— Питё! Что бы ты сделал, если б получил в наследство полмиллиона долларов? — перебил я его, склонившись к парте.
— Кто получил? — забывшись, в голос воскликнул Питё.
Я прижал палец к губам.
— Да никто, ты что сделал бы?
— У меня давно есть идея! Блестящее вложение — старая мельница при Враблях. После капитального ремонта ее всякий с руками оторвет. Прибыль — двести тысяч, а то и все двести пятьдесят!
— Тот малый, кому брат из Америки завещал наследство, отказался, потому что они поругались из-за девчонки, когда брат уезжал в Америку. Отказался от наследства, а сейчас сидит в тюрьме. Американский адвокат был сражен его отказом, потом, правда, сам помог ему пустить деньги на благотворительные цели. Ты бы отвалил столько на семейный детский дом?
— А государство у нас для чего? Я государство баловать не стану! Не то в другой раз оно заберет себе мои денежки вроде как само собой…
— Ребята, прошу вас. — Тощая староста поднялась с места, и мы умолкли, потому что все уставились на нас. Питё вскинул руки, прося прощенья, как воспитанный футболист из первой лиги…
Следующий номер программы — биографические перлы. Все по очереди встаем и со всякими прикрасами после зрелых размышлений сообщаем о себе нечто, с нашей точки зрения интересное и для окружающих.
Питё: За последние пять лет в моем положении мало что изменилось. Со многими из сидящих здесь встречаюсь, об этом как раз Ивану и рассказывал… Семья в порядке, дочь того и гляди замуж выскочит, хм, сами понимаете, забот полно, впору хоть самому купюры печатай. Ну, помаленьку тянем, живем, как и все, с заботами, ворчим на непорядки… Человек я обыкновенный, и жизнь моя простая. Рад, что снова с вами, что вы не гоните меня…
Обалдеть! Ишь, как его проняло: о миллионе с четвертью на книжке — ни гугу, хотя все мысли только о нем, а по стокроновой бумажке за угощенье слезы проливает, потому что она к нему больше не вернется!
Дошел черед и до Проса.
Просо: Да, это правда, я выиграл. И очень кстати. Долг вернул за новую «шкоду». Мебель купил. Вот и все деньги. Представьте себе, когда я выиграл, на меня всюду, как на желанного жениха, смотрели. Куда ни приду, пыль со стула сдували, усаживали. А стоило отказать в ссуде, тут же тебе от ворот поворот, у дверей стояли, за ручку держались, чтоб поскорей распахнуть да выпроводить, недосуг, мол, им лясы точить…
Просо долго еще распространялся. Я-то знал про его дела. Просо — золотой мешок, за женой взял немалый куш. И от первой, что умерла от лейкемии, кое-что осталось. Вторая — совсем молодая вдова преуспевавшего старичка-юриста, представляете?
С Просом мне надо потолковать отдельно.
Ладно.
Было около полуночи, все вокруг в голос орали — что поделаешь, алкоголь притупляет слух, — когда я вытащил Просо на террасу покурить.
— Слушай, инженер, такого помнишь — Пупка?
— Пупок?
— Пупка!
— Пупка работает в каком-то управлении.
Просо держался как американский президент после победы на выборах.
— Да? Вы же вместе работаете в одном управлении! Он мой сосед, — подловил я его.
— Да! Коллега! Я и не знал, что вы знакомы, извини.
Я тебя извиню!
— Я велел ему кланяться тебе. Он передавал?..
— Ты передавал, а он забыл. Конечно. Сколько забот — удивительно ли!
Я тебе дам — «забыл»! Припомню, как ты меня поливал!
— Что поделаешь, — протянул я равнодушно, — он кое-что рассказывал про тебя.
С Проса сразу слетела напускная снисходительность. Я же решил покамест воздержаться и не напоминать, что мне известно о его взяточничестве.
— Отчего тебя не видно теперь на бирже? — Я решил немного отвлечь его внимание и успокоить.
— Как-нибудь расскажу подробнее. За мной следят. Голову отдам, что шпионят. Ты не замечал? Хотят меня изничтожить. Доносы, наговоры, всего не расскажешь! Лишний раз из дому выйти опасаюсь. У меня все имущество переписано, от жениных драгоценностей и денег — тех немногих, что у меня есть, — до самой маленькой чайной ложечки. Список хранится у одной посторонней особы, так что, если со мной что стрясется, тот человек обнародует его в случае чего. Я себя ликвидировать не дам!
— Да, забот у тебя хватает, сочувствую, — покивал я.
— Ты, что ли, живешь спокойно?
— Кто же тебя выслеживает? — вернулся я к им же затронутой тревожной теме.
— Кто-кто! Прячутся!
— Какая-нибудь организация? Государственные органы? Тайное общество?
— Неизвестно, они таятся. А все после выигрыша! Но я не дам этим кретинам против себя козырей в руки! — (Увлекшись, он забыл, что и я один из этих «кретинов».) — У них на заметке каждый мой шаг! Ты не смейся, но в банк я хожу приклеив усы, с палочкой и сильно хромаю. Вот так! — И он очень натурально заковылял, припадая на одну ногу, все время на одну и ту же, не ошибался.
— Выходит, теперь ты ничего не вкладываешь в дело, — осторожно зондировал я.
— Да ты что! Я из-за этого сон потерял! Столько тысяч уплыло меж пальцев!
В афере с домами мы с ним конкурировали, он был малость нерасторопен, зато информацией располагал первый сорт: жена старалась для него, целыми днями только этим и занималась.
— Пупка говорил, что ты болел. Сейчас тебе лучше?
— Пупка! Пупка! Я за него мизинца в огонь не сунул бы. Ты тоже смотри в оба! Пупка уговаривал меня обратиться к психиатру. Наивная душа! Можно ли придумать что-либо глупее! Чтобы мне пришили то, чего у меня нет. И еще я рисковал бы оказаться недееспособным! Я не идиот! Им только попадись — не убережешься! Чем больше доказываешь, что ты здоров, тем больше тебя держат за психа…
— Чачо тебя не навещает? Сплетен с биржи не приносит? Ведь прежде он приходил брить тебя по воскресеньям.
— Ты что, какие там сейчас посещения! — ужаснулся он. — И не верь Чачо! Я тебе добра желаю.
И так далее в том же духе.
Не скрою, я тоже страдал подобной мнительностью, и среди опасных людей я у него, быть может, числюсь первым в списке, кого, будь его воля, он убрал бы не раздумывая. Но сейчас, имей он список при себе, тотчас показал бы его мне, своему другу, как он выразился.
С Яной — язык не поворачивается называть ее Мишиной, — как вы понимаете, мы встречаемся довольно часто.
Я как-то обратил внимание на значительную между нами разницу в возрасте. Она высмеяла меня.
— Я твоя любовница, что ли?
— Нет.
А что мне еще было сказать?
— То-то же.
Вот именно.
Вместе нам было неплохо. Я не выказывал никаких далеко идущих поползновений, да и про себя ни на что большее не претендовал. Яну наши отношения, видимо, вполне устраивали, и мне такая подруга вполне подходила: Яна была красива, мила, и я осыпал ее знаками внимания. Подарки она не отвергала, но свои женские тщеславные капризы блюла. Инициатива чаще исходила от меня.
Порой она, будто забывшись, прижималась ко мне. Мысленно вздохнув, я на всякий случай комментировал про себя: как дочь к отцу. Комментарий был необходим мне больше для того, чтобы подавить желание…
— О самоубийстве ничего не хочешь слышать? — спросила она, когда мы приближались к новому фонтану, куда обычно приходили посидеть под вечер на железной лавочке.
Я хотел, но у меня хватит терпения подождать.
— О каком? А! — прикидывался я простачком.
— Чего прикидываешься?
Так мне и надо. Недооцениваю других.
— Тебе хочется об этом знать?
— Пожалуй, не очень.
— Вот как!
Ага, кажется, моя взяла.
В другой раз:
— Что тебе говорил отец об этом?
— Ничего. Честное слово, поверь мне.
Я погладил ее по волосам. Губы скорбно поджаты, в глазах страх, а на сердце, глядишь, и страх, и скорбь, поди отгадай.
— И даже о том, что я пыталась это сделать?..
— Да говорил что-то неопределенное. Был, естественно, озабочен случившимся. — Что-то в этом роде.
— Занятно, — заключила она.
— Не понимаю.
Поди знай, что она имеет в виду!
— Ладно, ничего.
Значит, ничего.
И вдруг иногда:
— Иван!
— Мм?
— Я тебе нравлюсь?
Я улыбался.
— Ты когда-нибудь пробовал лишить себя жизни?
— Да. — Я не врал.
— Правда-правда?
— Почему это тебя так обрадовало?
— Сама не знаю.
— Мура, в общем, это. Я был вдребадан, так что помню очень мало. Обрывки чувств и воспоминаний. И гнуснейшее ощущение.
— Говори еще! Вспомни.
— Выдумывать? Терпеть не могу народное творчество. Ты полагаешь, на этот раз я сделаю исключение?
— Издеваешься над собой?
— Ничего подобного! Это ты фокусничаешь.
Она уставилась на меня. И вдруг:
— Пригласи меня к себе.
Без всякого перехода.
— Считай, что ты себя уже пригласила.
Она напропалую кокетничала, стоило ей войти в кухню моего пустого дома, щебетала, но даже густой покров ее щебета не скрывал ее истинного настроения.
Босиком просеменила к креслу, в котором я любил сидеть. Расстегнула жилетку. Ее светлые желтые волосы прилипали к бархатной обшивке кресла. Я делал вид, что не замечаю расстегнутой мини-юбки. Она взяла с табуретки сахарницу и придвинула табуретку к креслу. Положила на нее ноги и принялась хрумкать рафинад.
— Я презирала людей, пытавшихся покончить с собой, — начала она свой монолог, видимо не очень нуждаясь в слушателе. — Когда-то я читала, что человек всегда должен быть готов к экстремальным ситуациям, несложным и самым трагическим, знать заранее, как поступить. Любопытная теория. Знать, например, что делать, если тебе оторвет ногу или правую руку. Если ты вдруг ослепнешь, тебя исключат из вуза, сломаешь позвоночник и окажешься прикованным к постели. Понимаешь? Мне эти выкладки понравились, я себя чувствовала очень уверенной. Пока…
— Хочешь глоток вина? Или налить чего покрепче?.. — предложил я, улучив паузу.
Себе я плеснул граммов сто шотландского виски на кубик льда. Яна отрицательно покачала головой. Все же я протянул ей бокал сухого баккарди.