— Сейчас заснете.
— Спасибо.
Она выходит на цыпочках, бесшумно и всю ночь слушает, как он ворочается. Вдова часто не спит по ночам. Она еще не стара, но жизнь не сложилась. Его вздохи смущают ее, напоминают о мучительных желаниях, о бессонных ночах и о том, что с каждым днем все меньше надежда получить от него утешение…
До утра еще далеко, но она уже слышит шаги, слышит, как льется вода из кувшина в таз, а из таза в бадью. Абилио встал. Она бежит узнать, что случилось, видит, как он умывается, голый по пояс, и едва осмеливается робко спросить в полуоткрытую дверь:
— Не надо ли чего?..
В ответ он что-то коротко и неразборчиво бурчит.
— Вы уезжаете?
— Нет. Утром мне надо быть в Казаише, я договорился с приятелем. К завтраку вернусь.
— Не угодно ли чего-нибудь?
— Все в порядке, не беспокойтесь.
Вздохнув, она удаляется, полная сомнений и мучительного любопытства. Сомнения эти, неизвестно почему, причиняют ей боль. За годы вдовства она научилась угадывать то, что другие скрывают в глубине души, и делает это настолько тонко и безошибочно, что проникает в самые непостижимые тайны, превращая подозрение в уверенность.
Потом Абилио спускается вниз, и еще долго слышны его удаляющиеся по улице шаги. Поди узнай, что ему понадобилось так рано — еще ведь темно.
На небе догорают последние звезды. Он проходит деревню, минуя сосновую рощу, подымается по откосу на Каменный Холм и здесь садится на землю под раскидистыми, почти стелющимися по земле, влажными от росы ветвями финикового дерева, рядом с нежно журчащим родником. Начинает светать. Он понимает, что это голос, не умолкавший весь день и всю ночь, привел его сюда и сопротивляться этой необъяснимой силе нельзя. Распростершись на свежей траве, он чувствует, что сердце стало биться спокойней. Ему кажется, что он сейчас задремлет. Птицы еще не покинули своих теплых гнезд. Ночная тень объемлет темную землю.
Энрикета появляется вместе с первыми лучами солнца. Она привязывает своего осла к огородному плетню. Он молча, не двигаясь, не шевелясь, ждет, пока она подойдет ближе. Энрикета закутана в мохнатую шаль, завязанную на спине; в руках у нее корзина. Она так же безмятежна и спокойна, как и само утро, свежее, омытое росой, благоухающее ароматом полевых цветов. Грубые башмаки уверенно ступают по утоптанной тропинке. В утренней свежести она еще красивей, еще желанней. Она подходит к ручью, видит его, распростертого на земле, останавливается, развязывает шаль, жадно вдыхает свежий воздух, открывает грудь навстречу этой свежести. Она не вздрагивает, оставаясь все такой же прекрасной, невозмутимой и соблазнительной, словно давно ждала этой встречи, и вот час пришел. Он приподымается на локте и протягивает ей свою сильную руку. Она идет к нему, бросив корзину, которая катится по откосу и останавливается, натолкнувшись на камень… В лепет ручья, в перекличку птиц, которые, перепархивая с ветки на ветку, приветствуют новый день, вплетается долгий, нежный и умиротворенный вздох.
Голос, позвавший его, не был обманом чувств. Он слышит его теперь так близко, этот голос смешивается с его собственным, и оба переходят в шепот…
Этелвина, которая, едва Абилио вышел из дому, не могла оставаться там ни минуты, видит, как он, словно вор, перепрыгивает через каменную ограду, а потом видит Энрикету, подпрыгивающую на спине осла, идущего резвой рысью. Эта тайна тяжким грузом ложится на ее сердце, хотя и кажется нежной и доброй. Близкая старость, не омраченная злобой, обычно смягчает сердца и открывает их навстречу всему доброму и прекрасному. И поэтому на глазах Этелвины слезы, а губы ее улыбаются. Она — сама доброта.
На этот раз Абилио пробыл в Формозиме восемь дней. Потом, через год, кто-то видел его ночью на дороге, ведущей из сьерры. Об этом немало было толков в гостинице, но Этелвина пресекла их:
— Не такой человек Абилио, чтобы быть в наших краях и не зайти к нам.
Постояльцы согласились:
— Истинная правда. Он очень любит нас, Гайташ де Пойареш как-то повстречал его в Доуру, он передавал всем приветы и поклоны.
А сеньора Этелвина закончила разговор:
— Вот они, сплетники. Все-то они видели, все-то они знают, а чего не видели, про то наврут.
Энрикета между тем хорошела и расцветала день ото дня. Когда же пришло время родов, сеньора Этелвина взяла ее к себе.
ЖОАКИН ПАШЕКО НЕВЕС
УгрозаПеревод А. Сиповича
Фаррепаш протянул руку к дверному молоточку и три раза легонько постучал. Дверь тотчас приоткрылась, и появившаяся на пороге женщина спросила:
— Что вам надо?
— Я хотел бы поговорить с сеньором Жулио. Он дома?
Женщина недоверчиво оглядела пришельца и, убедившись, что вид у него вполне приличный, ответила:
— Да, сеньор. Он на току, смотрит за молотьбой.
— В таком случае передайте ему, что пришел Фаррепаш, сельский староста из Алжейро, хочет кое о чем поговорить с ним.
Женщина оставила Фаррепаша за дверью и скрылась в глубине коридора. Через несколько минут она вернулась и пригласила его войти.
— Сеньор Жулио сказал, чтобы вы шли на ток. Я вас провожу.
Они прошли по длинному и темному коридору, мимо сырых, дурно пахнущих каморок, миновали кухню, веселую, залитую солнцем, и вышли наружу. К шуму молотилки, работавшей на току, примешивались ритмичные выхлопы мотора. Жулио Субида, расставив свои сильные ноги, смотрел, как идет молотьба, и время от времени покрикивал на работников, следивших за выходом зерна. Заметив Фаррепаша и поздоровавшись с ним, он спросил:
— Что привело тебя ко мне, Фаррепаш?
Тот, теребя толстыми пальцами поля шляпы, смущенно поклонился.
— Я пришел, начальник, поговорить о моей дочери.
— Значит, у тебя есть дочь, Фаррепаш?
— Есть, сеньор. Она учительница, и ей бы хотелось получить работу в Мате.
— Не знал, что у тебя есть дочка. Думал, одни мальчишки.
— Она самая старшая, скоро двадцать будет.
Субида закурил сигару.
— Ну, так чего же она хочет?
Фаррепаш снова затеребил шляпу.
— Она хочет получить место учительницы. Оно свободно, но получит его тот, у кого хватка покрепче.
Рассмеявшись, Субида взглянул в глаза Фаррепашу:
— А с аббатом ты говорил?
— Для чего, сеньор Жулио, для чего мне терять время на разговоры со святыми отцами, если я могу обратиться к тому, кто значит гораздо больше их?
— Ты прав. Дочка дала тебе прошение?
Фаррепаш вытащил из засаленного бумажника сложенный листок и протянул его Субиде.
— Вот. Она дала мне эту бумагу, чтоб я передал ее сеньору Жулио. Наверно, это и есть прошение.
— Сейчас посмотрим.
Субида пробежал глазами листок и, убедившись, что все в порядке, спрятал его в карман.
— Я этим займусь, можешь быть спокоен. Друзья для того и существуют, чтобы приходить на помощь.
Он отбросил недокуренную сигару и, вынув пачку сигарет, протянул ее Фаррепашу, сначала взяв сам.
— Не хочешь ли закурить?
— Нет, благодарю.
Субида размял сигарету, затянулся, выдохнул дым и, взяв старосту под руку, отвел его в сторонку.
— Ты хорошо сделал, что пришел ко мне, мне тоже нужно кое-что тебе сказать.
— Слушаю.
— Выборы на носу; надеюсь, ты и твои люди меня не подведете. В нынешнем году, по всему видно, борьба будет упорная…
Фаррепаш принял обиженный вид.
— Чтобы я и мои люди вас подвели?! Сеньор Жулио, наверно, плохо меня знает! Я ваш верный друг.
— Не обижайся, Фаррепаш, это я так, к слову. Я знаю, что ты мне предан. Поэтому и у меня ты всегда найдешь поддержку.
— Значит, договорились. А мои ребята пойдут, куда я.
— Хорошо, Фаррепаш. И не беспокойся: я сейчас же займусь твоим делом.
Фаррепаш поблагодарил Субиду и распрощался. Надо было еще побывать в поселке Алтариш-ду-Шан, что на склоне горы Ришуэйра. Тамошние виноградники славились на всю округу, а тамошнее вино, крепкое и густое, могло сравниться лишь с вином селорикской лозы.
Через некоторое время Амелинья Фаррепаш была назначена — как ей и хотелось — учительницей в Мате. Отец тотчас же побежал к Субиде сообщить радостную новость и поблагодарить за хлопоты. Субида, который ничего для этого не сделал, был немало удивлен, однако скрыл свое удивление и принялся расточать себе похвалы:
— А что я тебе говорил? Я в тот же день отправился к губернатору и рассказал ему о твоем деле. Он как раз собирался в Лиссабон и обещал передать прошение в министерство. Видимо, потолковал там с кем надо, и все устроилось. У меня всегда так: услуга за услугу, Я рассчитываю на твою помощь на выборах, а ты рассчитывай на меня, когда понадобится.
Фаррепаш снова рассыпался в благодарностях и пообещал:
— Можете всегда мной располагать.
— А девочка? Осталась довольна? — поинтересовался Субида.
— Она на седьмом небе. Еще бы! Будет получать три конто в месяц. Хотел ее привести с собой, чтобы она вас поблагодарила, но сеньор Жулио знает, каковы эти девчонки: от стеснения словно воды в рот набирают, будто и не учились ничему. Отцу хвалиться негоже, но прямо скажу, моя Амелия — настоящее сокровище, такую девушку не часто встретишь.
— А я вот ее не знаю… Когда придешь в следующий раз, приводи с собой — хочу с ней познакомиться.
Фаррепаш простился и отправился за дочерью, чтобы проводить ее в школу. Шли рядышком, разговаривали, и Фаррепаш сказал, что Субида хотел бы с ней познакомиться. Амелия внимательно слушала отца, и так, почти незаметно, они дошли до Маты — местечка тихого, где стояли высокие, с густой листвой деревья и бежали неторопливые ручейки среди светлой гальки и песка. Школа была новая, хорошо оборудованная, с просторным двором, где детвора могла вволю бегать и играть. В классной комнате Амелинья прошлась между партами, села за одну из них и спросила школьного служителя:
— Сколько учеников в четвертом классе?