— На что тебе глаза в такой темноте, дурак, зажмурься. Этот, там, на хребте у осла, зажмурился покрепче нас с тобой.
Вспышка осветила старика, парня и осла с грузом на спине. Раскатился гром.
— Ой!
— В чем дело, Марсело?
И прежде чем Марсело ему ответил:
— Благословенная святая Варвара, заступница слепых, спаси и помилуй меня от молнии.
Они кричали свои слова, словно стараясь прикрыться ими от дождя, от гневного неба. В одной руке Марсело держал уздечку, в другой — палку. Дьявол скакал по дюнам. Ночь неслась водою, потоком с небес. Старик спросил придирчиво:
— Ты его насмерть?
— Почем я знаю, я бил сзади… Учитель, мы уже полночи идем, бросим его тут…
— Нет, только в море. Волной его затянет в водоворот. Если потом и прибьет к берегу, поди узнай, кто это.
XXIII
Они ступили на верхушку двух маленьких подвижных горочек, и ветер повернул их лицом друг к другу.
— Он уже мертвый, учитель?
Не успел Марсело произнести эти слова, вспыхнула огромная молния, осел испуганно заржал, встал на дыбы и увлек за собой растерявшегося парня, падая, тот сбил с ног старика, и все вместе покатились по дюне вниз.
Краткий миг тишины — секунда, не больше — позволил Марсело услышать слабый стон: точно младенец заплакал во сне.
— Это вы стонете, ваша милость?
— Это черт, это дьявол стонет.
— Тогда это рыжий, осел так не может.
Только и успел сказать. Голос мастера уже понукал его.
— Ударь еще раз.
«Нет, ни за что. Ни за что больше, пусть молния расколет меня пополам».
— Кончай его, один удар — и все.
Но теперь, когда Марсело мало-помалу приходил в себя от наваждения жадности (с мукой пополам), настойчивые слова слепого гасли в его сердце, как дождь в море, потому что ощущение, что он продал душу, терзавшее его всю дорогу, развеивалось понемногу. «Рыжий жив, и слава богу, а с меня хватит, нет и нет, хозяин, хватит с меня этого сумасшедшего потопа, тьмы кромешной, мук совести».
В это самое время песок заплясал вокруг них пуще, послышался отчаянный топот копыт. «Это дьявол», — подумал он снова и тут же понял — это осел, повод отвязался.
— Догони его, догони, или мы пропали.
Марсело нашел наконец нужные слова:
— Ладно, я пошел за ослом (он почти растворился в песчаном вихре), я пошел к дьяволу, только к вам я не вернусь.
— Тогда не видать тебе Клары как своих ушей (нужно его удержать, остаться здесь одному не шутка, вокруг ни души, буря крепчает, а осел с рыжим поперек хребта тем временем прискачет в Монтоуро, и все выйдет наружу), вернись, мы отыщем осла, бросим рыжего в море (ему отозвался еще один раскат грома, в котором дождь, ушедший парень, ветер, крики смешались в одно), Марсело, Марсело.
Ни слуха ни духа, мастер Антонио; пусто, вокруг только буря и какой-то неясный звук, это ветер поднимает огромные тучи песка; мастер Антонио прижимает ворот плаща к затылку, пытаясь сделать что-то вроде купола, который защитил бы его от насилия извне, напрасно, но он все же пытается, прикладывает согнутую руку к уху, не слышно ли чего сквозь бурю; Марсело говорил — стон? Так и есть, это рыжий стонет, старик ползет туда, откуда доносится стон, и рыжий — вот он.
Он об него споткнулся, ощупал измятую, перекрученную одежду, грудь, руку, упряжь животного, развязавшуюся, когда все упали, нащупал горло, приладился поудобнее и обхватил шею обеими руками.
Такая дрянь, что и осел не пожелал его спасти. И ваша милость задушили бы его, если бы не два подряд раската грома над вашею головой, да, сеньор; но гром загремел над вами, и вы подняли руки к голове и только поэтому оторвались от шеи рыжего, смотрите-ка, сердце у вас бьется, как у загнанного коня; да, мастер Антонио, страшно, конечно, гром гремит над вашей головой, и в этом аду стон рыжего все-таки крошечка человеческого тепла, не потеряйте ее.
Море было совсем рядом, волны выбрасывали на пляж ил, просоленные водоросли, ветер долго тащил их по песку.
Пахнет йодом, это понятно, а еще пахнет серой, вы заметили? Не спрашивайте почему, раз я здесь, чем еще может пахнуть? Смотрите, рыжий вот-вот умрет, — от удара дубинкой он потерял сознание, вот уже два часа, как не приходит в себя, и ваша милость останутся одни, пока не вернется Марсело; ветер и дождь заливают жизнь, словно костер, разложенный кое-как, поднимите полу плаща и прикройте ею рыжего, а то как бы не было поздно. Славно сделано, мастер, и славная ночь.
XXIV
Он шел и не думал о возвращении, когда его настиг тот же удар грома, который потряс старика. Он бросился в какую-то песчаную яму, накрылся плащом и прошептал:
— Учитель, учитель.
Словно молился. Вспышки света, одна за другой, били в глаза сквозь крепко зажмуренные веки. Молнии лизали бурю, бушующую на земле, как огонь лижет сырые дрова, не в силах поджечь. Это был конец света.
Мастерская мастера Антонио, глиняные фигурки, которые надо обжечь в печи, прежде чем они попадут в молельни, в алтари церквей; дни, полные мира; расписывать под присмотром учителя одежды бесчисленного небесного населения; шумные ярмарки; продать святого Гонсало или святого Михаила Архангела, монаха святого Антония, ангелочков-хранителей, деву с младенцем, ясли, бегство; и надо всеми этими домашними, милыми предметами его любимая Клара, как солнце над землей.
Дождь превращал яму, куда он забрался, в колодец, переполненный через край. «Если я не выйду отсюда, то утону». Он полз вверх по откосу, упираясь руками в песок, цепляясь за редкий вереск, и дополз до края; изодрались штаны, пиджак, полотняная шапка слетела, — ничего не поделаешь, надо идти назад. Вспышки молний помогали видеть собственные следы, но нужно было спешить, поток, заливая песок, уже размывал их. Загнанный зверь, которому надо спасаться, учитель, учитель, инстинкт самосохранения, остатки его мечты, Клара, Клара. Вдруг случайная вспышка показала ему слепого, прижавшегося к дюне. Тела рыжего он не увидел, старик закрывал его собой. Плащ старика, распахнутый, трепещущий под ветром, казался огромной дрожащей птицей, которую буря швырнула на пляж с высоты.
Он сделал последние шаги, задыхаясь, и опустился на колени:
— Я вернулся, учитель.
— Вернулся?
— Я пришел. Теперь нам бы только найти осла…
— Вернулся. Я так и знал, ты не такой человек, чтобы не довести дело до конца.
— Осел и рыжий. Надо найти их.
— Отстань. Осел сейчас уже дома, а рыжий остался, чтобы мне не было так страшно, пока ты не вернешься.
Еще одна вспышка молнии. Мастер Антонио выпрямил жесткую спину. Изваяние из старого камня, древнего и беспощадного.
— Бери дубинку. Пора кончать.
— Надо просто взять и оттащить его к морю.
— Глупости.
— Уже не надо, не надо дубинки.
— Давай, давай. Береженого бог бережет.
— Море само все сделает.
— Бей, негодяй.
Он ухватил дубинку покрепче, подождал вспышки, чтобы обрушить удар, голова рыжего осветилась, и дубинка опустилась вниз, рассекая густой дождь.
— Ты попал?
— Теперь вы должны отдать ее.
— Попал или нет?
— Должны отдать, мастер Антонио.
— Еще не все, еще надо бросить его в море.
Ощупью старик нашел ноги рыжего.
— Бери его под мышки.
Парень повиновался.
— Пошли.
XXV
Буря отступала, дождь стихал. Осилив последнюю дюну, они услышали, как волны бьются о берег. У воды ветер был не более чем свежий бриз. Осторожно ступая, они вошли на три-четыре шага в воду и, раскачав, бросили тело в прибой. Тогда только старик пробормотал:
— Сделано, Марсело, пусть вода будет ему пухом.
Морской берег; водоросли и тина цепляются за ноги.
— Знаешь, почему мы его убили?
— Вы приказали, хозяин.
— Хороший ответ, ей-же-ей!
— А как теперь с Кларой, мастер?
— Может быть, ты ее и получишь.
Далекие горы, куда отступила буря, утренняя заря над вершинами.
— Скорее, мастер, сейчас рассвет.
— Пусть рассветает. А что до девушки…
— Сеньор сказал, она моя.
— Я подумал еще раз…
Звонкий шорох ракушек в прибое.
— Девушку ты потерял.
XXVI
Утренний звон плывет над деревней. Доплыв до комнаты Клары, он застает ее на ногах. Не пришел в сарай, как обещал там, у ручья, но буря, вот в чем дело. Ночь без сна. Склонясь над умывальником, она мыла руки, лицо, расчесывала длинные черные волосы, как всегда с удовольствием запуская пальцы в мягкие косы, словно шерсть молодой крольчихи, — да, Жасинто? Она привела себя в порядок и пошла на кухню готовить завтрак. Ни отца, ни Марсело. Разожгла огонь, сварила кофе, нарезала белого хлеба — а их нет как нет. Немного встревожилась и решила разбудить старика. Отворила дверь в его комнату. Где же он? Побежала в мастерскую. Заперто. Побежала к овину. Еще вчера ночью, едва придя сюда, она заметила кое-что. Пока она поджидала Жасинто в темноте, чутье крестьянки, с детства привыкшей жить рядом с домашним скотом, подсказало ей, что осла нет в сарае. От овина она бросилась к окошку отцовского подмастерья.
— Марсело!
Никого. Что же это? Подозрение ее росло. Она стояла посреди двора, оглядывалась по сторонам и не знала, что делать. Сверху донесся птичий крик. Подняв взгляд к небу, еще неспокойному после бури, она увидела стаю диких уток, они улетали на юг. А когда опускала глаза (матерь божия, заступница Монтоуро!), Марсело и старик шли откуда-то по дороге, шатаясь, как пьяные, в грязи с головы до пят. Марсело шел, уронив лохматую голову на грудь. Старик плелся еле живой, вздернув подбородок, высоко подняв лицо, восковое, словно мертвое в дневном свете. Она закричала. Очевидность ответила подозрению, и подозрение в холодном дневном свете стало правдой: они убили его, боже. Она бросилась по тропинке вниз, прошла мимо них, не задерживаясь, с раскинутыми руками, словно собираясь улететь с земли, и исчезла в соснах, неуловимая, точно призрак (я одна в целом свете, я и мой сын), вверх, по откосу, прямо к дому Алваро Силвестре. Увидев ее на кухне, Мариана испугалась: