. Готово, теперь исчезло, прошло… Рассеялось… (Длинная пауза.) Какая ласковая тишина! Почему он не поет?
В л а д (испуганно). Кто не поет?
М а н о л е. Не пугайся, я не брежу. Никогда не было так ясно. (Трогает рукой голову, потом грудь.) И здесь… и здесь… (С улыбкой.) Так должна чувствовать себя женщина, которая родила чудовище. Очистившаяся, облегченная… и очень виноватая, стыдящаяся.
В л а д. Папа!..
М а н о л е. Молчи, Влад. Позволь мне поговорить с самим собой. Давно уж я не говорил со старым, вышедшим из моды каменотесом. Он был неглупый старик и с чувством достоинства. Ему не по нутру были умозрительные обоснования, претили непристойности. (Указывает пальцем на скульптуру.)
В л а д (робко). Я хочу у тебя кое-что спросить.
М а н о л е. Что ты сказал?
В л а д. Я хочу спросить тебя. Для меня это очень важно… После… (указывает на скульптуру) что можно еще создать? Что еще может быть потом? Не для тебя, но вообще, для художника.
М а н о л е. Ничего. Явно ничего не может уже быть после.
В л а д. Значит, тому, кто принял ее, не остается ничего другого, как бросить долото, упасть на землю и выть от ужаса. Как животное.
М а н о л е (после молчания). Но ее не нужно принимать.
В л а д (оторопев). Как? И это говоришь ты, ты, создатель ее?
М а н о л е. Не я ее создал, Влад, а мой страх. Теперь этот страх уже не во мне, а там, на постаменте, безумный и бесстыдный. Оттого я и смеялся сейчас, потому что открыл вдруг… что мне больше не страшно. (Возбужденно.) Никогда я не был так свободен и силен, как сейчас. (Хватается вдруг за грудь с выражением страшной боли на лице. Почти хрипит.) Ничего, это уже не имеет никакого значения. Устала плоть. На отдых просится. Только и всего.
В л а д (после долгой паузы, побуждаемый непреодолимым любопытством). Прости, папа, я не хочу тебя мучить, но для меня это вопрос жизни и смерти, ответь мне… Как же выйти из этого тупика?
М а н о л е (с трудом). Кое-что сделать все же можно… Одно-единственное… то есть… (Хватается за горло.) Кажется, у меня снова приступ.
В л а д (испуганно). Я все же позову кого-нибудь!
М а н о л е. Никого не хочу видеть!
В л а д (робко). Мне можно остаться возле тебя?
Маноле пожимает плечами, безразлично, но не протестуя.
Пойми, по сути дела… я всегда любил тебя.
Маноле, который прислонился к спинке стула с закрытыми глазами, только поднимает руку в знак молчания. Через некоторое время Влад, истерзанный любопытством, которого он не в силах сдержать, возобновляет разговор.
Ты не сказал, что еще можно сделать… (Опять указывает на скульптуру.)
М а н о л е (открывает глаза, он будто прислушивается к чему-то). Тсс! (Улыбка.) А он-то сильнее. Слышишь его?
В л а д. Кого?
М а н о л е (улыбаясь). Соловья.
И в то время, как Маноле стискивает горло рукой, охваченный новым приступом, с возрастающей силой слышится песня соловья. Свет медленно гаснет.
Затемнение.
В саду. В л а д, Т о м а, К р и с т и н а, К л а у д и я. Все наспех одетые.
В л а д. Пока все сводится к разговорам, потому что скульптуру никто не видел, кроме Стериана, когда тот приезжал составить список работ для парижской выставки. Но слухи распространились с быстротой молнии.
Т о м а. Справедливо. Эта скульптура зачеркивает творчество всей жизни отца. Это как отступничество.
В л а д. И все же она гениальное произведение. Не знаю, достигало ли два-три раза искусство отца таких высот.
Т о м а. Когда я вошел в мастерскую, меня просто парализовало. Счастье, что у человечества желудок страуса. Переварит оно статую, как переварило и войны, и крематории, и все другие подлости.
К л а у д и я (которая, погрузившись в свою боль, не слушала их). Почему он улыбается? Вы заметили? Молчит и все время улыбается. Это улыбка, которой я не понимаю. Даже во время ночного приступа она не сходила у него с губ…
К р и с т и н а (застенчиво). Он со мной вчера так ласково разговаривал…
К л а у д и я. Да, никогда Ман не был таким кротким. И таким отсутствующим.
В л а д. Есть две вещи, которые меня мучают и которые мне никогда не понять. В ночь, когда он закончил скульптуру, он мне сказал, что можно еще что-то сделать. И потом говорил о соловье. Правда, соловей пел, но я не понял, что ему казалось необычным?
К л а у д и я (глянув в небо). Скоро рассвет.
К р и с т и н а (смотрит в сторону). Идет доктор.
Д о к т о р подходит к группе, которая как будто олицетворяет тревожное ожидание.
Д о к т о р (с жестом бессилия). Хочет вас видеть. После всех этих припадков любое волнение, любая тревога, даже самая маленькая, могут быть роковыми. Лучше, чтобы вы это знали! На всякий случай я ему сказал тоже. Да… (Повторяет жест.) Это все, что мы можем сделать.
Все хотят идти к Маноле.
Т о м а (задерживает доктора). Вы полагаете, что…
Д о к т о р. Мне не нравится его отсутствующий вид. (Смотрит на часы.) Я еще загляну в первой половине дня. (Пауза.) И самое главное: никаких эмоций! (Уходит.)
Холл. Входит М а н о л е в сопровождении Д о м н и к и.
М а н о л е. Какое у тебя древнее лицо, няня! Будто тебе тысячу веков.
Молчание. Входят К л а у д и я, Т о м а, В л а д, К р и с т и н а.
К л а у д и я. Мы здесь, Ман.
М а н о л е (минуту рассеян). Да. Не сердитесь, что я позвал Домнику. Она учила меня делать первые шаги в мире и воображает, что у нее еще один долг по отношению ко мне. Не станем портить удовольствие старухе. Она тоже торопится.
Домника отступает в угол.
М а н о л е. Опять у тебя глаза красные, Клаудия.
Клаудия отворачивается.
И Влад пришел?
К л а у д и я. Ты не видишь его, Ман? Он перед тобой.
М а н о л е. Да, правда. Так темно здесь, что…
Все испуганно переглядываются, так как ярко горит лампа.
А кто эта девочка?
Т о м а. Кристина, папа.
М а н о л е. Кристина? А, да, знаю. Ты и Тома должны народить детей, много и красивых. Слышите? (Впал в рассеянность.)
Т о м а. Пап, не лучше бы тебе лечь?
Маноле не отвечает.
К л а у д и я. Поздно, Ман.
М а н о л е. Вы правы, очень поздно. У меня мало времени.
Т о м а. Лучше поговорим завтра, папа.
М а н о л е (с трудом. У него все время вид человека, который погрузился в воду и изо всех сил пытается вынырнуть на поверхность. Только гигантская воля помогает ему в этом усилии). Завтра… вчера… я забываю. (Улыбается.) Я позвал вас сюда для того, чтобы… (Его сотрясает озноб.)
Т о м а. Доктор сказал, что тебе нужен абсолютный покой.
М а н о л е. Но я очень спокоен, мальчик, никогда я не был так… Я хотел сказать вам… сказать… да, вспомнил… Смерть — это личное дело, но жизнь… жизнь — это дело общее. Поэтому… (Его опять сотрясает дрожь.)
К л а у д и я. Тебе холодно, Маноле? (Укутывает его плащом, который прикрывает плечи Маноле.)
М а н о л е. Немного. Смеркается, да? Не прерывайте меня. Мне так трудно собраться, мысли разбегаются… Путь слишком далек, и темно… (Опять впал в рассеянность. Потом с усилием.) Но нужно… иметь теперь… Я…
Т о м а. Папа, прошу тебя!
М а н о л е. Влад, в тот вечер, когда я выбрался из ужаса, как из туннеля, я сказал тебе, что сброшена не последняя карта, что… (Тяжело дышит.)
В л а д. Что можно еще что-то сделать.
М а н о л е. Да. Ты не понял? Я могу…
Пауза.
В л а д (это вопль сердца). Скажи, папа!
М а н о л е. Могу… уничтожить скульптуру.
В л а д. Уничтожить? Произведение это неповторимо, папа. Оно не ложь.
М а н о л е. Но кому полезна такая правда? Это не мое завещание! Возьми молоток, Влад, и разбей ее! Прошу! Приказываю! Скорее! Я спешу!
В л а д (испуганно отступает). Я? Не могу, отец!
М а н о л е. Немощный мозгляк!
К л а у д и я (с отчаянием). Ман, умоляю, ты устанешь!
М а н о л е. Клаудия, ты никогда не стояла у меня на пути. И именно сейчас?.. Тома, ты! Ты разумнее, ты здоровее!
Т о м а. Я не могу, отец!
М а н о л е. Трусы! (С трудом поднимается, идет к мастерской. Шатается.)
К л а у д и я. Не позволяйте ему, он убьет себя!
Д о м н и к а (останавливает ее). Не мешай. Он знает, что делает.
В л а д (загораживает дорогу Маноле). Я пойду, папа! (Входит в мастерскую.)
М а н о л е (остается один в центре холла). Да, она была хорошо сделана.
Слышатся удары молотка, и скульптура с грохотом разбивается. Появляется В л а д.
В л а д. Все, отец!
М а н о л е (легко коснувшись его щеки). Это хорошо. Ты понял, как обстоят дела, сынок. (С трудом.) Хорошо быть верным самому себе… Но еще важнее быть верным людям.
В л а д (испуганно разглядывая свои руки). Не знаю. Я ничего больше не знаю. У меня руки в крови.
М а н о л е. Где вы? Ужасно темно.
К л а у д и я. Нет, Ман. Это день.
Действительно, розовеет небо.
М а н о л е (всматривается в небо, с волнением). Правда. (Очень долгая пауза.) Идите. Прошу вас, идите! (Пауза.) Дай мне руку, няня.
Д о м н и к а. Вот она, сынок, дорогой мой мальчик, няня с тобой, не бойся.
М а н о л е. Чего мне бояться? «Солнце и луна»… Ведь так, няня?
Д о м н и к а. Так, Маноле.
Маноле закрывает себе лицо плащом.
(Причитает на крещендо.)
Как свадьбу играли,