— А я что говорю? — вмешался мальчишка. — Шкура на барабан пойдет.
— Какой еще к черту барабан?
— Самый обыкновенный, отец. Козлиная шкура, два раза стукнешь — и порвалась, а мы на праздники собрались пойти почудить в Лапу.
От вида выпущенных наружу лошадиных кишок у Жоаны к горлу подступила дурнота, и она, не разбирая дороги, как в тумане, побрела прочь.
ЖОЗЕ МАРИЯ ФЕРРЕЙРА ДЕ КАСТРО
Грот Трех БратьевПеревод И. Тыняновой
Тюк д’Одубер и Трое Братьев составляли в то времена одну общую пещеру, которую маленькая речка Вольп пересекала, проникая внутрь и наполняя заунывным рокотом пустынность огромных галерей и ответвлений. Все эти бесчисленные коридоры были созданьем самой речки, чьи мятежные воды проложили их на протяжении предшествующих тысячелетий.
В 1912 году земля, служащая крышей лабиринтам этого дворца, расположенного в ее недрах, соседствовала с владеньями графа Бегуэна, в местности, издавна изобилующей графами и графствами, начиная с графства Фуа, пользующегося наибольшей славой.
У Бегуэна было три сына — Макс, Луи и Жак. И в тот год, приехав к отцу на каникулы из города, они вначале томились скукой, ибо что же может быть однообразнее жизни в провинциальной усадьбе, отгороженной высокой стеною от соседей крестьян, дабы соприкосновение с ними не осквернило господ аристократов и не нарушило законов иерархии?!
Рыцарское оружие, гербы, щиты, старинная мебель, драгоценные ткани, картины со знаменитыми подписями — все это очень благородно. Все это чудесно украшает стены и в определенные минуты может даже питать призрачную гордость и суетное тщеславие своих владельцев. Но все это ни в коей мере не относится к живой жизни, которая нужна всем на свете, а в особенности тем, у кого в жилах бурлит здоровая кровь юности.
Потому-то трое братьев, исчерпав до последней капли все возможности развлечения, какие могла предоставить им отцовская усадьба — будь то охота на птиц, что становились здесь все более редки и пугливы, или игра в чехарду, или прогулки верхом, — решили разом покончить со всей этой скучищей, с этим однообразным существованием, когда дни похожи друг на друга, как листья на деревьях, окруживших дом, и придумали нечто необычайное — поход по окрестным пещерам.
Граф Бегуэн, человек образованный, автор многих работ политического и исторического характера, поначалу встретил замысел сыновей с каким-то суеверным страхом; это намерение проникнуть в глубины, открытые рекою, казалось ему столь же рискованным, как полет на воздушном шаре, о котором столько говорилось двадцать лет назад. Но, еще раз взвесив возможности и последствия подобного приключения, напомнившего ему страстные фантастические замыслы собственной юности, он не захотел препятствовать сыновьям и в конце концов согласился. И так, скрывая свои опасения под снисходительной улыбкой, он смотрел, как Макс, Луи и Жак мастерят плот из старых ящиков и пустых бидонов из-под керосина.
Неподалеку возвышался, с тех пор как местность обрела свои современные черты, и возвышается посейчас зеленый холм, плотина, воздвигнутая самой природой посреди реки, дабы неустанно, подобно камню на черепичной крыше, препятствовать спокойному току вод. Река, однако, не дала одолеть себя. Хотя маленькая и по видимости робкая, она яростно набрасывалась на своего противника. Подкапывая сегодня здесь, вгрызаясь назавтра там, где враг был наиболее уязвим, никогда на протяжении бесконечных веков она не знала ни мгновенья устали в своем упорном шахтерском труде. И в одну теплую ясную ночь звезды увидели, пробуждаясь, что она после двухкилометрового подземного пути уже бежит по другую сторону холма и отражает их свет, вся сияя гордостью после совершенного подвига, в своих водах, поющих радостный гимн вновь завоеванной свободе.
И вот туда-то, спустя тысячи, а быть может, и миллионы лет, направили свой утлый плот три сына графа Бегуэна, сопровождаемые слугою. С веслами в руках, напряженно вглядываясь в окрестность, с твердой готовностью в любую минуту преодолеть любое препятствие, они медленно плыли под сводами пещеры, созданной рекою Вольп. Пещера была необъятна, это они сразу поняли, ибо река, такая мелкая летом, требовала большого пространства, когда в холодное время года разбухала от потоков дождевой воды. И ее искусство эрозии создало фантастические миры.
Юноши достигли подземного озера, мужественно вступили на его черные берега и вдоволь напитали свои взоры всяческими чудесами. Возвратясь, наполненные впечатлениями более, нежели бедная Вольп водой в эти жаркие дни лета, они много часов подряд рассказывали отцу о том, что им привелось увидеть.
— А дальше? — с нетерпением спросил отец, гордый храбростью своих сыновей.
— Дальше… Мы не остановимся. Кажется, нет конца этой тайне, — отозвался Жак.
А раз ей не было конца, три брата и их слуга Франсуа повторили свое путешествие множество раз, проникая любопытным взором все дальше и глубже. И за ужином, в кругу семьи, мрак неведомого мира, в какой они проникли, рассеивался благодаря их рассказу при ярком свете люстры и в сверкании хрусталя, украшающего стол.
Но великая тайна маленькой реки Вольп все еще не была, вопреки всем открытиям, полностью разгадана. Четыре года спустя после первой, столь поразившей воображение встречи с нею, трое братьев узнали, что один крестьянин, расчищая землю под пашню, наткнулся на глубокую длинную яму. Полускрытая каменными плитами, она, казалось, дышала, словно какой-то древний циклоп и словно вместо легких были у нее кузнечные мехи.
Макс, Жак и Луи, ставшие уже взрослыми, солдаты в отпуске (шла первая мировая война), но поколебавшись ни на миг, отважно ринулись на поиски новых приключений и, на сей раз во главе с отцом и сопровождаемые все тем же слугою, верным своим Санчо Пансой, отправились к месту находки.
Спелеология не располагала в те времена техническими средствами, какими пользуется в наши дни. И граф, сидя возле колодца, смотрел со сжавшимся сердцем, как его сыновья опускались в глубину, держась за веревки, привязанные ими у края пропасти. Он слышал, как их сапожищи скрипели о стену, опирались на мгновенье о выступ, затем наступала тишина, и вдруг раздавался чей-нибудь ободряющий возглас, который, он знал это, предназначался именно ему, находящемуся наверху, вне всякой опасности. Вот уже стали неразличимы сыновья. Он видел теперь лишь туго натянутые веревки, которые медленно перемещались то в одну, то в другую сторону, и словно становились все тоньше и тоньше, и стонали от усилия, и трепетали, как живые. «Все идет хорошо!» — кричали снизу. А он все смотрел на эти натянутые донельзя веревки и все ожидал, когда они ослабнут, а они, напротив, все более напрягались и, казалось, готовы были отвязаться или лопнуть, словно струны дьявольской гитары, натягиваемые на колки самим ее хозяином. Их было четыре, этих струн. Макс предложил одну, но братья не согласились, опасаясь, что он не сумеет противостать какой-нибудь внезапной опасности, подстерегающей на дне колодца, если никого не будет рядом. И вот появились эти четыре узла, огромные, живые, словно завязанные в зрачках самого графа.
Наконец он понял, что сыновья достигли твердой почвы там, в глубине. Веревки, еще за минуту до этого одушевленные, ослабели и дрогнули еще раз, будто их встряхнули снизу; потом, как омертвелые жилы, слегка сжались, расслабленно вздыбясь на краю колодца, прежде чем застыть в полной неподвижности.
Снизу раздался возглас:
— Красота!
И сразу же графу Бегуэну показалось, что он слышит неверные шаги и неясный гул голосов там, внизу, в галереях, которые он представлял себе так ясно, будто сам пробирался по ним вместе с сыновьями. Но эти звуки становились все глуше и отдаленнее. И под конец из огромной глотки земли не исходило более ничего, кроме ее холодного дыхания, струи воздуха, вырывавшейся неведомо откуда, древней тишины, которая словно никогда и никем не нарушалась. Можно было подумать, что само время уснуло. И сну этому не было конца.
— Так и должно быть… — успокаивал себя Бегуэн, — наверно, галереи очень длинны, а они удалились уже на значительное расстояние.
Он посмотрел на часы. Уже два часа, как нет сыновей. Он зажег еще сигарету и снова вслушался. Ни звука. Вдалеке, на склоне холма, пастух пас овец. «Может ли он помочь чем-нибудь?»
На небе, безмятежно прозрачном, медленно парил коршун. Он описывал широкие круги, озирая окрестность; его проницательный взор бывалого охотника охватывал оттуда, сверху, огромные пространства, широкую и неровную панораму местности, со всеми невидимыми жизнями, копошащимися в складках земли; и время от времени граф видел, как тень огромных крыльев проплывала над колодцем, сливаясь на мгновенье с подымающейся со дна тьмой, и снова показывалась с другой стороны, удаляясь, чтоб сразу вернуться.
Он не раз видел коршунов на своем веку. С самого детства наблюдал он их полет, но ни один из них не пробуждал в нем такого тоскливого чувства, как тот, что парил сейчас над его головою. Из гравюр, украшавших стены его покоев, он больше всего любил ту, что изображала соколиную охоту. И сейчас вдруг вспомнил, что однажды рассказывал Максу, когда тот был еще ребенком и всего боялся, как всадник несет на запястье сокола, потом подымает его высоко-высоко и бросает вниз, на жертву. Почему сейчас этот коршун так напоминает ему охотничьего сокола и одновременно гигантского тропического грифа?
Граф Бегуэн снова взглянул на часы. Прошло более четырех часов. Он зажег последнюю сигарету, смял почти с гневом пустую пачку и отбросил в сторону. Стояла все та же тишина. Веревки были неподвижны — вялые, мертвые. И все та же безмолвная струя воздуха, исходящая из колодца, холодная и сырая, смутно пахнущая плесенью, словно на пути своем заглянула в склеп, задев своим дуновеньем длинные ряды могил. И все тот же коршун в далекой синеве, и тот же покой бесстрастной природы, и тень крыльев, наползающая и отступающая, такая же безмолвная, как все вокруг.