любую совершаемую им ошибку. Так ему кажется. При этом он, к примеру, не замечает, что она ждет, чтобы он поднес огонь к ее сигарете. «Извини!» — говорит он и подносит огонь. «Извини». Повторение излишне.
В Базеле она живет не у своего мужа, но и не у Вика: это, как известно, чревато осложнениями при разводе.
Как он смотрит на нее, щелкнув зажигалкой: не зло, а безразлично, так смотрят на предмет. Она спрашивает, разве ему не нравится ее цепочка? Он вдруг зовет: «Гарсон!» Когда он рукой касается ее щеки, неясно, что означает его жест. Гарсон, всего лишь в пяти шагах от них протирающий столик, к сожалению, не подходит. Жест Вика сбил ее с толку. Он полон решимости быть бодрым и раскованным. Он говорит: «Прекрасная погода!» Она спрашивает: «Ты все еще не расплатился?» Это не упрек. Он стучит монеткой по столу, тогда Марлис зовет «Гарсон!..» Теперь он подходит. Его не должно раздражать то, что, пока он расплачивается, она подробно расспрашивает гарсона, как ехать в Монпелье; не может ведь Марлис знать, что он уже внимательно изучил карту. Когда гарсон исчез наконец, она спрашивает: «Ты понял?»
Чего он боится?
Однажды (не во время этой поездки) она полушутя сказала: «Ты уже не мой хирург, Вик, с этим тебе придется свыкнуться».
В гараже, наедине с мойщиком машины, он говорит «бензин» вместо «масло»; неважно, что Марлис здесь нет. Он получает то, что требуется.
В Базеле все по-другому.
Единственный раз за время путешествия, в Каннах, она сказала: «Идиот!», потому что вопреки ее предупреждению он въехал на дорогу с односторонним движением. Почему это так задело Виктора? Потом он ждет следующей оценки.
Она радуется поездке в Испанию.
В конце концов, она филолог-романист, и, если она иногда поправляет его французский, Виктору следует быть только благодарным.
В Авиньоне, пока она делает кое-какие покупки, он ждет в машине с открытым верхом, курит. У них есть время. Отпуск. Он курит, решает быть внимательным. Когда она наконец возвращается, он встречает ее, как кавалер: выходит из машины, открывает перед нею дверцу и говорит: «Я нашел твои очки. Они лежали под сиденьем». Марлис говорит: «Вот видишь!» — словно это он потерял ее солнечные очки, вторые в этой поездке. Марлис хотела купить другую пилочку для ногтей, но не нашла; зато купила босоножки, которые он находит забавными. Почему у нее плохое настроение? Ей всегда кажется, что Виктор вот-вот потеряет терпение. Как в Марселе. У нее полчемодана обуви, и он не понимает, почему с Марселя она все время носит только те туфли, что жмут. В его предложении поехать еще раз через Марсель вовсе нет иронии, но она этому не верит. Теперь у обоих плохое настроение.
Жаль, что ночи у больничной койки уже в прошлом.
То, что Манча находится не на север от Мадрида, как утверждала Марлис, знает всякий; тем не менее он еще раз заглянул в карту до того, как она вышла к завтраку. Не за тем, чтобы сказать об этом! Просто для собственной уверенности.
После его твердого обещания не мчаться они едут с открытым верхом. Все же есть разница, сидишь ты за рулем или рядом. В самом деле смешно, что он уже вообще никого не обгоняет (как между Каннами и Сен-Рафаэлем), а тащится позади любого грузовика; позднее он сам считает, что был невыносим.
Он ненавидит свое имя: Виктор, но ему и не нравится, что она называет его Виком, в особенности если это слышат люди за соседним столом.
Он считает, что Европа должна ввести и введет единую валюту; Марлис сомневается, но выслушивает его доводы и ничего не отвечает. Почему он раздражается? То, что он ее не убедил, еще не причина.
Она полностью выздоровела.
Когда она молчит, он сам себе ставит очередную оценку за поведение. Почему он сейчас говорит о спарже в Эльзасе (то есть опять о еде!), а не высматривает дорогу в Монпелье? Она надевает солнечные очки, говорит: «Здесь поворот на Лион!» — и, так как он молчит, добавляет: «Я думала, ты хочешь в Монпелье». Он опускает левую руку за окно машины, чтобы казаться непринужденным. Вскоре указатель: «Toutes les directions»[72]. В Эльзасе, тогда, во время первого путешествия в начале их любви, она просто ему верила. Еще один указатель: «Toutes les directions». Он все еще не признает ошибки.
Когда он уверен, что сострил, она чаще всего не находит этого; зато бывает, что она смеется по поводу какой-либо его фразы, которая ему совсем не кажется смешной.
Она повязывает голову новой косынкой, которую купила вместо пилочки для ногтей; Виктор замечает косынку, лишь когда она спрашивает: «Тебе нравится?» Вдруг он говорит: «Ты права!», словно она что-то сказала в ответ на его слова, что однажды он уже ездил без нее через пустыню из Багдада в Дамаск и добрался до цели. Вдруг он говорит: «В заднице, вот мы где!» Марлис удивлена, такие выражения не в его манере. Он смеется, словно они стоят на знаменитом мосту в Авиньоне, который разламывается посредине; в действительности же они оказались перед воротами заводской территории, на которых табличка: «Passage interdit»[73]. Он включает задний ход, она говорит: «Не нервничай». Когда после целой серии ошибок Виктор по шуму движения нашел дорогу, которую нашел бы любой идиот, он все еще не сказал, нравится ему ее новая косынка или нет.
Она умна, это ясно и без доказательств.
Если бы он сейчас мог надеть свой белый больничный халат, все сразу же изменилось бы; представить бы себе, что он в белом больничном халате едет через Прованс в Испанию…
Почему он ни о чем не рассказывает?
Неверно, что он никогда еще не попадал в аварию. Но Марлис этого не знает, это было давно. Все обошлось. Он сам, так сказать, забыл о ней. Вспомнив теперь, он взглядывает сбоку на Марлис — он только что обогнал трейлер, и своим молчанием она будто напомнила о той аварии.
Что означает plexus — сплетение? Он хирург, и было бы смешно, если бы он этого не знал. Тем не менее он ждет, что она скажет: «Ты уверен?» Но она молчит. Лишь когда Виктор говорит, что кратчайшая дорога — через Эгю-Морт, она спрашивает: «Ты уверен?»
Марлис сидит в машине босиком, туфли жмут, но она об этом не говорит. Он сочувствует ей, а надо бы о чем-нибудь рассказывать.
Почему он кладет руку ей на колено?
В Антибе он наорал на нее, но не помнит, из-за чего. Потом он как будто извинился, бледный от ярости, не считая, что не прав: «Ну ладно! Прошу прощения!»
Собственно говоря, ведь все равно, называть плоский ландшафт, восхищающий Марлис, Провансом или Камаргом. Почему он настаивает на Камарге? Возможно, он и прав.
Ни слова до Эгю-Морта.
Вопреки ее предупреждению, которое он попросту пропустил мимо ушей, он действительно въезжает на маленькую стоянку. Без царапины и даже с ходу. Молча. В ста шагах сплошь пустые стоянки, притом в тени. Но этого и Марлис не могла знать. Она и не говорит ничего.
Он в одиночестве пьет под платанами аперитив, пока она осматривает городок. Вдруг он чувствует себя как в отпуске. Этот свет под платанами, этот свет и т. д.
Он, Вик, никогда не считал, что она обязана ему жизнью. Операция была из тех, что, как правило, удаются. Вероятно, так считала она…
Здесь можно было бы остаться. Одиннадцать часов, обедать слишком рано. Тем не менее можно было бы здесь остаться. Старые крепостные стены не пропускают мистраль. Когда Марлис вернется, он преобразится: будет веселый, спокойный — ведь все дело в нем.
Иногда ему хочется ребенка от нее.
Она не знает, почему Виктор устраивает такие сцены, как в Антибе. Сперва орет на нее, потом предлагает пойти в ресторан «Bonne auberge»[74] с тремя звездочками. Она не верит в эти звезды. Он настаивает. Рассердившись, что его предложение не вызывает ее восторга, он предоставляет ей целый час шататься одной по Антибу. А что делает сам? Когда же они снова встречаются, опять идут бесконечные переговоры о том, где пообедать; она возражает: зачем эти «три звездочки», раз поблизости есть рестораны попроще и т. д. Не похоже, чтобы там, куда он едет, были рестораны; когда она наконец спрашивает: «Ты уверен?», он молча едет дальше, поворот, снова поворот, и тут возникает вывеска: «Bonne auberge». Старший официант ведет их к столу на террасе, который господин самолично выбрал час назад. К сожалению, сейчас на прекрасной террасе слишком прохладно: внутри — кулисы, официантки в национальных костюмах, еда посредственная, хотя и дорогая, но все это не имеет значения. Марлис мила, несмотря на то что час назад он наорал на нее; ей его жалко.
Мистраль — так звали одного поэта, Виктор это знал. А ветер, тоже называемый мистралем, не с моря, как думает Марлис. Это так, между прочим. Права же она, что «Письма с моей мельницы» написал, конечно, Альфонс Доде, а не Мистраль, он читал их в школе. Это так, между прочим. Собственно говоря, она сказала лишь: «Мистраль поэт, как ты знаешь».
У него «порше».
Под платанами Эгю-Морта: он сунул руку в карман куртки, чтобы удостовериться, что не потерял своего паспорта. Виктор еще никогда его не терял. Как он испугался, не найдя в куртке паспорта; но тут же вспомнил: да он в машине, его паспорт. Он уверен, он точно помнит, что засунул паспорт в ящичек для перчаток, но надо посмотреть. Он не уверен.
Если бы он осуществил свое решение, принятое в ванной: сегодня же вернуться домой, они теперь были бы в Лионе, вечером в Базеле, но здесь так прекрасно: этот свет под платанами, этот свет… Когда она вернется, он предложит: прогуляемся к морю.
Надо надеяться, она найдет себе туфли.
Под платанами Эгю-Морта: за час до несчастья ему хочется черного кофе. Не слишком ли он устал, чтобы вести машину? Он восхищается светом под платанами, этим светом… Голуби воркуют вокруг памятника Сен-Луи. Марлис хочет ехать дальше, она действительно не голодна, она не хочет и аперитива. Но Виктор считает, что у них есть время. Старик с тремя длинными французскими батонами под мышкой.