К и ф а р е д. Это Аристипп, ученик Сократа.
Д и о г е н. Я приветствую философа Аристиппа. Но не раба Аристиппа, который уселся в конец стола, чтобы доставить удовольствие хозяину.
А р и с т и п п. О, сколько раз, дерзкий юноша, ты будешь целовать зад у сильных мира сего, чтобы получить местечко в конце стола!
Д и о г е н. Никогда, старик. Место, где сидишь ты, мне не подходит. Думаю, меня вырвало бы от отвращения…
А р и с т и п п. Чтобы тебя вырвало, надо сначала поесть.
Смех.
А р и с т о д е м. А чтобы поесть, надо иметь что.
Д и о г е н. Уж кость-то я получу… Мне этого достаточно.
А р и с т о д е м. И мне сдается, что для собаки вполне достаточно. Но почему, в конце концов, ты называешь себя собакой?
Д и о г е н. Потому что я виляю хвостом перед теми, кто мне что-нибудь дает, лаю на тех, кто ничего не дает, и вонзаю клыки в мерзавцев.
А р и с т о д е м. Вот как? Ну так повиляй хвостом, собака!
Смех.
Д и о г е н. Я сказал: в мерзавцев я вонзаю клыки.
А р и с т о д е м. А я ожидал, что ты, как послушная собака, отблагодаришь меня за кость.
Д и о г е н. А я не говорил, что я послушный.
А р и с т о д е м. Боюсь, мне придется приказать рабам вытолкать тебя отсюда взашей.
Д и о г е н. Странно, ты терпишь за своим столом стольких собак, а собираешься выгнать именно меня… Но знаешь, что важно, Аристодем? Меня это не волнует. Ты только и можешь, что позвать рабов да выгнать меня. Они останутся твоими рабами, ты — рабом своего гнева, а я останусь таким же свободным, как и был.
А р и с т о д е м. А не слишком ли ты расхвастался после того, как граждане Синопа приговорили тебя к изгнанию…
Д и о г е н. Что поделаешь? И я приговорил их — оставаться там. Кто же больше пострадал?
А р и с т о д е м. А ты не так глуп. Мне нравятся твои ответы.
Д и о г е н. Я вовсе не стараюсь тебе понравиться. Твое мнение обо мне, плохое или хорошее, мне совершенно безразлично.
А р и с т о д е м. Иди, сядь здесь, рядом со мной. Ты больше Аристиппа заслуживаешь того, чтобы сидеть на этом месте.
А р и с т и п п. Первый шаг собаки к хозяину…
Д и о г е н (спокойно). Надеюсь, ты ничего не попросишь у меня в уплату за неудовольствие, какое мне доставляешь, сажая подле себя.
А р и с т о д е м. Я никогда не прошу. Я даю.
Д и о г е н (садясь на указанное место). А я наоборот, никогда не даю. Так что не строй иллюзий на сей счет.
К с е н и а д. Не понимаю, Аристодем, зачем ты окружаешь себя разными сомнительными личностями…
Д и о г е н. Здесь можно чем-нибудь поживиться, кроме болтовни этого слабоумного, Аристодем? Или ты пригласил меня сесть рядом, чтобы насыщать мои уши?
А р и с т о д е м. Что ж ты не угощаешься? Собери остатки еды. Вот кости, вот крошки… Здесь на целую свору собак хватит…
Д и о г е н (собирает объедки и ест). Я не благодарю тебя. Вы сами объедки, объедки и даете.
А р и с т о д е м. О, я считал тебя только наглецом. Теперь же вижу, ты настоящий бунтовщик!
Д и о г е н. Если презрение можно считать бунтом, то я бунтовщик.
К с е н и а д. Я же говорил! Говорил! Они хотят лишить нас имущества! Хотят сварить нас в котлах! Нищие слетелись в город, как мухи на падаль!
Г о с т ь. А мы, вместо того чтобы уничтожать их, приглашаем к столу.
К с е н и а д (Диогену). Уж я-то вас хорошо знаю. Прямо на улице, на глазах у всех любовью занимаетесь! Бесстыдники!
Д и о г е н. А почему нам должно быть стыдно, дяденька? Из-за обязательств, которые нам оставили боги?
К с е н и а д (без всякой логики). Он порочит богов! Он назвал меня «дяденька»! Вы просто стадо свиней. Я не желаю больше слушать! (Закрывает уши ладонями, но тут же, увидев перед собой добрую четверть бараньей туши, подчиняется таинственному зову желудочного сока.)
Д и о г е н (смеясь, с полным ртом). Вот, всегда вы так! Затыкаете уши, услышав «непристойность», а потом спешите раскрыть уши и набить брюхо. Уши не страдают от голода. Так что придется вам, мироеды, выслушать вещи и пострашнее. И пусть вам будет все труднее одновременно затыкать себе уши и набивать брюхо.
А р и с т о д е м. То, что ты сказал, — правда. Но опасная.
Д и о г е н. Любая правда опасна.
А р и с т о д е м. Но не все опасное неизбежно. Наш порядок слишком прочен и слишком хорошо защищен, чтобы вы могли его пошатнуть.
К с е н и а д. Это ты, голодранец, хочешь меня пошатнуть? Ты — меня?
Д и о г е н. Даже и не думаю. Ты сам шатаешься.
К с е н и а д (поднимается и, пошатываясь, делает несколько шагов). Кто шатается? Я, который был одним из тридцати афинских тиранов? Который заткнул рты демократам? Который послал на смерть двух военачальников?
А р и с т и п п. Это у нас, в Афинах, дело обычное. Каждый хвалится тем, сколько человек он убил…
К с е н и а д. Закон дал мне право их убить. Я не сделал ничего противозаконного.
Д и о г е н (встает). Какой закон? На краю земли — и этот край, быть может, не так уж далек — живут люди, которые едят людей. Это их закон. Тоже закон. (Пожимает плечами.) По правде говоря, он даже не кажется мне таким уж плохим. Иные, чье мясо вкусное и жирное, гораздо полезнее в желудках соплеменников, чем на их спинах. Почему вы вечно прикрываетесь своим законом? Закон, который дает вам удивительные права, например, убивать самых доблестных мужей государства или умнейшего в мире человека — Сократа. Я с удовольствием плюю на этот закон и даже, если бы в последние дни я поел как следует, знаете, что еще я сделал бы на него…
А р и с т о д е м (покатывается со смеху). Браво! Мне нравится этот юноша. Он смел на язык и не потерял чувство юмора, как мы, старики.
К с е н и а д. Не хватает еще, чтобы ты его поддерживал!
А р и с т о д е м. Лающая собака не кусается.
К с е н и а д. Он сказал, что вонзает клыки в мерзавцев.
А р и с т о д е м. Чего ты боишься, Ксениад? Ты же не мерзавец. Ты уважаешь законы.
К с е н и а д (не замечая иронии). Да. Я их свято чтил и чту. Он их не уважает!
А р и с т о д е м. Он молод. Вот и веселится.
Д и о г е н. Точно. Я веселюсь. Тот, кто чтит законы, — их раб. Кто их не чтит — свободен. Я весел, потому что свободен.
А р и с т и п п. Ты глубоко заблуждаешься! Свободы вне общества не существует, Диоген.
А р и с т о д е м. Вне общества ничего не существует.
Д и о г е н. Если хорошенько подумать, то и внутри общества ничего не существует.
А р и с т о д е м. А откуда же ты возьмешь кость?
А р и с т и п п. Ведь кость тебе тоже бросило общество.
Д и о г е н (улыбаясь). Да. Но как только кость бросили, она стала свободной от общества, вернулась в природу. Как и я. Мы оба свободны: я — волен выбрать кость, а кость — может выбрать меня.
Смех.
К с е н и а д (полностью потеряв чувство юмора). Вы только послушайте! Он, видите ли, свободен выбрать себе кость! Даже я не могу выбрать ту косточку, что мне приглянулась…
П а с и ф о н. Помягче, чтобы и без зубов можно было справиться…
К с е н и а д. Аристодем, ты слышишь, какие ужасные вещи говорятся в твоем доме?
А р и с т о д е м. Успокойся, Ксениад. Это же щенки. Ищут кусок побольше. А станут взрослыми псами да получат кусок — тогда увидишь, как они будут охранять его от завтрашних щенков… Ты знаешь Гераклита{111}?
К с е н и а д. Какого? Этого здоровенного, как буйвол, мясника?
А р и с т о д е м. Нет. Философа.
К с е н и а д. Есть и философ с таким именем? Откуда мне знать всех философов. Их развелось больше, чем людей.
А р и с т о д е м. Ну, Гераклита ты мог бы и знать — он очень умен. Он высказал интересную мысль: «В одну реку нельзя войти дважды». Что ты об этом думаешь?
К с е н и а д. Но я же много раз купался в одной и той же реке.
А р и с т о д е м. Он говорит, что ты не купался.
К с е н и а д. Откуда он знает, сколько раз я купался?
А р и с т о д е м. Он не знает, потому что давно умер. Не так ли, Аристипп? Но он знает, что ты не можешь выкупаться в одной и той же реке, потому что вода течет, постоянно меняется, и потому она постоянно другая…
К с е н и а д. Что за грошовая философия! «Другая вода»!
А р и с т о д е м. Но так оно и есть, даже если тебе это не нравится. Река, в которой ты купаешься, постоянно другая. И вода, в которой купается Диоген — наконец-то я дошел и до него, — тоже постоянно другая. Сегодня так, завтра будет иначе… Мы никогда не встретимся с одной и той же водой, Ксениад. Никогда не встретимся с одним и тем же Диогеном.
А р и с т и п п. Я рад, что столь слабый ученик, как Аристодем, все же кое-что почерпнул из старых философов.
А р и с т о д е м. Не радуйся раньше времени. Возможно, тебя ждет разочарование.
Д и о г е н. Меня, во всяком случае, вы не увидите купающимся в разных водах. Во-первых, потому что я никогда не моюсь.
Смех.
Во-вторых, потому что другой воды, кроме свободы, я не знаю и знать не хочу. (Внезапно взрывается.) И какого черта, в конце концов, я торчу среди вас, хотя у нас нет ничего общего?! Вы бросили мне кость, я оказал вам честь, поймав ее, — вот и все! (Встает и направляется к выходу.)
А р и с т о д е м (спокойно). Собака лижет руку тому, кто ее кормил.
Д и о г е н. Будь ты собакой, ты бы лучше знал, что она делает. Вот! (Поворачивается и, к всеобщему изумлению, мочится на ногу Аристодему.) Вот что делает собака. (Снова направляется к выходу.)
К с е н и а д (бьется в истерике). Хватайте мерзавца!
Д в о е р а б о в бросаются к Диогену и хватают его.
Ну что вы стоите? Дайте этому негодяю как следует!
Д и о г е н (улыбаясь)