И она, воспользовавшись затишьем, послала благодарную улыбку зрителям, дала дирижеру знак и запела арию, которая следовала за фразой офицера. «Мой лейтенант, мой лейтенант, пойми же наконец, быть добрыми друг к другу наказывал творец!» — пела она. В зале уже выказали готовность слушать каприччио этой улыбающейся женщины, начали рассаживаться по местам, желая из уважения к даме прекратить спор, как вдруг театр пронзил крик, громче и мучительней которого наверняка еще не раздавалось в этом здании. «Нет!» — кричали с яруса. И еще раз: «Нет!» Мальчик почувствовал, как на него уставились сотни глаз. Мать застыла в страхе, не отваживаясь взглянуть на Хильду, которая с неистовой решимостью выкрикивала залу свое «нет!». Обеими руками она вцепилась в поручень и кричала изо всех своих сил. И чем громче пела субретка, чем громче оркестр пытался поддержать певицу, тем громче кричала Хильда. Ее руки с такой яростью сжимали поручень, что казалось, стоит ей захотеть, она переломит его, и ярус упадет. Неужели то была Хильда, Хильда, которая жила с ним рядом, с которой он ел суп, мыл и вытирал посуду, играл в шахматы и лото? Ее лицо побледнело, щеки запали, глаза провалились, как огромные темные пещеры, рот алел, словно вся кровь устремилась к губам, волосы реяли черным пламенем. Она сильнее их всех, понял мальчик. Даже певица была сметена дикой красотой Хильды. Он видел, как в крике открывается ее рот, но кричал в безграничном отчаянии и гневе не один только рот — кричали ее руки, ее ладони ее грудь, бедра, все существо ее кричало. Она стояла у края яруса в торжественно-черном, закрытом платье и все же была более обнаженной, чем декольтированная красавица внизу на сцене. Я отдаю всего себя тебе, твоей прекрасной, невыразимой страстности, пело все в мальчике. Ты своим обликом сжигаешь их дотла — так огненная лава слизывает с лица земли трухлявый лес. Хильда еще кричала, закрыв глаза, ее рот, казалось, начал терять свою силу, контуры губ расплылись, руки соскользнули с поручня. Она кричала, обращаясь уже не к сцене, а запрокинув голову вверх, к своду, будто ища там того, кто имел бы силу предотвратить нечто страшное, невообразимое.
Отец обнял ее за плечи и подтолкнул к выходу, чтобы успеть увести до того, как взметнется буря. Звук закрываемой двери потонул в гаме сцепившихся в партере противников. Медленно закрылся занавес. Шум усиливался. Множество голосов пели «Германия превыше всего». Кто-то пытался противопоставить им другую песню, но голоса были слишком слабы и малочисленны, чтобы одержать верх. Мальчику казалось, будто стены содрогаются от шума.
Фойе полнилось выкриками, долетавшими из зрительного зала. Отец, держа Хильду за плечи, спустился по лестнице. «Убийцы! — кричала она. — Убийцы, это убийцы! — Она кричала и на ночной улице, скривив рот, с трудом разлепляя губы: — Убивайте же, убивайте, палачи!»
Дома мать заварила чай из корня валерианы, Хильда застыла, выпрямившись на краешке дивана, уставившись в пространство ничего не видящим взглядом. Мать держала ее руку, сидя с ней рядом, и Хильда не отнимала руки.
— Все, пора пришла, — сказала она вдруг. — Вы сами это видели.
Мальчика отослали спать. Когда в спальню вошли родители, он спросил:
— Она заболела?
— Нет, — ответил отец, — просто сегодня она увидела то, что уже пережила однажды. Как начинают убивать. У любого сдадут нервы.
В свете фар проезжающих машин мальчик увидел, как отец обнял мать. Они убьют Эриха и моего отца тоже, вдруг понял он. Ему очень хотелось скользнуть к отцу в постель, но он считал себя уже слишком взрослым, да и не желал мешать родителям. Он повернулся к стене, на глаза набежали слезы, но, прежде чем они пролились, он заснул. Его разбудил голос отца:
— Она выбралась через окно. Я вынул ключ из входной двери…
В комнате горел свет, створки ставен были распахнуты.
Темное платье Хильды лежало на диване. Мальчик прикрыл глаза. Она сейчас у Эриха, подумал он и снова погрузился в сон, не успевший еще отлететь. Она боится за него…
Я никогда больше не увижу Хильду, решил мальчик и ничего не сказал, когда мать сняла для Хильды пустовавшую комнату, с плитой и еще годной печкой. Она приобрела электроплитку, спиртовку и старую деревянную кровать. Комната была в нескольких минутах ходьбы от квартиры родителей. Мать даже поставила на окно горшок с геранью, а над столом повесила лампу с зеленым абажуром. Зачем все это, думал мальчик, но через неделю Хильда явилась смущенная, лепечущая, благодарная матери за все. Мальчик хотел знать, что случилось, но стеснялся спросить. Он перенес ее вещи в новое жилище, мать достала пирог и молотый кофе. На старомодной кровати лежало зеленое шелковое покрывало. Здесь она будет спать, думал мальчик.
— Ты будешь навещать меня? — спросила Хильда.
— Да, я буду приходить к тебе.
Мать ушла, а он все раздумывал, можно ли теперь спросить Хильду, что случилось и видела ли она Эриха. Он стоял у двери и не знал, с чего начать. Она лежала на кровати, лицом к стене.
— Политика лишает мужчин сердца, — произнесла она, не дожидаясь его вопросов. — Они убьют его, а я ничего не могу изменить. Я умираю, когда его нет. Ему нужна моя помощь. Ему нужно все, что требуется человеку, но мне не разрешают с ним быть. Они запрещают мне это.
Мальчик не знал, что ответить. Она громко всхлипнула.
— И я, скотина, понимаю это. Я понимаю его. Так уж устроен человек. Если он что-то понял, он все прощает. Но что из этого выйдет? Он просто прогнал меня. Представь себе только, взял и прогнал.
Больше она ничего не сказала, и мальчик закрыл дверь.
Спустя несколько воскресений, лежа с матерью и отцом на поляне, он ел шницель и пил холодный чай.
Будто невзначай к ним приблизился Эрих. Они говорили с ним о том, о чем все говорили в такие дни, а потом отец и Эрих ушли собирать ягоды. Мальчик плелся за ними следом и, прежде чем Эрих вышел из леса на дорогу, догнал его.
— Я больше не увижу тебя?
— Справляйся обо мне у хозяина гостиницы, он скажет тебе, где я.
Они пожали друг другу руки. Первый раз в жизни мальчик ощутил, что мужчина пожал ему руку как равному. Отойдя на несколько шагов, Эрих остановился, достал из нагрудного кармана конверт и протянул мальчику письмо. «Для Хильды» — стояло на конверте. Почему Эрих отдал его мне, а не отцу? Мальчик спрятал письмо.
На обратном пути они молчали. Проходя мимо дома, где теперь жила Хильда, увидели свет в ее окне, и всем стало словно бы легче. Мальчик взял отца за руку.
На следующий день он отнес письмо. Оно было совсем коротким, Хильда пробежала его глазами, сложила, засунула в конверт и спрятала в кармане передника.
— Он разрешил мне писать ему, — сказала она и гордо улыбнулась, словно одержала победу.
С этих пор мальчик стал наблюдать за ней еще пристальнее. Хильда больше не плакала, но и не казалась такой счастливой, как в то время, когда пропадала на два-три дня. Ее чувства, вероятно, улеглись. Один раз, когда она дала ему отнести на почту письмо, он заметил в ее взгляде прежний блеск, но тут же на глаза ее навернулись слезы. Подтолкнув мальчика к порогу и закрывая дверь, она крикнула:
— Беги, беги скорей!
Он помчался на почту и бросил письмо в ящик, даже не взглянув на адрес. Об Эрихе она не упоминала. Лишь однажды, когда мальчик по неосторожности проговорился, что в воскресенье видел Эриха, она притянула его к себе и выспросила все подробности. Мальчик рассказал больше, чем было в действительности. Хильда слушала, обняв его за плечи, а когда он закончил, схватила его руку и прошептала:
— Эту руку он тебе пожал?
И, прежде чем мальчик что-либо понял, поцеловала его руку и на мгновение прижала к груди. Потом поцеловала еще раз. Он понял, как мало предназначался этот поцелуй ему. Хильда увидела, что мальчик не рад навязанной ему роли, что его юная мужская гордость задета. Тогда, обхватив его голову, она приблизила его лицо к своему и быстрыми поцелуями осыпала лоб, глаза, рот.
Эти поцелуи показались мальчику совсем другими, чем все те, которыми она награждала его до сих пор. Он долго их вспоминал. Перед сном пытался вызвать в себе то чувство, которое пронзило его в миг прикосновения. Чем дольше он раздумывал, тем яснее ему становилось, что в Хильде произошло нечто, чего он не может постичь. В нем зрела решимость постучать в ее дверь, но потом его вновь охватило сомнение. Он снова читал книгу о певице и в пятницу пошел к брату Марихен в тот час, когда девочка мылась в чане. Брат подманил его к замочной скважине, приоткрыл заслонку и дал ему заглянуть в кухню. Что за перемена произошла с Марихен! Она сидела в чане, закрыв глаза, вольготно откинувшись на край, руки, сложенные на коленях, покоились в воде. Можно было бы подумать, что девочка спит, но лицо ее озаряли отсветы сильных чувств. Брат закрыл заслонку.
— Опоздал, дорогой, — сказал он. — Она что-то поняла. Здесь нам больше делать нечего.
Мальчик растерялся. Он надеялся, что с Марихен удастся договориться и он пойдет к Хильде более знающим.
Брат девочки сказал:
— Я познакомился тут с одной. Она откалывает такие штучки, которых не вычитаешь и у певички.
Но мальчик не стремился это узнать. Он хотел, чтобы пятница поскорее кончилась, прошла бы суббота, а в воскресенье он, наконец, постучится к Хильде. В воскресенье, в полдень.
В воскресенье, ближе к полудню, он вымыл лицо и руки, причесался и направился к дому, где жила Хильда. Ее окно было занавешено белой полотняной шторкой. Она еще спит, подумал он, это хорошо.
На темной прохладной лестнице никого не было. Мальчик вспомнил, как однажды, года два назад, он уже стоял перед дверью женщины. Я тогда был еще совсем ребенок, подумал он. Это было жарким утром в каникулы. На пригорке за соседним домом не было видно ни души. Только трава, деревья, кусты. Тишина, сюда долетали лишь слабые отзвуки суматошного мира. Мальчик сидел под березой и читал. В доме напротив, наверху, почти под самой крышей, открылось окно и какая-то женщина с рыжеватыми волосами, перегнувшись через подоконник, закрепила ставни. На ней была ночная рубашка с глубоким вырезом. Он почти не знал ее, но каждый раз здоровался, и женщина дружелюбно отвечала. Как-то даже подала ему руку, и он почувствовал, что кончики ее пальцев шершавые (она работала в ювелирной мастерской, шлифовала стекло). Запрокинув голову, женщина подставила лицо солнцу, потом принялась расчесывать волосы, ласковыми движениями проводя по ним гребнем. Закончив, почистила расческу, осторожно сняла волос, упавший на грудь. Мальчик смотрел на женщину сверху, с пригорка, и мог заглянуть в ее квартиру. В глубине комнаты видна была смятая постель. Женщина отложила расческу, заколола волосы (под мышками у нее были темные пятна) и отошла от раскрытого окна. Мальчик сбежал с холма вниз, вошел в дом, поднялся по лестнице. Постучал. Женский голос спросил: