Положа руку на сердце, скажу, что когда я вышел на улицу, плевками разгоняя чувство неловкости, я словно погряз в красной глине, из которой бог вылепил Адама. В мозгу крутилась навязчивая мысль: если я найду Жужу и удовлетворю с ней свое желание, я тем самым как бы познаю и Лию (не беря на себя обязательств), а также загадочную душу падшей женщины вообще. Коварная мысль!
Все утро шел дождь и слышались раскаты грома. Я хорошо это помню, так как за пропуск тактических занятий меня впервые лишили увольнения. День был промозглый, мерзкий. После обеда я направился домой. Я промок до нитки и начал чихать… Поднявшись по лестнице, вижу с удивлением, что в коридор просачиваются лучи света. Ага! Они вернулись из Шелейроса и кончали есть. Я говорю «есть», а не «ужинать», чтобы передать впечатление от унылой картины: стол без скатерти, треснувшие тарелки, графин с дешевым вином. Багровая от смущения дона Консейсан встала из-за стола (меня явно не ждали так рано) и громко заявила:
— Знаете, что приготовила сегодня Лиита? Бататы с треской и капусту.
Интересно, чего бы ей хотелось? От капусты с репой и голов трески исходил тошнотворный запах. Лия, в желтеньком халатике из грубой ткани, утирая губы, добавила совсем не к месту:
— Мама такая лакомка. Не оставила ни крошки…
Она имела в виду — ни крошки для меня. А скорей всего, осталась голодной сама. Дона Консейсан вовремя прервала дочку:
— Врачи много есть не советуют. Но у меня такой аппетит, никак не наемся… Сердце потом не на месте. Долго ли до беды… Лия, убери посуду. Но смотри, как вымок наш братец! Скорее рюмку водки в переодеться в сухое платье!
— С вашего позволения…
«Для чего было пять километров месить грязь?» — задал я себе вопрос, когда удалился в свою комнату.
«Значит, сегодня?» Я ликовал. «Сегодня!» Лия звала меня — завела граммофон. Я поспешил на его звуки. Музыка наполняло меня радостью и будила чувственность. Да, Лия не осталась в Шелейросе, вернулась раньше срока… К чему лишние вопросы? Я не стал терять время…
Прижав губы к ее губам, я заметил, что они дрожат, а в глазах появилась тревога. Надо ковать железо, пока горячо.
— Ночью выйдешь поговорить со мной в коридор, — шепнул я девушке на ухо.
— Ой, не могу! — печально ответила она, оглядываясь на мать.
Предел желаний! Ведь она не спросила «Зачем?» и не стала разыгрывать недотрогу. Все же я хотел услышать недвусмысленное признание, хотя, скажу теперь, в глубине души надеялся на отказ.
— Не бойся. Приходи в любое время. Я буду ждать сколько угодно.
— Но ведь она не спит! — в отчаянии прошептала Лия.
Итак, надо устранить с дороги мать, это чудовище. То стоя, то сидя, она все время старалась быть ближе к нам, не переставая жаловаться на удушье — словно колокольчик, звенящий при малейшей перемене места. Неожиданно она приказала остановить музыку, дабы изречь нечто важное, а именно что такой жены, как Лия, мне не сыскать в целом свете.
— Если бы вы знали, каких трудов ей стоило выдать замуж одну девушку в Шелейросе…
«Помилуйте, дона Консейсан, что мне за дело до этих побасенок?» Я был взбешен. Пошла бы лучше в сад подышать воздухом и оставила нас на минутку вдвоем!
Увы, к вящему моему огорчению, Лия внимательно слушала все эти бредни, сложив руки на коленях, потупив глаза. Воплощенная скромность и послушание! Время от времени она вставляла словцо — внушительным тоном опытной учительницы.
— Нет, — добавила Лия, уточняя подробности. — Эта девушка, с интересной внешностью и добрейшей душой, как-то вечером зашла ко мне в школу, где я чертила карты, и призналась, рыдая, что некий господин Рожериу ее обесчестил.
Лия умолкла, чтобы поглядеть, как подействовал на меня рассказ. Смех, да и только! «Довольно!» — вопил во мне голос досады. Этого только не хватало! Эти бабы хотели, чтоб я судил о своих и чужих поступках. «Знаете, что я вам скажу, Лия? Вы дура. Тупица. Не от мира сего. Спокойной ночи». Ох, и разбирало же меня крикнуть это без утайки, а заодно послать ко всем чертям мамашу! Не стесняясь. От их болтовни можно было рехнуться. Но мое колено наткнулось под столом на девичье. И я проговорил:
— Итак, Лия, вы прямо святая!
Я произнес это назидательно, в поучение. Но промахнулся. Мои слова привели женщин в восторг. Какой ужас! Рожериу в конце концов женился на своей любовнице, но к этому месту рассказа я уже безудержно зевал. Лия была посаженой матерью.
— А поладили ли жених с невестой? — язвительно ввернул я.
— Разумеется… — ответила, задетая за живое, Лия.
И дона Консейсан:
— Он уже дважды покушался на ее жизнь…
— Ах, мама, не повторяйте слухов, ведь никто этого не видел!
— Вероятно, так оно и было, — подзадорил я рассказчицу. — Разве совесть ее не мучила?
И принял покровительственный вид. Лия отодвинула колено, оперлась рукой о бедро.
— Угрызений не было. Просто бедняжка страдала… Но пятно с ее чести было смыто, а это главное…
Ишь ты! Приберегла немудреную историю, чтобы напомнить мне о священных узах брака. Набивает цену своей увядшей девственности! Теперь мое желание вырвалось наружу, мной овладела ярость. Я встал и холодно откланялся:
— Прошу прощения — мне надо отдохнуть. Завтра еду в Лиссабон. Если у вас есть поручения…
Лия побледнела. Я пожелал дамам доброй ночи и направился к двери. Лия поспешила следом, чтобы закрыть ее на замок. И протянула мне записку, добавив:
— Мне нужно с вами поговорить. Когда мама уснет…
Когда мама уснет…
На обратном пути из Шелейроса эта любовная записка была, вероятно, спрятана на груди. Перед отбоем Красуля выхватил ее у меня из рук и под общий галдеж стал громко читать, перебегая от койки к койке (меня крепко держали за плечи).
Поэт Стиляга отозвался, воздев руки:
— Старый дух романтики то ли гибнет, то ли возрождается!
Начали швыряться подушками, по-всякому обзывать друг друга. Ну и хамье! Я едва ноги унес, как только овладел смятой запиской. «Я любила вас прежде, чем мы познакомились. И теперь я на вершине блаженства…» Да, моя дорогая. Я выбежал под дождь и, борясь с порывами ветра, полетел в объятия Лии, будь то Добро или Зло.
Обернулось Злом, да простит меня читатель. Я колебался. Только решительность, пусть даже побег, могла спасти Лию. Но они не была к этому готова, а я и не подозревал, что мы на краю бездны. В эту ночь произошли столь непредвиденные события, что я был совершенно сбит с толку. Никакого предчувствия, никакого замирания сердца, ни голоса, который шепнул бы: «В эту ночь в твоих руках будет судьба Лии». Лишь фонарь на фасаде дома зловеще подмигнул мне. Но разве поддается объяснению ночной танец света и теней?
В доме царила мертвая тишина. «Как непохоже это на другие ночи!» — подумал я. На цыпочках я прокрался в свою комнату; сердце бешено колотилось. Сегодня не было ни мышиной возни, ни скрипа половиц, ни шагов призрака в темном коридоре, ни нападения грабителей. Девушка смело принесет себя в жертву, не опасаясь пляски таинственных теней. Ложусь спать в пижаме. Читаю газету, а сам беспокойно жду… Хоть бы скорей прижать Лию к себе, услышать биение ее сердца, внять призыву! На газетном снимке две лондонские девицы пародируют дуэль. Лия, по-видимому, отчаянно борется с гнетом матери. Да, она слышала мои приглушенные шаги. Верно, думает: «Наконец-то пришел мой ненаглядный возлюбленный!» Меня стала бить дрожь. Нет, нет. Неспособна она ослушаться. Зачем самого себя дурачить? Нас разделяла лишь маленькая гостиная с ветхой мебелью. Так легко прийти ко мне! Проще простого. «Мамочка, почему ты не засыпаешь? Уже поздно, ночной сторож ушел. Закрой глаза. Твое дитя выросло и хочет убежать из колыбели, как вылетают из гнезда оперившиеся птенцы».
Прошел час. Может, Лия сама уснула? Все мои планы рухнули. Я встал. Сильный порыв ветра со свистом бьет в дверь. Снова ложусь, напуганный. Опять безмолвие. И я опять поднимаюсь. «Самое время! Свист ветра приглушит звуки наших шагов и наших поцелуев». Меня бьет озноб. Снова ныряю в постель. Вечно мне не везет, за что бы я ни взялся!
Глаза доны Консейсан прикрыты, но тяжелое колыханье груди выдает ее: она грозно и неусыпно следит за дочерью. Девушка чуть слышно шевелится. Кротость борется с нетерпением. Бедняжка тихонько ворочается с боку на бок. Одна рука свесилась вниз. Лучи света играют на простынях, чертят узоры на стенах, освещают распущенные волосы Лии, ее белое лицо и жаркие уста. И вот я сам пересек гостиную, бесшумно, словно крадущийся вор, и остановился у двери с фрамугой — единственной преграды для мучительной жажды близости. Лия едва смеет приоткрыть глаза, чтобы исподтишка взглянуть на мать. Она трепещет перед семейным деспотом. Но вот она решилась. Ее больше не удержат ни страх, ни добродетель, ни память об отце. Лия придет. Вот она присела на краю постели. Ее желания устремляются навстречу моим. Да, но почему же она не пришла раньше? «Что за вздор!» — с возмущением сказал я про себя. Разве не было безрассудно подложить, как всегда, ладонь под щеку доны Консейсан? «Настоящая тигрица…» Я был так ослеплен страстью, что согласился бы на свидание с девушкой, даже если бы она лишилась этой проклятой руки! Вот уже десять лет, как вдова привыкла класть голову на руку дочери — не столько из нежности, по-моему, сколько из самодурства. Тем временем борьба возобновилась. Лия то закрывала глаза в безграничной покорности, то тихонько старалась выдернуть руку. Кто бы сказал, глядя на ее ангельское личико, что она способна так действовать! Но что за невезение! Дона Консейсан поднимает свою руку, боязливо шарит вокруг и нащупывает затылок дочери. Даже во сне осьминог не упускает добычу.
Лия снова застыла неподвижно, и я вконец отчаялся. Бесполезно! Все складывалось против нас.
Но потом… Потом произошло нечто неожиданное, почти неправдоподобное. Ужасные щупальца спрута разжались. Надвигалась гроза, и шквал задул ночник. Я бесшумно отворил дверь. Лия вздрогнула, узнав меня, неловко вскочила, подошла ко мне — смертельно бледная, не в силах вымолвить ни слова. Мы пережили блаженные минуты чистой, еще не запятнанной любви. Я нежно обнял Лию за талию, и мы осторожно удалились на два-три шага от спальни. Вдруг губы девушки прильнули к моим. Она страстно поцеловала меня. Нам неудобно было целоваться стоя. Я прислонил Лию к стене, рассчитывая опьянить ее ласками и унести к себе в комнату. Гладил по спине, расстегнул халатик, сжал грудь. Ее темперамент мгновенно отозвался. Лия прижималась ко мне изо всех сил, то открывая, то закрывая глаза, торопя завершение ласк. Но даже в разгар лихорадочных объятий она потребовала от меня клятвы: