— Ну, как дела? — спросили они отца. Он ответил плохим словом, произносить которое мне запрещено. Тут бабушка указательным пальцем выдавила слезу из правого, затем из левого глаза и сказала:
— Бедный ребенок.
Я не знал, что мне на это ответить, и только глупо улыбался. Этому я научился в свое время перед зеркалом, когда был еще маленьким и у меня отсутствовало так много зубов, что я не хотел открывать рот. Я улыбался до тех пор, пока не перестал чувствовать себя несчастным и мне уже не хотелось плакать.
Вечером мы сидели во дворе. Стол стоял под кустом бузины между двух скамеек, это было неудобно, зато практично. Дома, если у кого-нибудь на пол падал кусочек омлета, ливерной колбасы или масла, каждый раз начинался скандал: не хватало, мол, чтобы кто-нибудь раздавил упавший кусок на паласе и так далее. Когда у бабушки с дедушкой что-нибудь падает со стола, куры бывают только рады и ссорятся между собой из-за каждой крошки.
Дома во время еды можно смотреть телевизор. В деревне можно увидеть гораздо больше. Куры ссорятся с кошками за лучшие места около стола. Чаще побеждают кошки. Они поднимают лапы, а куры начинают взволнованно кудахтать и угрожающе трясти своими красными, похожими на мочалку гребешками. Кошек это не трогает. Они с удовольствием прыгнули бы на стол, но бабушка этого терпеть не может, о чем она дает им понять резким взмахом руки или сердитыми словами.
Когда бабушка ругается с кошками, дедушка ворчит, утверждая, что она напугает лошадей. Но это неправда. Макс и Лиза поглядывают через ограду и трясут своими головами не из-за бабушкиного крика, а из-за мух, которые им досаждают. Они смотрят, как мы сидим, и радуются.
Краснохвосты были поначалу нам не рады. Они как раз выкармливали птенцов. Гнездо они построили в крестовине на фасаде конюшни, как раз около бузины. Крестовина служит вытяжным отверстием в кирпичной кладке. Краснохвосты любят высиживать там яйца. Теперь, растерявшись от такого количества людей под их гнездом, они со свистом носились кругом, держа в клювах зеленых гусениц или мух.
Наконец бабушка поставила на стол железную сковородку со шкварками. Шкварки были вкусные, хрустящие и острые. Мне пришлось заедать их хлебом и зелеными огурцами и опустошить несколько стаканов сока из ревеня. Из-за этой острой пищи я очень люблю отдыхать в Пелицхофе.
Когда краснохвосты поняли, что мы не собираемся отбивать у них добычу и что у нас у самих есть еда, они перестали обращать на нас внимание и начали подлетать к гнезду и кормить своих птенцов. Едва один улетал, к гнезду уже спешил другой. У них работал не только самец, а оба родителя посменно. Я наблюдал это десятки раз. Родители вместе воспитывают птенцов до тех пор, пока те не научатся летать или их не поймает кошка. Мне кажется, что природа хоть и предусмотрела смертельный исход, разводов она не предусмотрела, иначе в животном мире началась бы неразбериха.
Отец наблюдал за красно хвостами.
— А знаешь ли ты, — сказал он, — что одна только птичья пара скармливает птенцам за день около тысячи насекомых? Есть люди, которые с радостью уничтожили бы всех насекомых. Тогда краснохвостам, синицам и соловьям нечем будет питаться, и они все погибнут. А чего стоят весна или лето без птичьего пения?
Когда-то на Дальнем Востоке, рассказывал мой дедушка, хотели уничтожить всех воробьев. Это было на самом деле. На их истребление призвали весь народ. Повсюду висели лозунги: смерть народным вредителям! Кто-то распустил слух, будто воробьи из-за своей прожорливости уничтожают большую часть урожая. На самом же деле они, как и все певчие птицы, питаются в основном насекомыми. Люди уничтожили всех воробьев, и тогда их одолели мухи.
— Хуже всего, — сказал дедушка, — когда люди не знают меры. Это происходит от глупости. Представь себе, двадцать лет тому назад хотели даже уничтожить всех лошадей.
— Где? — спросил я. — Тоже на Дальнем Востоке?
— Это было вовсе не так уж далеко, — ответил дедушка. — Считалось, что машины использовать выгоднее, потому что они мощнее и питаются не овсом, а дизельным топливом. В деревнях появились гусеничные трактора размером и весом с автобус. Они бороздили поля, пока не почувствовалась нехватка горючего. Это и спасло сельское хозяйство: люди образумились и бережливость снова восторжествовала. Макса и Лизу не пришлось гнать на бойню, хотя я бы этого и так не допустил. Запомни, мой мальчик, жизнь всегда умнее всяких фантазий.
В деревне человек смотрит не только в телевизор, он видит и то, что его окружает. Наверное, поэтому дедушке в голову иногда приходят хорошие мысли.
Пока мы обо всем этом говорили и, ломая хлеб, обмакивали его в сковородку со шкварками, во двор вошел Мунцо, бабушкин главный кот. Все кошки, собравшиеся возле стола, почтительно отступили на полметра, присели и приняли изящную позу. Они аккуратно выставили вперед свои лапки и напоминали послушных девочек, усевшихся в ряд со сложенными ручками. Мунцо приближался, словно старый уставший лев. Он неспешно ставил на песок одну лапу за другой, и при каждом шаге брюхо его плавно покачивалось из стороны в сторону. Маленькая симпатичная кошечка доверчиво подскочила к Мунцо, желая, по-видимому, поиграть со стариком. Она тут же получила удар лапой и послушно вернулась к остальным кошкам, аккуратно выставив вперед свои лапки.
У старого толстого кота Мунцо львиная голова без гривы и маленькие рваные ушки. Ему разорвали их в многочисленных кошачьих боях. Как и все самцы, например петухи, коты дерутся из-за самок, из-за еды или из-за хвастовства. Дедушка говорит, что кошачьи бои — это бои за власть. Только у мужской половины людей бои доходят до поножовщины и кончаются смертью, как на войне. По Мунцо же можно было судить, что природа в таких крайних случаях предусматривает всего лишь укусы или разодранные уши. Я согласен с природой. Тогда в Пелицхофе я подумал, что было бы лучше, если бы мой отец и господин Ленгефельд вступили в бой друг с другом. Отец наверняка бы победил тщедушного Вольдемара, и мне не нужно было бы беспокоиться за свое будущее.
Мунцо, Рваное ухо, одним прыжком вскочил на скамейку рядом со мной. «Брысь!» — властно крикнула бабушка. Кот медленно повернул голову и уставился на нее с прищуром. Его глаза, по-видимому, излучали какую-то силу. Во всяком случае, бабушка тут же умолкла. Отец улыбнулся. Мунцо попробовал вытянуть шею по направлению к сковородке, что было совсем не просто, поскольку его огромная голова не оставляла для шеи никакого места. Я сразу сообразил, что кот нацелился на шкварки, и, протянув руку, выбрал самый аппетитный кусочек и поднес его к кошачьей морде. Он со скучающей миной принял подарок и с удовольствием слопал его.
— Если бы твоя мать увидела, что ты ешь с кошкой из одной сковородки, — воскликнула бабушка, — она тут же забрала бы тебя от нас.
Отец улыбнулся.
— Карола действительно немного привередлива, — сказал дедушка.
Мне не понравилось, что они плохо отзываются о моей матери, и я хотел было запротестовать, как вдруг почувствовал на своей руке кошачий мех. Мунцо смотрел на меня, желая меня утешить. Я очень медленно поднес свою засаленную руку к его огромной голове, и Рваное ухо разрешил себя погладить. Он прикрыл глаза, словно ему захотелось спать, прижался ко мне и замурлыкал так громко, будто с километрового расстояния послышался шум отцовского мотоцикла. Так, благодаря поглаживанию, мне удалось превратить верховного кота Мунцо, грозу остальных кошек и даже кур, в ласковое животное.
Отец давно уже не ведет себя как Рваное ухо. Он тоже выглядит уставшим, когда возвращается с работы, но никогда не вышагивает, как лев. У него нет и брюшка, которое при ходьбе раскачивалось бы из стороны в сторону, хотя мать утверждает, что, если он будет пить так много пива, оно у него вырастет. Иногда, правда, у отца бывает плохое настроение, тогда матери следовало бы его чуть-чуть погладить.
Я поговорил с бабушкой о поглаживании. Она вздохнула и сказала:
— Каждому человеку нужна ласка, молодому и старому.
В доказательство она пощекотала меня за ухом, и я прижался к ней, хотя от ее фартука пахло чем-то кислым. Ласка, стало быть, может побеждать даже дурной запах, как побеждает аромат цветущей липы навозную вонь.
— Если твои родители не могут или не хотят быть ласковыми друг с другом, — сказала бабушка, — тогда пускай разводятся.
— А что будет со мной? — спросил я.
— Останешься у нас, пока все не утрясется, — ответила бабушка. — Пойдешь здесь в школу и будешь спать в комнате, где спал твой отец, когда был маленьким.
Она преувеличивала, когда говорила о комнате. Дома у меня была стенка, которая вряд ли поместилась бы в каморке под крышей. В ней так тесно, что даже окно скорее напоминало иллюминатор. Когда я открывал его, то мне удавалось просунуть голову и плечи до самой кромки кровли. Отсюда открывался чудесный вид на поле и на окаймлявший его лес.
Когда на следующее утро я пробудился и хотел спрыгнуть с кровати, я страшно испугался: на полу лежали пять мертвых мышей, целый мышиный коврик. Я почувствовал тошноту, и тут что-то застучало на черепичной крыше. Посмотрев наверх, я увидел Мунцо, Рваное ухо, который просовывал в оконце свою толстую голову. В зубах он держал мышь, которая еще подергивалась. Одним махом Мунцо прыгнул сначала на мою кровать, а затем на пол. Тут он сдавил мышь, пока она не испустила дух, и аккуратно положил ее на пол к остальным пяти. Сначала меня это просто удивило, но через некоторое время я сообразил, что дохлые мыши являлись утренним даром, свидетельствующим о сильных дружеских чувствах Мунцо по отношению ко мне: ему хотелось меня накормить, он же не знал, что я не ем грызунов, даже кроликов. Я погладил Мунцо и сказал:
— Спасибо, Мунцо.
Если мои родители действительно разведутся, подумал я, перееду в Пелицхоф к Мунцо.
День прошел отлично, но на следующую ночь я проснулся от странного ощущения. Было очень темно, и я сначала не сообразил, где нахожусь. Наконец я нашарил выключатель ночника и осветил свою каморку. Приподнявшись на локтях, я не обнаружил ничего особенного. И вдруг заметил таинственные