Подумай хотя бы о нынешних братьях Вечного жида, наших соотечественниках, покинувших дом и тепло родных сердец и теперь пропадающих без любви и участия. Между твоим и их миром лежит пропасть. Подумай обо всем этом, подруга моя, подумай, ведь, несмотря ни на что, у нас с тобой много общего. Оба мы — люди на земле, только у тебя веки зашиты розовыми нитками, чтобы ты не могла разглядеть рядом с тобой притаившихся чудовищ. Разорви эти нитки, открой глаза. Настоящую жизнь не проживешь зажмурившись. Проснись, друг мой, воспрянь от сна, не страшись колючек реальности, не вороти носа от правды, какой бы неприглядной она ни была, закали душу во льду и пламени свободы!
* * *Есть у нас где-то в глуши средневековый город. Вернее, не где-то, а на своем месте, и называется он Вила-Велья-де-Оурем. Славится он старинным замком, горделиво возвышающимся над всей округой. У него героическое прошлое и трагикомическое настоящее: его арендуют американцы, продающие входные билеты нашим отечественным туристам, которым случится забрести в те края. Абсурд? Ничуть. Бизнес покрывает лишь малую часть расходов на празднества. И какие! На одном я побывал. Проводятся они обычно по субботам, но их организуют и в другие чем-нибудь примечательные дни (там у них вечный карнавал, фестиваль лет на шестьдесят). Съезжаются на него благородные господа из-за океана, с материка шестизначного капитала, разодетые в пух и прах: на них жилеты из кожи тапира, расшитые куртки, береты с пером, красные штиблеты… И начинаются танцы. На дамах — чепцы XV века, фижмы и кринолины в духе маркизы де Мэнтенон[122], а может, это и современные платья, потому что на празднике никто уже не знает, сколько ему лет, в каком веке он живет и но каким законам. Старые дворянские покои реставрированы, в окна вставлены цветные стекла и (о, ужас!) на фронтонах — свежей кладки старинные гербы, все фальшивое…
Вот так-то… Вила-Велья-де-Оурем в техасском вкусе!
* * *Не каждое утро это случается. Только иногда, и не обязательно в пасмурную погоду. Если позволяют обстоятельства, я бросаю все, бегу из города и шагаю час, два, пока не выйду к морю, цвет которого от погоды не зависит, и бывает (когда бывает), что хандра моя проходит. Впрочем, это не хандра. Хуже. Или, во всяком случае, что-то другое. Внезапно ощущаешь какую-то мерзость, она лезет в глаза, бьет в нос, заполняет голову и все вокруг свинцово-тусклой синевой. Я чувствую ее на кончиках пальцев, на лице, которое становится дряблым, она закисает во рту. Противно все. Может, поплавать? Пожалуй. Но борьба с волнами увлекает лишь на две-три минуты. В самом солнце, каким бы жарким оно ни было, я уже не нахожу тех искорок радости, которыми оно расцвечивает и людей, и вещи… Во вселенной столько миров, сколько человеческих существ. Своему миру я кричу: «Нет!»
Почему человек не уходит из жизни, пока не испьет чашу смерти до дна? Как он не понимает, что уже пьет из нее, когда живет в такой тошнотворной мерзости, в этой зеленоватой пене, предвестнице невыносимой боли?
Очнись! Тебе уж не начать все сначала, не возродиться вновь, мутная грязь прожитого дня уже не отстаивается за ночь.
Тебе улыбаются, протягивают руку, а у тебя онемели пальцы, и тебя мучит запах плесени от собственных прогорклых ощущений.
Нет, я не лью воду на мельницу торговцев мечтами. Стальным сверлом рвет мне душу ностальгия. А сколько лет уже прожито, и как по-разному: беспорядочно, разбросанно, лихорадочно и даже не всегда бездарно!..
Меня влечет к себе высокий сосняк, где кусты показывают зубы. Если бы в этом мире существовало для меня нечто абсолютное, четкий ориентир, я промчался бы мимо него на максимальной скорости по ошибочно выбранному пути. Но что значит ошибиться в жизни? Стоит ли искать критерии правды и лжи в этом густом лесу заблуждений и фальшивых примет?! Реально только то, что я укрылся под шатром справедливости. Верю в нее, не верю, верю. Пусть она воцарится, даже если я до этого не доживу.
Прибавляю скорость, я жив, экая скука.
Но как бы там ни было, кому-то я все-таки нужен, хотя бы в малой мере. Я знаю, что и мне нужны другие люди, чтобы существовать в них, быть в них. Продолжаю гнать машину, пожираю пустое пространство…
* * *Как-то после обеда он взялся за утюг, а жена сказала: «Притвори окно, а то соседи будут языками чесать…»
«Да что мне до них! Для меня важно только, как ты ко мне относишься». Разумеется, она благодарна ему за помощь в домашних заботах и тяготах, равно как и за признание ее равноправия в интимной жизни. Но… В чем же это «но»? Да просто мы не можем вот так сразу сбросить с себя бремя многовековой тьмы, снять запросто и без оглядки маску условностей.
Он работает инженером и располагает некоторым досугом. Когда он идет на рынок за цветами (украшение дома — приятная для него обязанность), над грудами овощей и почтенными животами продавцов шелестят голоса:
— Только что борода, а так — разве это мужчина?
За рулем машины — то муж, то жена, Жена правит автомобилем и везет мужа? Тут что-то не так.
Они целуются на лестнице, а то и на улице. «Ха! Показуха…»
Да, соседи им спуску не дают. Не в том квартале они, видно, поселились. А может, им на роду так написано?
За окном мягкими белыми хлопьями летают сплетни; пустые, казалось бы, дома следят за каждым шагом супругов: жене приписали, по крайней мере, шестерых любовников, по количеству друзей мужа.
И друг другу они, разумеется, вовсе не подходят. А он-то, подумайте, занимается дзюдо: вот как повредят ему что-нибудь!..
Время, оно покажет… Скорей всего…
* * *«У людей пьющих своя мораль, свои пределы дозволенного; пьянство порождает всякого рода эксцессы, несчастные случаи и преступления, но подлость, вероломство и коварство порождает не оно, и в данном случае не пьянство виновато. Речь идет, стало быть, о зле, которое проявляется в самом действии, а не в темпераменте актера». Это слова Ролана Барта[123].
Мой друг, вернее, знакомый, от которого я недавно вышел в сильном возбуждении, не смея взглянуть на него и не желая его осуждать (но, осуждая, мы всегда осуждаем своих близких, а самые скверные люди из тех, кого я знаю, осуждают всех, кроме себя, может быть, полагая, что они — полезные хищники, что-нибудь вроде тигров в джунглях), — так вот, этот мой случайный знакомый пьет вино, пиво, ром, виски, но предпочтительно вино. Учится в Торговом институте. Меня привела в отчаяние его политическая отсталость: никакого классового самосознания — одна неясная жажда личной мести.
Его отец — водитель грузовика, и по воскресеньям, чтобы дать отцу отдых, сын сам крутит баранку целые сутки. Он знает, что такое «поддеть пижона» и прижать его таратайку к кювету. До недавнего времени я полагал, что это безобидная игра… А в последний раз вот что он мне рассказал:
— Если б вы знали, как я их ненавижу! Эти шалопаи (так оно и есть, но….) ничего не делают, а владеют всем. Я выбиваюсь из сил, а эти юнцы катаются в своих «портах!» А? Но, клянусь вам, двоих-троих я уже угробил (он пьянел от ярости и вина, тогда-то я и осудил его за пьянство): как только они начинают обходить меня на скорости сто двадцать, я давай жаться к ним почти вплотную, а потом виляю вправо и поддаю им концом кузова. Тут ко мне никто не подкопается, верно? Не знаю даже, чем дело кончилось, я слышал только грохот, а газету по понедельникам я не читаю. Сучья наша жизнь!..
Содрогнувшись от отвращения, я хотел тотчас уйти, чтобы забыть, стереть в памяти эту картину, которая, я знал, не даст мне покоя, заставит размышлять, ставить перед самим собой вопросы, представлять себе катастрофу зрительно, но мой собеседник еще добавил:
— А другого я точно убил, знаете как? Я видел, что из-за поворота показалась встречная машина, но держался посередине дороги, пока они не столкнулись лоб в лоб. (Тут мне захотелось крикнуть ему: «Вы убийца и не ищите во мне сочувствия!») Такие сидели красавчики и озирали все по-королевски, как господа, господа надо мной и моим отцом, господа над любым дерьмом вроде меня, я-то уж знаю, каждый за себя, вот я с ними сам и посчитаюсь…
* * *Из газет.
УГОН И РОЗЫСК АВТОМАШИНПолиция по охране порядка сообщает, что с полудня позавчерашнего дня до полудня вчерашнего поступили заявления об исчезновении автомашин: БС-79–25, «остин-мини-1000»; DF-62–94, «остин-1000»; EL-95–05, «остин»; HG-83–00, «остин-1275»; OS-20–78, «остин-850»; FF-51–17, «датсун-1200»; FP-42–27, «датсун-1200»; IC-68–75, «датсун-1600-SSS»; LH-83–55, «датсун-1200»; ВВ-28–92, «фиат-128»; CG-83–27, «фиат-128»; АО-12–82, «моррис-мини»; АН-98–21, «форд-эскорт»; HF-95–99, «форд-кортина»; GI-85–98, «форд-кортина»; HL-51–91, «кортина-GT»; HA-75–37, MGB; 9996-DV-13, «ситроен»; НВ-60–81, «опель-рекорд-1700»; FH-77–18, «трайемф»; HL-33–93, «Англия»; LR-83–01, «веспа-150» и LS-50–38.
За тот же период были разысканы двадцать четыре ранее угнанных автомашины.
* * *Люди, которых я знаю… И те, с которыми я только знаком… Временами я их вспоминаю. Воссоздаю и возвращаю в небытие. Не хватает времени узнать их как следует. Жить — значит, что-то отдавать людям. Узнать — это тоже отдать. Разве не так? Вот, например, один из моих знакомых. Он высокого роста, неторопливый в движениях. Всегда он кажется грустным, озабоченным и настороженным, он способен из кочки сделать гору, час за часом переваривать соками недоверия и подозрительности какое-нибудь обидное слово из тех, что мы слышим мимоходом каждый день. Одевается он немного старомодно: черный бархатный пиджак и белая сорочка (признак чистой или темной души?). Свою персону украшает он словами, а еще больше того — многозначительными паузами. Романтическая и нарочито старомодная внешность не мешает ему быть ярым сторонником прогресса во всем, что он говорит или пишет, а это тоже действие, дело, если выполняешь его не по обязанности.