П е т р е. Это произошло на занятии по психологии животных.
М а р к у. Вы изучаете и психологию животных?
П е т р е. Да, хотя это не «предмет первой необходимости», но что поделаешь, приходится готовиться к занятиям. А я чертовски хорошо подготовился именно по этому предмету. Накануне вечером я никуда не пошел, остался в общежитии… Так что понимаешь, как я хорошо знал материал и мне не терпелось увидеть, как вытянутся от удивления лица моих сокурсников, когда я буду отвечать… И вот до меня вызывают другого, моего близкого, я бы сказал, очень близкого друга… А он — ни в зуб… Ну ничегошеньки не знает… Помню, я пришел в уныние, вся моя тщательная подготовка казалась смешной, ничтожной, почти что бесполезной, и я понял, что, если я отвечу, это будет позором для меня, для всех нас… Я встал и попросил преподавателя вызвать меня в следующий раз, поскольку, мил, я не подготовлен к ответу. Может быть, так оно и было, раз мой лучший друг не знал материала… (Пауза.) Тебе интересно, ответил ли я безукоризненно на следующем занятии? Да, мы оба ответили без запинки, и преподаватель был в восторге.
Пауза.
М а р к у. Ты более чувствителен, чем хочешь казаться…
П е т р е (глядя на комнату, где находится Онига). И все же этот человек…
М а р к у. Опять ты за свое?
П е т р е. Я ему не верю… Почему?.. Вероятно, он что-то скрывает…
М а р к у. Ладно, не сейчас… Как тебе втолковать очевидную истину?.. Сейчас он ничего не скрывает. Приехал сюда повидаться со мной…
П е т р е. Он ведет себя излишне самоуверенно. Хочет произвести на нас впечатление.
М а р к у. Ни на кого он не хочет произвести впечатление, он всегда такой.
П е т р е. Посмотрим… (Садится в кресло.)
М а р к у. Не занимай кресло, здесь сидит Онига.
Петре раздраженно встает.
(Мягче.) Не понимаю, почему мы то и дело ссоримся… Если бы не твоя привычка все умалять… Правда, ты всегда этим грешил, но сейчас, с приездом Ониги, тебе совершенно изменило чувство меры.
П е т р е. Меня выводит из себя эта чрезмерная забота о старой дружбе… о вашей дружбе. На твоем месте я был бы осмотрительнее. Не знаю, как он вел себя когда-то, но сейчас он ведет себя весьма странно.
М а р к у. Что же ты мне посоветуешь?.. Отказаться от старого друга, с которым я связан всю жизнь? Так просто, всего за один вечер? Лишь потому, что его поведение тебе кажется странным?
П е т р е. Я только сказал, чтобы ты был осмотрительнее.
М а р к у. Осмотрительнее? Тогда позволь тебя спросить, как ты мыслишь свою дальнейшую жизнь? Как ты представляешь свое будущее, свой дом, если его не посетит твой друг и ты не посадишь его в самое удобное кресло?
Сверху доносится звонкий смех Ониги.
П е т р е (удивленно). Что там происходит?
Слышны неясные звуки, затем дверь комнаты Мелании внезапно открывается и появляется М е л а н и я рядом с О н и г о й.
О н и г а (громко, непринужденно смеясь). Мелания, ты избалованный ребенок, но очень талантливый. А жизнь сурова, надо уметь постоять за себя, одного таланта мало.
П е т р е (не понимая причины доносившегося шума). Что там произошло?..
М е л а н и я (удивленно). Где?
П е т р е. Я слышал наверху шум.
Все смотрят на него с недоумением.
(Продолжает.) Что вы так на меня уставились? Был шум или нет?..
М е л а н и я. Был… (Глядит на Онигу, смущенная тем, что ей приходится рассказывать о каком-то незначительном эпизоде, затем продолжает.) Что могло произойти? Я играла на скрипке…
О н и г а (включается в разговор). Бах, Иоганн Себастиан Бах.
Мелания понимает, что ей не нужно больше ничего говорить…
(Глядит на Петре.) Ты вернулся, Петре?.. Надо мне пойти сказать шоферу, чтобы он поехал за Оаной в бар… (С досадой качает головой.) Думаю, она напрасно проделала этот путь… У меня не остается времени даже выпить рюмку.
М а р к у. Но, Онига…
О н и г а. Нет… нет… Время, «наш неумолимый страж», как сказал бы поэт. «Какой поэт?» — спросил бы Петре, чтобы загнать меня в тупик, и, клянусь богом, загнал бы. Но сейчас его мысли заняты другим… (Глядит на него с любопытством игрока.)
П е т р е (хмуро). Не это сейчас важно…
М а р к у. Нам нет дела до того, что для тебя сейчас важно.
О н и г а. Не будь таким строгим, Марку, не будь строгим… Дети тоже бывают правы. (Мягче, но не переставая играть.) Ты хотел знать, что произошло наверху. Я слушал музыку… (Переводит дух, объясняет.) Я сидел в кресле в ее комнате; я страшно люблю широкие, удобные кресла в комнате юного существа, люблю ощущать его свежее и в то же время робкое дыхание, пока я потягиваю кофе, приготовленный на электроплитке, которая часто потрескивает, когда нагревается тонкая спираль; и вот сидишь и слушаешь музыку, исполняемую на скрипке или пианино, музыка может оказаться сочинением Иоганна Себастиана Баха; а иногда слушаешь стихи или — почему бы и нет? — смотришь, как занимается балерина…
П е т р е (возвращается к теме). Итак, моя сестра играла…
О н и г а (смотрит на него с приятным удивлением, словно человек, имеющий на руках хорошие карты, когда увеличивается ставка). И прекрасно играла…
М а р к у (испытывает смущение перед Онигой, хочет прервать разговор). Угомонись, Петре!
О н и г а (грубо). Отвяжись ты наконец…
М а р к у (растерянно, будто получил удар в спину). Как?..
О н и г а. А вот так… (Мягче, понимая, что перегнул палку.) Мы с ним беседуем. И я не нуждаюсь в твоей защите.
Марку кивает, будто говоря: «Хорошо, друг мой, хорошо…»
(Продолжает, глядя на Петре.) Немцы сделали блестящее приобретение. (Указывая на Меланию.) Она великолепно играет… Если будет нужно, я помогу ей пробить себе дорогу. Такой талант нужно поддержать. Не так ли, Марку?
М а р к у (еще не опомнился от грубости Ониги и не знает, соглашаться ли или изображать из себя обиженного). Да… Мелании всегда везло… Есть люди, которым всегда улыбается счастье… Но в данном случае нам надо радоваться, ведь это счастье Мелании.
О н и г а. Правда ведь? (Смеется.)
Марку, пришедший в себя, тоже смеется.
П е т р е (не оставляя старую тему). А что же все-таки произошло?.. (Смотрит на сестру.)
О н и г а. Почему ты ему не скажешь, Мелания? Ты играла и была настолько поглощена музыкой, настолько далека от всего, что забыла о моем присутствии… Ничего тут удивительного нет, ты бесподобно играла… (Обращаясь к Марку, который согласно кивает.) Будто даже не она играла, а «зефир струил эфир». Так, что ли, говорят, Петре?.. Закончив играть, она, совершенно преображенная, собралась положить скрипку в футляр, подняла взгляд и, увидев меня, опешила… (Смотрит на Меланию.) От потрясения она уронила футляр, я вскочил, чтобы помочь ей, и получилась форменная свалка. (Смеется.) Клянусь богом, я тоже испугался. (Мелании.) Правда, ты испугалась, Мелания?
Мелания подтверждает кивком головы.
(Петре, естественным тоном.) Видишь?
П е т р е (с сомнением). Стало быть «зефир струил эфир», и вы для нее не существовали. До тех пор пока он не перестал «струить эфир».
О н и г а. Пока она не перестала играть… (Считает, что сказал все.) Мне нужно пойти послать шофера за Оаной, не то она способна вернуться пешком. Проводишь меня, Марку? (Выходит легкой походкой, глядя на Петре.)
Марку идет вслед.
П е т р е (Мелании). Теперь, когда он вышел, ты скажешь мне, что произошло?
М е л а н и я. Ты не можешь оставить меня в покое? Тебе совсем не подходит роль Мегрэ. Восстанавливай справедливость где тебе угодно, а меня уволь… Ничего не произошло… Приезжает человек в наш дом, а ты ведешь себя с ним так… словно он собирается у нас что-то забрать…
П е т р е. Откуда тебе знать, зачем он приехал? (Посвистывает.) А что если… Если он хочет забрать тебя…
Продолжительная пауза.
М е л а н и я (чувствуется, что эта фраза ее поразила. После короткого молчания, решительно). Пусть он скажет только слово, слышишь? Одно только слово… Вырваться из-под твоей назойливой опеки, из этой запыленной провинции. (Решительно.) Я мечтаю уехать, слышишь? Мечтаю…
П е т р е (подражая ей). Здесь все старо, как мир, и плесень, и запах, и эти изъеденные молью газеты, и картина нашей семьи, представшая перед глазами чужого человека, который, поглядев на все это, восклицает, уходя: «Как возвышенно, как трогательно это постоянство, означающее не что иное, как семейное счастье!», тогда как на самом деле мы постоянно сожалеем о несбывшихся надеждах…
Входят О н и г а и М а р к у.
О н и г а. Все в порядке. (Оглядывает молодых людей.) Что с вами? Вы еще не…(Петре, с укоризной.) Ну, молодой человек, что вы придираетесь к сестре? Я ведь рассказал, как было дело… Марку!
М а р к у (тоном человека, который обжегшись на молоке дует на воду). Я ничего не говорил…
О н и г а. Ладно, ладно… (Более сухо.) Я все равно уеду. (Садится на подлокотник кресла.) Я уезжаю, Петре… Не беспокойся.
М а р к у (оживившись). Нет!.. Не бывать этому! Ты — мой друг, и останешься здесь столько, сколько пожелаешь…
Молчание.
О н и г а (оборачивается к Петре). Я же рассказал, что произошло там, наверху. (С легким раздражением.) Перестань меня подозревать.
П е т р е. А хотя бы и подозревал вас. Разве вам это не безразлично?
О н и г а. Безразлично? Возможно, и не безразлично… (Посмеиваясь.) Ты прав. (Возвращается к прежней теме.) Все же это нелепо… Как ты мог подумать, что человек моих лет… Я и не пил совсем… Нет… Меня не прельстило бы подобное…