Цифры, обозначающие степень моей ностальгии, неунятой тревоги, я снимаю промокашкой (скепсис против сепсиса), этим средством пользуются многие, кому за сорок. А вот другие цифры, статистику этого квартала, который называется, по-моему, Афурада, который красив, беден, жесток и весел, буен и покорен — продукт нашего времени, — как аннулировать эти цифры?
Да, сегодня вечером встреча. Завтра будет бой, это все понимают, но он пока что представляется отвлеченно, без почерневших ран, без женских рыданий, однако и без лишних слов, без согретого общей заботой рукопожатия, такого крепкого, как будто жизнь рыбака и моя жизнь слились в одну. План действий… Но на какой день?
Говорю пароль, вижу знакомые лица. Вхожу. Еще одно тайное собрание, обставленное всевозможными предосторожностями против грозящей со всех сторон опасности. До каких пор?!
Тру глаза, красные от бессонницы после тридцати шести часов беспрерывного возбуждения и беготни. Мысли мечутся между новой обстановкой, еще до конца не ясной, почти неправдоподобной, и живой картиной прежних ужасов, в памяти всплывают летучие мыши, огонь, искаженные лица, мутный поток фарисейского красноречия, извергаемый любителями пустой болтовни.
А теперь я снова слышу треск автоматных очередей, вижу озаренные надеждой и яростью лица юношей и девушек в толпе, стекающейся к площади Камоэнса, иду за отрядом солдат из Эстремоса[136], взволнованных, но решительных, до меня доносится мощный гул площади Кармо, многотысячный хор, скандирующий слова «свобода», «демократия», «мир», «справедливость», среди которых прорываются возгласы «Долой колониальную войну!». С неописуемым волнением мы ждем с минуты на минуту приказа об освобождении политических заключенных. Улица обнимает офицеров, жмет их энергичные дружеские руки.
Что ожидает нас завтра? Первое обращение к народу жунты национального освобождения возвещает предоставление основных свобод, отмену цензуры, право наций на самоопределение без унизительной опеки в ближайшем будущем. Это уже немало. Разве не эти требования выдвигали левые силы Португалии как программу-минимум? Теперь, по крайней мере, нам дано честное слово теми, кто, надо думать, обеспечит нам свободу слова, свободу объединения в организации, право легально вступить в общественную жизнь.
Уверенность в победе, подобно улыбке, освещает лица многих тысяч собравшихся, бегут, забиваются в щели зловещие нетопыри угнетения и террора, палачи, которых мы столько лет терпели: 25-го числа апреля месяца года 1974 фашизм в Португалии пал.
Отныне и впредь мы, как полноправные граждане, сами будем вершить свою судьбу.
Поздним вечером у тюрьмы Кашиас — грохот прибоя, чернота листвы, свет автомобильных фар: мы упрямо ждем. В крепости еще живет страх, но теперь это страх дрожащих за свою шкуру палачей. Камеры угрожают им смертью. Ветер шуршит по стенам черного царства пыток, у истязателей дыбом встают волосы. Близок наш час!
Наутро крепость заняли солдаты Вооруженных сил. Под серым небом мы по-прежнему ждем у ворот тюрьмы. У одних на лице — розовая надежда, ликование, у других — на щеках застыли слезы.
Мы ждем. В ожидании тянется весь день, полный треволнений мы не ели, не отдыхали, мы ждем. Кричим: «Всех! Всех! Всех!» И выйдут действительно все. Одного агента ПИДЕ линчевали. Нет, этого не будет, этого мы не допустим. Мы требуем правосудия, нам чужды жестокость и месть. Правосудие должно быть твердо, как алмаз, иначе это не правосудие. Перед ним равны все.
Тлеющий костер нашей физической усталости время от времени вспыхивает возгласами и песнями. Костер, сложенный из многих лет молчания, едва занявшись, начинает полыхать буйным красным пламенем песен, и даже солдаты, стоящие среди нас, подхватывают: «Грандола, город родной мой… кто б ни был ты, все мы равны!» Солдаты поднимают сжатый кулак[137] — значит, с каждой минутой мы ближе и ближе к заветному горизонту.
Стоит кому-нибудь чиркнуть спичкой и зажечь синее пламя надежды, и ноги уже не чувствуют ни грязи, ни усталости. Вот-вот выйдут на свободу узники. Эта минута освобождения не забудется во веки веков.
Открылись решетки и массивные ворота тюрьмы Кашиас. Заключенные выходят группами, несут в чемоданах и узелках веру в победу, которой они жили. Они верили, что во имя жизни на земле лучше умереть в борьбе, хотя бы даже и сгнить заживо в тюрьме, чем получить ядовито-зеленый иудин поцелуй, сдаться, осушить слезу золотой пылью, опустить руки и публично отречься…
Они идут по двое, по трое по узкой дорожке, как прошли многие километры узкими тропками во исполнение своих необъятных надежд.
Теплой кровью стучит в висках радость. Наши машины пройдут по улицам, сигналами возвещая наше торжество Лиссабону, который еще позавчера был полумертвым, склоненным перед пурпурным галстуком, перед массивным золотым кольцом, перед собором — банком-министерством наших бывших господ, погрязших в преступлениях…
Первого мая — новый взрыв надежды на улицах Лиссабона. Освобожденному народу, собравшемуся на стадионе, была объявлена программа дальнейшей борьбы. Путь демократии открыт. Ветер разнес во все концы слова Алваро Куньяла, Марио Соареша, Нуно Теутонио, Перейры де Моура: свобода, народ, любовь к родине, единство, социалистическая демократия. Над реющими знаменами, над горящими глазами, впитывающими величие момента, над пальцами буквой V, над безымянной песней дня, принадлежащего всем, — над стадионом носилось в воздухе рождающееся единство левых сил.
А конкретные указания были даны руководителям профсоюзов. Они были выполнены, выполняются сейчас и будут действительны в ближайшие дни и недели, пока страна не возродится из пепла фашизма очищенной и твердой духом. Рабочие взяли в свои руки цеха, помещения профсоюзных комитетов, семейные общежития, принадлежащие им по праву, но находившиеся в распоряжении прихлебателей, продажных шкур, хозяйских лакеев, польстившихся кто на заигрывания, кто на дешевую подачку, кто уступил просто так, по привычке. На улицах уже повсюду ростки новой Португалии. Разве не заметно, что Лиссабон уже не тот? Даже губы подмастерьев вроде бы уже не такие потрескавшиеся, даже самые распоследние бедняки говорят нам, как они привыкли: «Помоги вам бог!» Они нам благодарны не столько за то, что уже сделано, сколько за то, чего они еще ждут. А ждут они малого и в то же время необъятного: нормальной человеческой жизни, которой у них не было и сейчас еще нет, но мы поклялись завоевать ее для них.
Опасение, что все кончится катастрофой, не подтвердилось. 25 апреля стал днем огня, днем битвы, так давайте же теперь принесем присягу служить миру, без которого нельзя начинать ничего. Пройдут дни, быть может, недели. Но мы своего добьемся: покончить с войной — главная задача текущего момента. Май, праздник красных цветов, мы тебя не забудем никогда.
На штыках солдаты несли гвоздики. Недосягаемое стало реальностью. Солдаты, они ведь тоже народ, но только сейчас они почувствовали себя народом — свободным народом. Впереди еще ждут наводнения, водопады, ураганы, бури, разочарования, — все это будет. Но нашу солнечную страну, открывшуюся нам в день Первого мая, никто уже не отнимет у тех, кто прошел ее из конца в конец в бесконечном порыве, в поту, почти в бреду.
Красные флаги развевались над толпой от Аламеды до стадиона Свободы. Серп и молот вышли наконец на улицу, и страшны они только тем, кто боится трудового люда.
Еще совсем недавно глаза мои были словно забиты песком, а теперь они пылают страстной надеждой увидеть все, ничего не пропустив. В этот незабываемый день увидеть кого-нибудь — значит полюбить. Мы обнимаемся, встретившись или столкнувшись в толпе, наши руки и сердца изголодались по братской дружбе. Я говорю «изголодались», потому что жажда и голод — осязаемые вещи.
Объятья так крепки, что ребра трещат. Так ты такой-то… Да, я такой же, как и ты, я из наших. Мы незнакомы? Пустое, в такой час незнакомых нет. Мы знаем друг друга по подземному ходу надежды. Только там, с трудом удерживая равновесие в темноте среди опасностей, мы не разглядывали лица товарищей. Имена? Да кому до них дело!
Хорошенькие девушки-подростки в мини-юбках забрались на боевые машины. Сегодня это разрешается. Сердце патриота, не успокаивайся на том, что ты выстояло и продолжаешь биться! Тебе предстоит еще более важная борьба. В многоцветной радуге этой толпы, где кого только нет (люди целуются от счастья, жмут друг другу руки), найдутся, конечно, и противники, и просто зеваки, и те, что всегда за букву V — победу.
В лучах весны клубится будущее, которое складывается каждую минуту из твоих, моих, ваших, наших действий, верных или ошибочных. Я вижу это будущее, вернее, намечаю его формы, изобретаю, строю его в этот вечер, богатый новостями и песнями мужества. Часы жизни никогда не останавливаются.
Бледная и хрупкая девушка разражается слезами: «Не забудьте о нас, пожалуйста! Если бы вы только знали, что у нас за жизнь! Вечный стыд: не замужние и не разведенные, по крайней мере, для большинства, для злых языков… И мы не можем иметь законных детей, пока не будет отменен проклятый конкордат!»
Я — невелика фигура и сделать не могу почти ничего. Но я запечатлеваю в памяти все жалобы, все крики и все ласковые речи этого дня. Похвал не принимаю, они ставят меня в неловкое положение. Столько раз ускользал я из когтей ненависти, и теперь мне улыбаются, я улыбаюсь в ответ. Улыбка — это радость! Нет, примером себя считать не могу (да и кто может?), просто я стою, верю, что стою за справедливость, возможную, трудную, ту, что должна, как я надеюсь, окончательно (но окончательного ничего не бывает) освободить трудовой народ от его цепей, видимых и невидимых, от желтой плесени, пьющей его соки.
Чтобы достичь этой цели, нам, возможно, еще раз придется пройти через узкую дверь. Что ж, надо будет — пройдем.