Б о н д о к. Мира, пойди приляг, потом прими холодный душ, и приходите позднее с Теофилом.
М и р а. Мы явимся на торжество. Да здравствует Искусство. Будем смирно сидеть на своих местах. Нам поцелует руку господин Кирэческу. Кто же еще? И господин Дабижа! А еще кто? И господин Флавиу, который так красиво и возвышенно говорил на вернисаже.
Б о н д о к. Хватит тебе иронизировать на его счет. Он сказал то, что нужно.
М и р а. Ну конечно. Он чудесно говорил о потрясающем успехе нашей великой художницы Алины Ранетти-Бондок, о ее врожденных способностях, которые передаются от отца к сыну и от матери к… дочери!
Б о н д о к. Ты несешь чепуху. Иди лучше к себе.
М и р а. Куда мне идти? В смежную комнату? Там он! Там смежная комната. Лучше я останусь здесь и повеселюсь во славу и во имя триумфа морали.
Т е о ф и л. Мира, может, лучше прокатимся на машине, подышим воздухом.
М и р а. Поезжай, дыши и делай с ним что хочешь. Ты перенасыщен воздухом, ты полон самоуверенности, дорогой, сам видишь. Тебе не хватит вдохновения, чтобы оживить древние фрески. Ты не чета Флавиу.
Б о н д о к. Что у тебя с Флавиу?
М и р а. Ничего, что у меня с ним может быть? Было. Я считала его демиургом, вальпургом, тауматургом, а он всего лишь бедный, больной человек. Поглощенный зрелищем своих утонченных, одухотворенных страданий.
Б о н д о к (нахмурившись). Откуда ты знаешь?
М и р а. Потому что я жила с ним, поэтому. Обаятельный чародей, который предлагал мне в качестве пищи только великие сомнения и цеплялся за меня, за мое тело, как за реальность.
Б о н д о к. Мира, прекрати, прошу тебя.
М и р а. Ты не веришь?
А л и н а (удрученно). Да разве можно поверить, что такой серьезный человек, как он…
М и р а. Серьезный?! Жалкий фигляр. Великий фабрикант инсинуаций. Я ждала от него просветления, а убедилась, что сама просветленнее его. Он весь погряз в формулировках и ухищрениях, мой бедный Флавиу, и любое его слово болезнетворно. Не доверяйся ему, мамочка. Он очень ловок, уверяю тебя. Не доверяйся никому. Они все притворяются. И похвалы, которые они расточали в твой адрес, подстроены. Мною, моим толом!!! (Истерически рыдает.)
Б о н д о к. Мира, немедленно прекрати. Я больше не в силах выслушивать эту омерзительную ложь.
М и р а (в ярости). Почему? Тебе не нравится, что похвалили маму? Разве твои акции не подскочили от этого в цене? Ты знаешь, что все это только показуха, но все равно идешь туда и кичишься, что ты владелец домашнего таланта, а маэстро произносит хвалебную речь, учтиво целует руку и распространяется о судьбах румынского искусства и Цукулеску{58}, которого он убил!
Б о н д о к. Никто его не убивал. Ему оказывают самые высокие почести. Но не об этом сейчас речь. Как ты могла, моя дочь?
М и р а. Как могла, так и могла. Это мое, а не твое дело. Что тебе от того, что это Флавиу, а не кто-нибудь другой? Внутренние процессы тебя не интересуют, тебя волнует только «социальная вина». Преимущество налицо. Я принесла тебе сплошные преимущества. Чего же ты еще хочешь?
Б о н д о к (приближаясь, угрожающе). Я не позволю!
М и р а. С каких это пор ты мне не позволяешь? Каждый раз, когда складывалась выгодная ситуация, ты мне позволял. Брал меня с собой, знакомил с похотливыми стариками. Ты был в восторге, что Драгня волочится за мной. Почему не Драгня? Это теперь он разложился. И мы бросили его на произвол судьбы за то, что он связался со всякой шушерой. Он мог бы таким же образом связаться со мной, если б я только пожелала, и тогда ты был бы доволен.
Б о н д о к (с пеной у рта). Уведите ее и суньте под холодный душ. Иначе я надаю ей пощечин.
М и р а. И хорошо сделаешь. Сорвешь с моих глаз пелену. Отвесь и маме парочку, она в этом тоже нуждается. Она тоже слепая. Готова на все ради твоих махинаций.
А л и н а (еще не пришла в себя от потрясения). Как ты могла, Мира?
М и р а. Брось, мама, сама прекрасно знаешь, что можно. Легко потерять девственность, труднее ее вновь обрести. И я ее обрету, мамочка, понимаешь?! Я трижды перевернусь через голову, но снова стану чистой. Идите, уходите! (Почти со стоном.) И принесите мне бутылку настоящего шампанского, с большой этикеткой.
Т е о ф и л. Я останусь с тобой.
М и р а. Уходи и ты, зачем тебе оставаться. Хочешь увидеть меня голой? Таких немало, кто хочет увидеть меня голой, ходят за мной по пятам, а потом хвалят моих родителей, делают из отца апологета министерских принципов. Охотятся за мной И обещают ему комнату. И мама делает успехи, в первый же день у нее приобретают картину, которую купило частное лицо — Теофил.
Т е о ф и л (краснея, с возмущением). Мира, этого я от тебя не ожидал. (Быстро выходит.)
М и р а. Они целуют мне руку и говорят о Брынкуши, а сами только и думают, как бы увидеть меня голой, и я разорву на себе платье, чтобы видели. (Рвет на себе платье.) Вот так, смотрите, вот так, чтобы меня увидели голой. Чтобы потом я могла читать другим лекции о человеческом достоинстве. Ха-ха-ха! (Истерически хохоча, выбегает в соседнюю комнату, откуда доносятся ее рыдания.)
Б о н д о к (холодно, Алине). Пойдем, уже поздно.
Уходят.
Сцена некоторое время пуста. Потом появляется М и р а в халате, крадется к комнате Кристиана. Стучит в дверь. Дверь открывается. На пороге появляется К р и с т и а н.
М и р а (с раздувающимися ноздрями). Господин Кристиан, я вас ненавижу.
К р и с т и а н. Я вам не верю, девушка. Вы слишком современны для этого.
М и р а. А если бы я сказала вам противоположное, вы бы поверили?
К р и с т и а н. Столь же мало и по той же причине. (Пауза.) Это все? Спокойной ночи. (Хочет уйти.)
М и р а. Постойте, господин Кристиан.
Кристиан оборачивается.
Я хочу объяснить, за что я вас ненавижу. Я убеждена, что вас интересует причина.
К р и с т и а н. Возможно, только с биологической точки зрения. Я замечаю, что в этом мире становится все меньше действий и все больше причин.
М и р а (пристально глядя на него). Вам без малейшего труда удается добиться того, чего я пытаюсь достичь ценой неимоверных страданий.
К р и с т и а н. Не знаю, что вам сказать. Нет, пожалуй, знаю. Вы ищете возможности остаться в одиночестве и (с легкой улыбкой) стучите в мою дверь…
М и р а. Чтобы спросить, существует ли что-то подлинное, не фальшивое.
К р и с т и а н. Я видел лавку, где его продают в обертке из фольги.
М и р а. Не смейтесь.
К р и с т и а н. Уж не вы ли запретите мне смеяться? Ищете подлинное… Вы гусыня, милочка. Возможно, образованная. Идите спать. Делайте детей. Мучайтесь. А потом поговорим.
М и р а. Я пришла с крыши, господин Кристиан. Не через трубу, как в сказках. Нет, сегодня ночью я спала там. С Адо. Вы не знаете, кто это? Тем хуже.
К р и с т и а н. Чепуха!
М и р а. Плохо, что я сама не знаю, кто он. Адо — это природа, думала я. Ломка, Свобода, Простота, Протест. Я спала с ним сначала в страстных объятиях, в забытьи, потом становилась все чище. Не смейтесь.
К р и с т и а н. Я не смеюсь.
М и р а. На крыше, на стрехе мира. Мы долго развлекались С Адо, дурачились… Я была с ним… Не смейтесь.
К р и с т и а н. Не смеюсь.
М и р а. Была в подполье монастыря Плумбуита{59}. Адо попрошайничал. Чуть было не занялся воровством, но я ему не позволила. Хотел украсть икону.
К р и с т и а н. Зачем?
М и р а. Да так. Ему уже приходилось воровать. Потом мы побывали у каких-то субъектов и там тоже развлекались. Танцы в простынях. Понимаете?
К р и с т и а н. И что же дальше?
М и р а. Мы забрались на гостиницу «Унион»{60}. Адо стоял на голове у самого края и болтал ногами, а я его целовала. Я сумасшедшая, правда?
К р и с т и а н. Я подумаю. (Делает шаг назад.)
М и р а. Постойте, господин Кристиан, я вас ненавижу, понимаете? Все это было на самом деле. Вам известно, что я прекрасный электроник?
К р и с т и а н. Это в порядке вещей.
М и р а. Четыре ночи с Адо… я хотела сама не знаю чего… невозможного. Понимаете?
К р и с т и а н. Понятно.
М и р а. Мы занимались любовью при свете луны, бедные, как церковные крысы. Днем я прекрасный электроник, дочь товарища директора, а ночью я вешала платье на перекладину антенны, как знамя… Мы решили сделать как можно больше при минимуме жестов, понимаете? Чтобы избавиться от накипи, оставить только сущность. Теперь понимаете, за что я вас ненавижу?
К р и с т и а н. Пойму, после того как вы объясните мне, что такое сущность.
М и р а. Я — вам? Чудовище! Толстокожее животное. Вы все прекрасно поняли с самого начала, господин Кристиан. Все наши старания гроша ломаного не стоили. А я-то думала, что стоят… Я ушла, порвала, освободилась от всего, что накопилось во мне. Мы сверкали при свете луны оборванные, голые. От всего, от любого содержания. Мы были смешны?
К р и с т и а н. Думаю, что да.
М и р а. Потому что мы притворялись. И мама спала на крыше училища изящных искусств. Может быть, и отец воровал. Не знаю. Меня бы это не огорчило. Они занимались этим искренне. Скажите, можно еще чем-нибудь помочь?
К р и с т и а н. А что говорит Адо? Вы его спрашивали?
М и р а. Адо — позер и фат. Он тоже не настоящий. Господи! Господи, иногда мне хочется повеситься.
К р и с т и а н. Не думаю, что вы это сделаете.
М и р а. Возможно, вы правы… Вы, страшное чудовище… За эти ночи, проведенные на крыше, я поняла… что и вы… и вы такой же.
К р и с т и а н (улыбаясь). Закон крыши — не думать.
М и р а (не слушая его, озабоченно)