А теперь он явился с предложением зазвать к нам всю нашу бывшую банду. Если бы у меня голова не была забита другими вещами, я бы растолковала ему, чем кончится его затея. Через тридцать лет все становится другим — и мечты, и взгляды на жизнь. Даже прошлое представляется каждому по-иному. Но я уже дошла до ручки с этой стройкой, и мой мозг сверлила одна-единственная мысль: он хочет увидеть Карину!
В памяти снова ожили события той ночи, когда я застала их вдвоем в сарае. О любви у меня в то время были самые расхожие представления. Я была убеждена, что именно мужчине принадлежит решающее слово в отношениях с женщиной. А вот у Карины и Герда все было по-другому. Я чувствовала это, хотя буквально умирала от ревности. Позже я попыталась скопировать поведение Карины — то, что видела в сарае. Мне казалось, Герд хочет именно этого. Но у меня не получалось, как у Карины, и, может быть, потому-то наши отношения пришли к окончательному краху.
Неизвестность мучила меня, я думала: должно же в конце концов все как-то разрешиться. И я согласилась.
Сегодня мне кажется, дело было вовсе не в Карине. Просто Герд хотел продемонстрировать друзьям детства свое новое владение, чтобы доказать, будто он тоже чего-то стоит. Видно, он дошел тогда до полного самоуничижения.
Приглашение буквально ошарашило меня. После моего письма Герду мы ничего не слышали друг о друге. Я не собирался предпринимать каких-либо поездок: только что я перебрался от бывшей семьи в студенческий угол Рени, в разгаре был ремонт — и вдруг это письмо!
Полное молчание Герда вызывало у меня недоумение. Может, он ожидал от меня большего? Но разве до него не доходило, что в такой щекотливой ситуации руки у меня были связаны? В конечном счете я ведь преподаватель, а это значит, что любой мой шаг должен быть осмотрительным. Кроме того, мне хватало по горло и личных проблем после того, как я перебрался к Рени.
И вообще я считаю, помогать человеку можно лишь тогда, когда у самого все в порядке.
Разумеется, мне было любопытно, как Герд выкарабкался из сложившейся ситуации. Еще интереснее было знать, что стало с Анной. Между нами тогда сложилось нечто вроде негласного соглашения, хотя мы никогда об этом с ней не говорили. Может, из всей компании я один понимал, на что она способна. Во всяком случае, я ничуть не удивился, когда узнал, что Анна стала художницей.
Однако решающее слово в пользу поездки принадлежало Рени, которая во что бы то ни стало хотела увидеть усадьбу и познакомиться со всеми друзьями моего детства. Лично меня давнишние приключения уже не трогают, я могу обходиться с ними, как хочу. Пока я, стоя на стремянке, белил потолок, мне приходилось пересказывать их снова и снова. И те, что случались на самом деле, и те, что я сочинял тут же, чтобы поразвлечь Рени.
Правда, иной раз я испытывал неприятный холодок — ведь реальность могла оказаться намного скучнее, чем воображала Рени. Но изменить что-то было уже невозможно: из моих рассказов она создала в своем воображении совершенно определенный мир моего детства и теперь хотела непременно увидеть его зримые черты.
Ремонт уже подходил к концу, на утро был назначен отъезд, как вдруг мы обнаружили, что обои кончились. А около двери оставался еще кусок неоклеенной стены, как раз шириной в две полоски.
— Может, придвинуть туда шкаф? — предложила Рени.
Но шкафа у нас не было. Ее пальто и платья размещались на вешалке, мои вещи — в двух чемоданах, которые я тайком…
Короче, я смыл с лица и рук клейстер, предложил Рени привести комнату в порядок, после чего ринулся на поиски. Я обошел все хозяйственные магазины, чтобы найти обои с тем же рисунком. Все впустую — как раз их-то и распродали. Я вернулся уже к вечеру с пустыми руками и издерганными нервами.
Рени, пристроившись на полу между лужицами клея и обрывками обоев, увлеченно рассматривала иллюстрированные журналы. Я торчал на пороге, слова застряли у меня в горле. Рени повернулась ко мне, глаза ее сияли от радости.
— Смотри, что я нашла! — Она вынула из-за спины две бутылки. — Фруктовое! Высшего качества!
Мы сгребли всю грязь в одну кучу, надули резиновые матрацы и устроили торжественный ужин. Вино было, конечно, самой натуральной дрянью, но, несмотря на мерзкий вкус, требуемый эффект оно все же производило. Преисполненный меланхолии, я рассматривал кусок голой стены. Увы! — думал я, этот угол обречен теперь остаться таким навсегда.
— Надо просто привыкнуть, — заявила Рени. — Это выглядит даже пикантно.
Утренний поезд мы проспали. Знамение судьбы, пробормотала Рени и снова устроилась на моем плече.
Взмыленные и почти бездыханные, влетели мы на вокзал, едва успев на дневной поезд. Билеты пришлось покупать уже у проводника в вагоне.
Когда до приезда гостей оставалось несколько дней, Герд объявил за завтраком, что нам предстоит еще сделать.
— Запастись выпивкой и закуской, — ответила я, — а что еще?
Его планы простирались гораздо дальше. Лестничную клетку надо было покрасить, кучу гравия перетащить со двора за дом, сложенные у ворот кирпичи убрать в сарай… Он перечислял все операции по тщательно разработанному списку, пункт за пунктом. Наверное, он рассчитывал, что мы поделим работу пополам.
— На улице дождь, — сказала я. — Ты что же, хочешь в такую погоду таскать свой гравий?
— Само собой ничего не делается. — В его голосе звучали нотки раздражения.
Во мне все взбунтовалось. Я ему не работяга какая-нибудь! И к чему эта показуха? Хотят приехать друзья — прекрасно! Что же оскорбительного для них в куче гравия? Короче, я отказалась обсуждать детали его предприятия, поднялась из-за стола и объявила: лучше давай проветрим спальные мешки. После чего вообще ушла из кухни. Обозленный Герд остался за столом, продолжая помешивать свой кофе.
Спальные мешки лежали на полке в коридоре, между складными стульями и шезлонгами. Обычно, если мне надо было что-то достать с полки, я брала на кухне стул и становилась на него. Но сейчас мне не хотелось продолжать ссору с Гердом, и я принесла из ванной узенькую табуретку. Сначала надо было отодвинуть складные стулья — их мы укладывали в последнюю очередь. Сдвигая их, я почувствовала, что табуретка качается подо мной, а потом она выскользнула из-под ног.
Падая, я ударилась головой о что-то твердое, сверху на меня повалились матерчатые навесы с алюминиевыми каркасами. Лежа под ними на каменном полу и ощущая острую боль в лодыжке, я потрогала ладонью голову, ставшую точно чугунной: пальцы ткнулись во что-то мокрое и липкое. Когда я увидела на них кровь, то злорадно подумала: вот и возись теперь сам со своим гравием!
Герд, чертыхаясь, ворвался в прихожую: ты что, не знаешь, для чего на свете существуют стремянки? Я не двигалась, только закрыла глаза. Потом его голос — уже испуганный: у тебя кровь! И тут мне еще раз пришлось убедиться в том, что я считаю в нем бесчеловечным, хотя и поражаюсь этому: в самых опасных ситуациях он не теряет рассудительности.
Он присел рядом, спросил, слышу ли я его.
Я подняла и вновь опустила веки.
— Тебе плохо?
Снова утвердительный беззвучный ответ.
— Не двигайся!
Его голос звучал спокойно, без малейших признаков паники. Он вышел, быстро вернулся, положил мне под голову подушку, накрыл одеялом. Как в анатомичке, мелькнуло у меня. Если бы я была трупом, он обрабатывал бы меня с не меньшей деловитостью. Вещь, случай — не больше. Порой мне кажется, он специально ждет подобных ситуаций, чтобы продемонстрировать свое превосходство.
Рана на голове была ерундовой, хотя и сильно кровоточила. Сустав у ступни вздулся — наверное, растяжение связок. Все последующие дни Герд занимался тем, что накладывал мне холодные компрессы. Я лежала, укутанная, на софе, а он делал перевязки, готовил бульон и чай, читал газетные новости. Хорошие это были дни. Гравий остался там, где и лежал.
Лишь за день до встречи я решила опять встать на ноги. Когда я делала первые осторожные шаги, Герд сказал с облегчением:
— Ну вот, не придется давать отбой.
И тут мне стало ясно, почему он ухаживал за мной столь самоотверженно.
Герд закупил мяса и отправился в райцентр за спиртным. Меня он высадил в деревне у булочной. Этим, собственно, и исчерпались наши приготовления к приему. Случайность помогла мне одержать победу. Но особой радости я не испытывала. В конечном счете он опять показал, кто из нас сильнее.
Его жена заговорила со мной первой — когда мы стояли в очереди в булочной. Хлеб теперь выпекают с опозданием: неудивительно при таком-то угле. Она стояла как раз передо мной. Мне неожиданно показалось, что нас что-то связывает.
— Я бы не смогла жить одна, как вы там, на отшибе, — сказала я.
Как лучше приготовить кабана — вот что, оказывается, ей хотелось узнать от меня.
Сперва дать туше отвисеться как следует, ответила я, потом два дня держать в маринаде… Лицо у нее такое, что я сразу вижу, она ничего не понимает. Потом вынесли хлеб из пекарни. Я гляжу — она покупает шесть караваев. Ого, думаю я, они и в самом деле затевают что-то всерьез.
— Когда должно быть готово жаркое? — спрашиваю я.
— Завтра к вечеру…
— Тогда самое время замачивать мясо в маринаде. Прийти помочь?
— Не знаю, как и благодарить. — И она полезла было в кошелек.
— За кого ты меня принимаешь? — говорю я.
Лицо ее делается пунцовым, и мне ее даже жалко.
— Да ладно, — говорю, — после обеда загляну.
Дома у них оказалось совсем не так шикарно, как я себе представляла. Ни телевизора, ни даже простенькой стенки. Обычная мебель, какая стоит и в наших деревенских домах. Во дворе еще ничего не было готово, везде шел ремонт.
Я прихватила с собой приправы и большую жаровню. Я варю маринад с уксусом и ягодами можжевельника. Спинная часть не влезла в жаровню, и я разрубила ее пополам.
Неожиданно я чувствую — он стоит в дверях. Я немного разворачиваюсь, пока он там откашливается, потом гляжу на него и провожу языком по пересохшим губам… Лицо его стало совсем белым, он повернулся и вышел без единого слова.