(В страхе.) Это была смертная дрожь… потому что до того я была бессмертной… Словно что-то вращалось вокруг меня. Я лишилась способности свободно парить в пространстве, я падала… падала… падала. И вдруг катастрофа… полное падение. (Со стоном.) Говорят, мать меня тяжело рожала… Да, я отлично помню то потрясение… Может быть, инстинктивно я не хотела рождаться, привыкла к раю, к бессмертию… Глупости, как сказал бы муж, — «предродовой бред». Но здесь, в этом дупле, я могу говорить начистоту… (Улыбаясь.) Природа — тоже мать, может войти в мое положение. (Другим тоном.) Я себя увидела в капельке, когда блеснула молния. (С грустью.) Увы, я перестала уже быть красивой… Беда! Женщина должна быть красивой до последнего мгновения. Отец собирается умереть — как я покажусь ему в таком виде? Уйдет с дурным впечатлением из этого мира. Сыночек мой откроет глаза, увидит чудище, бабу-ягу — и испугается. Впрочем, не так уж я страшна; вчера еще все мужчины смотрели мне вслед. Кроме моего мужа, который оглядывался на других… Так я думаю, сама не замечала… а теперь он сражается с волнами. Я умоляла его не рисковать, не заплывать на лодке далеко. Знает ведь, в каком я положении. Знает, в каком состоянии отец. Бедный отец! Не будь его болезни, я бы еще побыла у дамбы. Положение отчаянное. Люди все в отчаянии. Кроме него! Хотя… (Чувствует боль, кладет руку на живот.) Боже! Беда не приходит одна. Он беспокоится. Ему не терпится увидеть мир, удостоиться судьбы. Иметь имя. Он вертится, поворачивается лицом к стене и не желает… умирать. (Объясняя.) Я об отце теперь. А раньше говорила о ребенке. Что за черт, почему, я их путаю. Теряю нить. Да. Нет, теперь прошло. Но лучше бы смыться отсюда, хоть здесь и тепло и уютно. Есть же у нас дом… пусть даже и вверх дном. (Серьезно.) Все еще льет как из ведра. Тучи низко, дикие гуси пытались вынырнуть из них, поплыть, но захлебнулись. Глубина тучи не меньше десяти километров. Скользишь на каждом шагу. Земля потекла? Надо поберечь грудь, чтоб вода не попала… в молоко. Только этого не хватало! Первым делом его будет… проблема питания. (Придирчиво осматривается.) Есть ли у меня грудь? Будет ли он доволен? (Робко, с оглядкой выходит из дупла. Как только доходит до следующего дерева, дуплистый дуб вспыхивает от молнии и горит, как свеча.) Господи! Прямо не верится… Он ждал, пока я уйду, чтоб загореться… и умереть… Для кого зажигаются такие гигантские свечи? Напрасные старания. Меня ничего не коснется. Пока мне это дело предстоит. Существует солидарность начатых дел, которые должны завершиться… (Улыбаясь.) Солидарность беременных дел… Останься я в дупле, молния миновала бы дуб. Да, я уверена. (Поглаживая живот.) Пойдем, деточка. (Громко.) Солидарность всего, что рожает… помоги мне!
Гром, молния, И р и н а удаляется, скользя.
Интерьер крестьянского дома. Две комнаты, обставленные по-разному. Одна — для молодоженов, другая — по старинке. Между ними сени. Двери обеих комнат распахнуты. В правой — И р и н а съежилась на постели от предродовых болей. В левой — Д е д, отец Ирины, тщится умереть. Он не очень сокрушается, расставаясь с жизнью. Добрая смерть — как легкие роды. Неподалеку от него — заранее заготовленный гроб. Дед и Ирина переговариваются.
Д е д. Знаешь, он стал пованивать.
И р и н а. Что? Кто?
Д е д. Этот гроб… Вчера еще от него шел приятный дубовый дух, а теперь воняет древесным клеем. Не подменили ли мне его?
И р и н а (мучаясь). Кто подменит? Что ты говоришь?
Д е д. Я заказал дубовый, вчера еще он был дубовый… совсем недавно. (Решительно.) Я в еловый не полезу…
И р и н а. Не думай об этом…
Д е д. А об чем думать? О бабах?
И р и н а (пытаясь улыбнуться). Хотя бы.
Д е д. Одна вот все ошивается подло меня… ходит вокруг да около… с косой.
И р и н а. Сказано тебе, не думай об…
Д е д. А она что — не баба? Или, думаешь, — девка? Да может, запахи перемешались. Стоял он рядом с еловыми… и ядреный запах дуба перешел к тем, дешевым, которые едва держатся до могилы, а иной раз и того не выдерживают. Слышал я, один выпал по дороге… и очнулся — видать, не помер как следует. А его, значит, хоронили… и поэтому…
И р и н а. О чем ты? Что — поэтому?
Д е д. Чужой запах пристал к моему…
И р и н а. А!
Д е д. Мешает мне чужой запах, дышать не могу.
И р и н а. Скажи лучше, что тебе умирать неохота… Кто тебе сунул этот ящик под нос?
Д е д (встает и садится на гроб). Потому и попросил…
И р и н а. Почему?
Д е д. Чтоб не подменили… и все же… кажется… (Изучает крышку.) Черт его знает… вроде бы все-таки мой. (Другим тоном.) Не торопитесь меня в землю закапывать, позовите доктора, городского, чтоб пульс прощупал… они в этом смыслят. Коли скажет доктор «все, отошел», погодите денька три… для верности… Не пошевелюсь — тогда крышка. Но на это время воздайте мне все почести… то есть, по нашему обычаю, оплакивайте, слез не жалейте.
И р и н а. Ладно, тебе далеко до того.
Д е д. То есть — «долго ждать?» (Хихикает.)
И р и н а. Отец… не говори так… Кто ждет твоей смерти?
Д е д. Та, с косой…
И р и н а. Что у тебя болит?
Д е д. Ничего у меня всю жизнь не болело… разве что душа… теперь и душа не болит… оттого мне плохо… Не знаю, что со мной.
И р и н а. Врачи говорят, ничего у тебя нет…
Д е д. В мои года — когда ничего… это совсем плохо. Дальше некуда. (Встает, роется в сундучке, достает какие-то одежды.)
И р и н а. Что ты там делаешь?
Д е д. Ничего. Собираюсь.
И р и н а. Куда собираешься?
Д е д. Туда, куда собираюсь… (С трудом одеваясь.) Лучший наряд и тот не идет мне… Было бы Время, сбегал бы к портному, чтоб подогнал. (Смеется.)
И р и н а. Я никогда не знала, когда ты говоришь всерьез, когда шутишь. Вижу и теперь — шуточки.
Д е д. Хорошо, если бы… шуточки. Дело в том, что… гляди-ка!
И р и н а (испуганно). Что такое?
Д е д. Я натянул один чулок так, а другой этак… наизнанку. И нет сил начать заново… Так и предстану на последний суд… Не будут там придираться? Главное, чтобы не смеялись. (Ложится в постель.) Ох-ох-ох! Вот и приготовился в дорогу. Одной заботой меньше…
И р и н а (пытаясь перевести разговор). Слышь, как дождь хлещет?
Д е д. Да пусть хоть потоп… то есть нет, ни к чему это. Дождь — хорошо, а много дождя — беда. (Возвращаясь к своей мысли.) Я говорю, когда человек кончается, сперва в голове померкнет. А в моей голове — ясно.
И р и н а. Ты еще другим ума прибавишь.
Д е д. Рад бы, да сил нет! Видишь, едва рубаху застегнул. Что ты там возишься? Не идешь подержать надо мной свечу…
И р и н а. Я… а разве ты помираешь?
Д е д. Помру.
И р и н а (боль не дает ей встать). Разве так человек умирает? Здоровый… при всем рассудке… и с шуткой?
Д е д. Жизнь была шуткой. А это… всерьез… (Ищет что-то.) Где шапка? Куда твоя мать ее сунула?
И р и н а. С тех пор ты не надевал ее? Лет пять прошло.
Д е д. Может, и пять. Она поторопилась…
И р и н а. Не знаю, где шапка… и встать не могу.
Д е д. Ладно. Все равно пришлось бы держать в руке. И в ад и в рай, говорят, надо входить с непокрытой головой… В ад… потому что жарко, а в рай… не положено! Там одни святые… Иногда, как закрою глаза, голова легонько кружится, и я вижу их, стоят себе кучками… Не помнишь?
И р и н а. Что?
Д е д. Куда ее мать сунула?
И р и н а (думая о другом). Что?
Д е д. Шапку…
И р и н а. Погоди, отец… вот встану и поищу. Опять! Как меня режет! (Стонет, жалуется.) О боже!
Д е д. Меня оплакиваешь?
И р и н а. Схватки у меня.
Д е д. Это хорошо.
И р и н а (кричит). Ужасно… ужасно… какое там хорошо!
Д е д. Хорошо, что придет другой вместо меня. Гляди, чтоб мальчик был…
И р и н а. Темно здесь, я ничего не вижу… может, ребенок окажется девочкой… у меня в глазах помутилось.
Д е д. Долго тебе еще? Поднажми, а то, если недолго, я дождусь.
И р и н а. Отец… как здорово, что ты со мной в этот час! Смешишь меня, отвлекаешь…
Д е д. Я б на помощь пришел… помню, как с тобой бедная твоя мать мучилась… да мне стыдно. Это раз. Потом, ноги отнялись и похолодели. Это два.
И р и н а. А я горю… В животе пламя.
Д е д. Не поменяться ли нам? (Смеется.)
И р и н а. Если б могла… (Громко кричит.) Умираю!
Д е д. Ну чего шумишь? Вовсе ты не помрешь… но тебе это дело дается трудней, потому что ты образованная. Придаешь делу важность. Бабка твоя несла еду людям в поле и возвращалась домой с чадом в корзинке. Несла его в корзинке на голове, среди горшков, ложек. Скидывала его в тени репейника, в тени зайца, где приходилось… Рожала срочно… по кустикам, как зверь лесной. Так четырнадцать раз родила. Я тринадцатый.
И р и н а. Чертова дюжина. (Стонет.)
Д е д. Я всегда был тринадцатым. Потому теперь пропадаю… (Стонет.) Потому мне каюк… (Стонет.) Долго тебе еще?
И р и н а. Ой! Ой! Мамочка!
Д е д. Вот так… давай, давай! (Стонет.)
И р и н а. Ради тебя стараюсь…
Д е д. Позвала бы лучше повитуху… то есть мне бы надо за ней… но как? Коса подошла под самое ребро…
Ирина кричит.
Вот тебе на! Зря тебя в школу отдал… рожала бы просто как дура. Твоя мать со своими четырьмя классами едва с тобой справилась… а ты с десятилеткой… ох и намаешься! Без повитухи не обойтись. Есть ли еще в селе повитуха?
И р и н а (стонет). При чем тут учение… и это?
Д е д. От учения слабеют… поджилки. Бабка, говорю, четырнадцать детей родила… а сосчитать их не умела… вечно путалась, расставляя миски по столу… приходилось каждому брать миску в руки.