— Было тридцать семь. Не знаю, может, теперь столько не наберется. Занятий в школе уже давно нет, и, конечно, придут не все.
— С понедельника начнем. Вы сами известите родителей или мне написать?
— Не надо, я извещу. Как они вас ждали, ведь трудно дома с детьми…
Отец с дочерью возвращались уже под вечер. От ноябрьского холодка вздрагивали деревья, и у виноградников был заброшенный, печальный вид… Один за другим падали листья, покрывая черную утоптанную землю золотым ковром.
— Значит, сеньор Жулио хочет со мной познакомиться? — приблизившись к отцу, тихо спросила Амелинья.
Аббату не понравилось, что назначили новую учительницу, не спросив его мнения. За последние двадцать лет он привык к почтительному вниманию и гневался, если не испрашивали его согласия, и вовсе не потому, что имел кого-то на примете, — просто считал, что его должны выслушать. И в довершение всего новая учительница даже не явилась к нему. Уж не полагает ли она, что залетела слишком высоко, чтобы удостоить его такой чести? Да кто она такая? Дочь Фаррепаша, сельского старосты в Алжейро, подручного Жулио Субиды. Подумаешь, важная птица этот Фаррепаш! Что он о себе воображает? Трактирщик, занимается всякими грязными делишками, половик, о который Субида вытирает сапоги, когда они оказываются замаранными. Но с ним, аббатом, надо быть поосторожнее: у него тоже есть свое тайное оружие, он не позволит собой пренебрегать и, если потребуется, заставит уважать себя.
Аббат прождал несколько дней, но новая учительница так и не явилась к нему на поклон. Когда уже истекла вторая неделя, он решил сам с нею встретиться и выразить свое неудовольствие. Удобный случай представился: он увидел ее на школьном дворе среди учеников.
— Итак, сеньора учительница, я ждал, что вы явитесь ко мне. У нас здесь такой обычай: новая учительница всегда посещает приходского священника и представляется ему.
Амелинья смутилась, покраснела до корней волос, она никак не ожидала, что такой будет ее первая встреча с аббатом. Растерявшись от упрека, она пробормотала:
— Я не знала, что здесь такой обычай.
— Да, таков обычай, и мне не нравится, что вы его нарушили.
— Если бы я знала, я обязательно пришла бы, — снова пробормотала Амелинья.
Увидев ее смущение, аббат продолжал:
— Впервые за двадцать лет новая учительница не пришла ко мне. До сих пор являлись все, свидетельствовали свое почтение и уходили, а если не заставали меня, оставляли записку и уходили той же дорогой. Вот как поступают воспитанные люди.
Амелипья сгорала от стыда. У нее было такое чувство, словно ее на глазах учеников раздели донага и высекли розгами. Побледнев от гнева и волнения, она сказала:
— А как поступают невоспитанные? Разве не следует приветствовать того, кто приехал? По-моему, именно так надлежало поступить сеньору аббату — ведь приехала я. И почему сеньор аббат сам не зашел ко мне в школу, как он это сделал сейчас, а ждал, когда я приду к нему?
— Я проходил здесь случайно, — прервал ее аббат.
— Случайно или намеренно, но вместо того, чтобы учить меня хорошим манерам, не лучше ли было прийти и узнать, все ли у меня в порядке и не нуждаюсь ли я в чем-нибудь?
— Вот это да, — вырвалось у аббата.
— Да, именно так поступают хорошо воспитанные люди. Это вы, сеньор аббат, должны были ко мне прийти. И если мои предшественницы приходили к вам, значит, у них не было других дел. А у меня они есть. Всего хорошего, сеньор аббат.
И Амелинья повернулась к нему спиной. От обиды на ее черных глазах выступили слезы. Чрезвычайно рассерженный, аббат пошел прочь и уже издали пригрозил:
— Ишь какая прыткая! Я должен являться к ней на поклон, чего захотела… Посмотрим, как ты у меня запоешь, недаром я прослужил в Мате двадцать лет…
А еще через некоторое время Амелинья без всяких объяснений была освобождена от обязанностей учительницы. Она не знала за собой никаких проступков и сразу заподозрила, что это происки аббата. Несомненно, его рук дело. Наверно, опорочил ее перед начальством, а начальство, не утруждая себя проверкой, уволило ее. Амелинья поговорила с отцом, оба вспомнили о Субиде и решили обратиться к нему. Но Фаррепаш пойти не смог: лежал больной гриппом, с высокой температурой и даже бредил.
— Как ты считаешь, мама? Пойти мне одной?
— Конечно. Субида еще никого не съел.
И Амелинья отправилась одна. Миновала поля, сейчас пустые, покрытые лужами после зимних дождей, и вышла на дорогу, ведущую к решетчатым воротам усадьбы Субиды. На площадке перед домом тоже были лужи, напоминавшие маленькие озерца, в которых отражались голые деревья и серые стены. Амелинья взялась за дверной молоточек и громко постучала. За стеной залаяла собака. Служанка тотчас открыла и, узнав, что пришла дочь Фаррепаша, пригласила войти.
— Сеньор Жулио сейчас выйдет. Проходите сюда, в эту комнату, я ему доложу.
Но Субида появился не сразу. А войдя, окинул Амелинью взглядом с ног до головы, словно оценивал животное. Перед ним была изящная девушка, с правильными чертами лица и стройной фигурой, обтянутой хорошо сшитым платьем с глубоким вырезом. Черные влажные глаза, полный и яркий рот, словом, лакомый кусочек…
Субида пригласил ее сесть.
— Итак, ваш отец не пожелал прийти?
— Он болен, сеньор Жулио. У него грипп.
— Я тоже болел. Сейчас в нашем приходе много больных гриппом.
Субида продолжал рассматривать Амелинью: ее грудь, гибкую талию, округлые бедра, стройные, крепкие ноги… И остался доволен. Как это у Фаррепаша, неотесанного мужлана, могла родиться дочка, красивая, как настоящая сеньора?
— Что вас ко мне привело? — спросил он, кончив осмотр.
Амелинья рассказала о столкновении с аббатом, о том, что она уволена, и о своих подозрениях. Она не знает за собой ничего такого, что могло бы оправдать наказание, которому ее подвергли.
— Значит, вы полагаете, что это аббат добился вашего увольнения?
— Точно не знаю, — осторожно сказала Амелинья, — но не вижу, кто бы еще мог это сделать.
— Если это действительно он, ему дорого придется заплатить за это, пусть только немного подождет.
Улыбка осветила невеселое лицо Амелиньи.
— Вы думаете, меня восстановят? — спросила она.
— Я в этом уверен. И в самом скором времени.
Они поговорили еще немного, затем Субида поднялся, Амелинья тоже, и они оказались лицом к лицу. У Субиды вдруг возникло дерзкое желание заключить девушку в объятия и поцеловать. Амелинья определенно ему понравилась: красивая, приветливая. Со временем она будет ему принадлежать. Пока же он лишь нежно пожал ей руку, Амелинья смутилась и вышла. Проводив ее до двери, Субида на прощание пообещал:
— Я займусь вашим делом сегодня же. Вот увидите: все уладится очень скоро.
В тот же вечер Субида поехал к аббату. Выйдя из машины, он постучал, но никто не откликнулся. Глубокая тишина царила вокруг, и от нее ночной мрак казался еще гуще и ближе мерцание звезд. Только после того, как Субида постучал в третий раз, в доме открылось окно, и в нем показалось лицо испуганной женщины.
— Кто там?
— Сеньор аббат дома?
— Да, он дома, но уже лег.
— В таком случае скажите ему, чтобы он встал, мне надо с ним поговорить.
— Но сеньор аббат собрался спать. Так поздно он никого не принимает.
— Скажите ему, что с ним хочет говорить Жулио Субида. Да поживей вытаскивайте его из кровати, мне здесь холодно, — не отступал Субида.
Аббат не заставил себя ждать и появился в окне в наброшенном на плечи халате и ночном колпаке.
— Ну-с, аббат, в чем провинилась учительница? — резко спросил Субида.
— Это вы, сеньор Жулио? Как ваше здоровье? Не угодно ли войти?
— Я тебя спрашиваю, аббат: в чем провинилась учительница?
— На дворе ужасный холод. Будет лучше, если вы войдете в дом. — И, повернувшись к служанке, аббат распорядился: — Франселина, поди открой сеньору Жулио.
— Довольно болтовни, аббат. У меня к тебе один вопрос: в чем провинилась учительница?
Аббат ответил не сразу. Он неуверенно откашлялся, поплотнее запахнул халат.
— Я тут ни при чем, сеньор Жулио.
— Не лги, аббат!
— Я с ней разговаривал всего один раз. Совсем ее не знаю…
— Ты оклеветал ее, аббат.
— Я, сеньор Жулио?
— Да, ты, аббат.
Аббат платком вытер проступивший пот.
— Хочешь, чтобы я отправился к архиепископу и рассказал ему то, что мне про тебя известно? — пригрозил Субида.
— Что именно, сеньор Жулио?
— Думаешь, я о тебе ничего не знаю?
— Но, сеньор Жулио…
— Хочешь оказаться в Баррозе?
— Нет, не хочу, сеньор Жулио.
— Тогда постарайся исправить то, что ты сделал. Даю тебе неделю. Если к концу этого срока учительница не будет преподавать в школе, я отправлюсь в Брагу и не успокоюсь до тех пор, пока тебя не переведут в Баррозу.
Не прошло и недели, как Амелинья была восстановлена на работе. Узнав об этом, Субида явился ее поздравить. Но думал он о другом, когда пожирал ее взглядом; так ненасытный хищник подстерегает удобный случай, чтобы схватить добычу, которая уже почти в его власти.
РОЖЕРИО ДЕ ФРЕЙТАС
Флаг над стройкойПеревод А. Сиповича
С самого утра, пока Жулиа занималась детьми, Алберто весело насвистывал. И во двор, где она мыла уши Рафаэлу, младшему из мальчиков, доносился веселый свист мужа, мешавшийся с пронзительными голосами Розы и Жоана.
Время от времени она бросала взгляд в распахнутое окно комнаты и видела мужа перед зеркалом без рамы: голый до пояса, плечи широкие и могучие, грудь густо поросла волосами, которые издали казались черным пятном, он от полноты удовольствия строил шутливые гримасы, и жена невольно улыбалась, видя его таким веселым.
Все говорило о том, что Алберто проснулся в превосходном настроении. Впрочем, оно таким было со вчерашнего дня. А почему? Да потому, что накануне на стройке, где он работал, был поднят флаг. Как же после этого не прийти в хорошее настроение?! Такое могут понимать только люди вроде него, подумала Жулиа и принялась сильней тереть уши малыша, который, не оценив стремления матери к чистоте, закричал еще громче.