовой шел оживленный разговор. Его восьмеро гостей уже лакомились дымящимся кофе с земляничной водкой и свежим сливочным сыром, горячими маисовыми лепешками с маслом и ржаным хлебом с медом. Перекрывая весь этот галдеж, раздался голос старого Доки, появившегося в дверях, чтоб напомнить, что уже пробило шесть. Все вскочили на ноги. Загонщики уже раньше увели собак, и поэтому охотникам казалось, словно им не хватает чего-то. Все собрались во дворе, где слуги с фонарями отбрасывали по стенам бесформенные тени с длинными стволами ружей и в тяжелых сапожищах, похожие на каких-то зловещих чудищ.
Группа спустилась по каменистым уличкам поселка, или, вернее, кучки построек из черного камня, служащих загонами для людей, овец, волов и свиней.
На берегу реки партия охотников разделилась, и Антонио Роке вместе с Докой отправился в ущелье Саншиньос. Была намечена линия стрелков. Все номера должны быть заняты. Оклад тянулся теперь по нагорью на несколько километров, и в нем участвовало около ста опытных охотников. Загонщики, вооруженные дубинами, должны были начать в семь часов — а в январе это еще ночь — гнать зверя из долин Ково и Мостейриньо. При них была огромная собачья свора, и представлялось просто невозможным, чтобы хоть один закуток остался необнюханным и хоть один кустик необшаренным. Они двигались тесным строем, медленно, прокладывая себе путь сквозь спутанный кустарник и лесную чащобу.
Охотники стояли, сжимая в руках ружья, на номерах по намеченной линии. Группами по двое или по трое, рассеянные по чаще, в намеченных точках или на лесной опушке, они, затаив дыханье, ждали, прислушиваясь к каждому звуку и вглядываясь в каждое дерево. Антонио Роке выбрал самое неудачное место — узкую, изрезанную оврагами долину, из которой трудно увидеть цель. Но они с Докой слыли лучшими стрелками на сто миль вокруг. Поместившись за десять шагов друг от друга, они замерли, недвижные, словно камни. Порой случайный зайчонок выскакивал невзначай на просеку, навострив уши и нюхая дрожащими ноздрями потревоженный воздух. Внезапно тишину нарушил выстрел, раздавшийся откуда-то с горного склона. Солнце всходило в розово-синем небе. Раздался второй выстрел, еще более отдаленный. Но рядом с ними было тихо. Несмотря на перчатки, пальцы, сжимающие ружье, совсем замерзли. Казалось, они никогда уж не разогнутся. И Антонио Роке сжимал и разжимал правую руку, чтоб она не закоченела. В это мгновенье грохот потряс воздух, и Дока крикнул:
— Не двигайтесь с места!
Это был их первый выстрел. И вся чаща вдруг словно взорвалась. Верно, был еще один или несколько. Он слышал, как дважды щелкнул затвор ружья Доки.
— Не двигайтесь с места! Я сам пойду.
Дока вплотную приблизился к зверю и, ловко схватив его за задние лапы, поволок за ближний куст. Вдалеке слышались выстрелы.
И снова они остались недвижно стоять, ожидая, что произойдет. Так прошло более часа, когда вдруг вышел из густых зарослей дрока крупный, матерый волк, а за ним другой — помельче. Два выстрела грянули разом, а потом еще один и еще один. Шедший впереди зверь покатился по земле, взвыл, снова поднялся, взвился в воздух в последнем сильном прыжке — и упал, корчась в судорогах, тогда как низкорослому, очевидно самке, удалось отбежать к опушке леса. Но со сломанной ногой далеко не уйдешь, и Антонио Роке успел всадить в него еще две пули.