Дома я обнаружил письмо от Яны. В конверте — ключ от квартиры, которая ей не нужна. Почему — она, видимо, объяснила в письме, которое я смял и выбросил не читая. До утра я просидел одетый в кресле, и глаза мои не плакали и не спали, но и не смотрели. Наверное, даже веки оставались неподвижными, вместо того чтоб молниеносными движениями делать работу щеток на ветровом стекле машины. Я прямо осязаю себя в просторе вселенной, меня посадили когда-то и за что-то на огромное ядро, и оно со страшной скоростью несется в черноте космоса. Ну и пусть несется, сказал я себе, меня это ничуть не трогает.
Прошло утро, полдень. Я не хотел ни пить, ни есть. Боль исчерпала себя. Мне без нее скучно, как без верной подружки. Вечером я преодолел желание пойти в уборную. До боли задерживал в себе остатки скромного обеда и выпитой жидкости, принятых мной исключительно из гуманных соображений в отношении к собственному телу, которое так коварно предавало меня. Впрочем, оно давно предало меня, позволив первой раковой клетке жить и размножаться во мне, позволив этой мерзостной колонии клеток плодиться, истребляя заодно и самих себя. Раковая опухоль растет годами. Одна — дольше, другая меньше. А ты об этом и знать не знаешь.
Я уже пятый день сидел в кресле, когда ко мне позвонили. Я не отозвался, и они ушли, зато прислали санитаров со смирительной рубашкой, так, на всякий случай. Я взял с собой только эту тетрадку, чтобы дописать свою жизнь до самой последней страницы. Не ради там доктора Мучки и Вашко или Пиршела и их исследований. Просто потому, что грустно. И вообще.
У меня сильные головные боли, и мне колют морфий. Смерти я не боюсь, ведь Мишо наверняка не врал. Почему до сих пор никто не задумывался над тем, что представления людей о мире ином могли сложиться исключительно на основе конкретных сведений! А эти представления существуют в любом уголке земли, пусть и приблизительные. И встарь знали опыт тех, кто, не успев отдать богу душу, быстренько цапал ее обратно. Взять хотя бы Мишо. Меня смерть, собственно, и не интересует. Я знаю, что она придет, и жду ее.
Завтра: 1. Описать отношение к деньгам и имуществу.
Завтра: 2. Как я не купил себе любовь.
Завтра: 3. Завещание — и Яне тоже!
Отрывок из эпикриза истории болезни И. Г.:
«…exitus letalis[58] диагностирован в 03.15. Причина смерти — остановка сердца на фоне необратимых расстройств внутренней системы и метаболизма — как последствия основного заболевания».
Андрей ФеркоПРОСООстрая юмореска
Andrej FERKO, 1984
Proso
Rezká humoreska
© Andrej Ferko, 1984
Перевод Н. Шульгиной
ПЯТНИЦА
Деревенька маленькая. Время и земля как и положено быть: сверху лупит, снизу сушит. Вдоль заборов растет
Лежит она на плоской равнине. Медленно течет по ней Тихая вода, топкая низинная речка. От реки тянутся сады и парки. В самом большом из них — старинная усадьба, теперь богадельня, где доживают свой век примерно сорок пенсионеров. За ней — новый дом управляющего Битмана, единственный дом, что стоит в стороне от дороги. Богадельня — в конце длинного порядка домов. Впритык к ней — ветрозащитная аллея тополей и кладбище. По другую сторону живут вдова Цабадаёва, Милохи, Вавреки и остальная деревня. Дорога идет от одного соседнего села до другого, от Белого Хутора до Лучшей Жизни. Посередине деревни дома, расступаясь, образуют площадь, обнесенную корчмой, костелом, Домом культуры, торговым центром, почтой и национальным комитетом. За садами простираются неоглядные поля, вытканные глинистыми тропами. За Тихой водой — кооператив: скотный двор и канцелярии. Начальство обитает в Лучшей Жизни — в эту Жизнь и здешний кооператив с удовольствием влился.
На землю падает вечер, а в канаву — Феро Такач, по одну его руку — мотоцикл «Ява-350», по другую — Яна Швабекова. «Ява» молчит, Яна плачет.
— Не пей больше, — просит она Феро.
Феро мутит. После получки полтора дня он пил, остаток просадил в «очко», и так все денежки уплыли в руки хваткого корчмаря Штефана Моравца, заведующего общепитовским заведением «Надежда». Феро распростился с последним грошем и с «Надеждой», сел на мотоцикл и нарушил чуть ли не все правила дорожного движения. Гаишники в желтых «жигулях» гнались за ним, но он оторвался от них по деревянным мосткам над Тихой водой и, соскучившись, посигналил Яне. Пока Феро пил, Яна обходила корчму стороной — Феро злится, когда она оттуда вызывает его. Он повез ее к скирде, да остался при пиковом интересе — перепил больно. Со злости ударил Яну, усадил снова на мотоцикл и влетел в канаву.
— Не женюсь на тебе. — Феро отходит от Яны к «Яве», которая ему дороже.
— Дать на бензин? — спрашивает опечаленная Яна.
Феро заводит мотор и уезжает.
На ближней скирде скалится маленький Йожко Битман, сын управляющего богадельней, радуется, что опять удалось кое-чего подглядеть. Игор Битман не устает наставлять сына: только так и можно разгадать людей, которые из себя всегда что-то корчат. Битман-старший в этом деле стреляный воробей, ведь это он выследил, как Канталичова, бывшая управляющая, таскала со склада дома престарелых пододеяльники. Битман с ходу настучал на нее и сам стал управляющим — а для электрика, которому работка не в охотку, лучше должности не придумаешь. Он выиграл жестокий бой — четвертым за три года заступил на это место и удержался. Да, дети знай подрастают, и родители по вине жилищного кризиса им поперек горла. Отсюда прямая дорожка к Игору Битману — и хоть мест нет у него, но за тысячу крон можно что-нибудь выкроить. Йожко идет по стопам родителя: папаша для него образец.
Горемычная, отвергнутая почтальонша Яна Швабекова отходит от скирды. Мотоциклиста Феро уже и след простыл. Битман-младший, соскользнув со скирды, щекочет соломинкой Гарино — давай просыпайся. У старого пса крепок сон.
Феро резко притормаживает перед домом — он обожает быструю езду, тогда он чувствует себя настоящим мужчиной. Это чувство он редко испытывает — оно просыпается в нем только в подпитии или при быстрой езде. Однажды, правда, такое чувство возникло, когда Феро впервые спал с Яной, но с той поры он всякий раз вспоминает, что Яна не Джейн Фонда, которую он по-настоящему любит и наклеил даже на бензобак. Актриса волнует воображение Феро уже давно, поскольку снимается без бюстгальтера. Это, собственно, и довело его до настоящей любви.
В прихожей жмутся родители-пенсионеры.
— Заждались тебя, — говорит отец.
— Дал бы чуток на домашность, — отзывается мать.
— Чего свет зря расходуете! — накидывается на них Феро. — Нечего деньгами швыряться!
— Либо дай ключ от кладовки, — не сдается отец.
Феро, ощупав себя, обнаруживает, что ключей нет. Видать, потерял в канаве, не то под скирдой.
— Чего вам в кладовке понадобилось? — ворчит он раздраженно.
— Есть хотим, — едва тянет мать.
Феро глядит на отца.
— Пенсию уже пропил?
— Не несут пенсию, — вступается за отца мать.
— И ты носу не кажешь. Просить не пойдем, — заносится отец. Щеки у него совсем впали.
Феро тотчас подхватывает.
— У соседей бы попросила!
— Не стану просить.
— Тогда в долг возьми.
— Не дают больше…
— Брат где? — Феро ищет лазейку.
— Письмо прислал.
— А сестра?
— Не пишет. Является только, как яблоки поспеют.
Феро все и без того знает.
— Ничего нет. Ни ключей, ни денег.
Настает тишина, и Феро из этой тишины выбегает на улицу. Бежит под голубыми неоновыми лампами прямо к корчме, к общепиту «Надежда».
Из-за стойки выскакивает везучий мужик Штефан Моравчик.
— Привет, Ферко! — улыбается он. Такие ему по душе.
— Налей, — тычет Феро в пятидесятиграммовую рюмку.
— Посадят меня, — кивает Моравец на вывеску: «В кредит не продаем».
— Стихни! — говорит Феро строго, а перед глазами видит мать — ждет у запертой кладовки.
Моравец, вздохнув, наливает. Он сочувствует людям и уж как-нибудь переживет пятьдесят граммов для Феро; парень Феро порядочный, его порядочность выдержит почти столько, сколько и печень, — на двадцать лет в «Надежде» их хватит.
Феро выпивает и топает домой. В руке держит большую отвертку.
В прихожей темно — это родители-пенсионеры экономят электричество.
Феро зажигает свет и взламывает дверь в кладовку. Как настоящий мужчина. Проходит в комнату и раздраженно включает телевизор. Минутой позже появляются родители. Едят сало с компотом.
— Мне дашь? — спрашивает Феро у матери.
Мама приносит ему тарелку с нарезанным салом и черешневый компот.
— Я могу накопать картошек? — спрашивает она у Феро, потому что он здесь хозяин.
— Там еще одна мелочь, — отвечает Феро, не отрываясь от экрана. — Не женюсь на ней.
— А сам-то ты знаешь, чего хочешь? — метит мать в самое уязвимое для Феро место.
— Знаю, — привирает он.
— Пойду подою, — думает вслух мать, прикидывая, как бы раздобыть крону-другую.
— Не мельтеши! — одергивает ее отец, увлекшись передачей.
На экране спортивные стрелки бьют по мишеням.
Перед домом под старой липой кучка мальчишек и Битман-младший. С каждого он собирает по кроне и ведет их к богадельне. На скамейке сидит старый Яро. Правда, настоящее его имя другое. В тот день, когда он приехал в богадельню, был храмовый праздник, в битком набитой цирковой кибитке он из ружья попал в бумажную розу, а потом стал носить ее в петлице.
— Зачем ее носишь? — спросил его тогда еще маленький Битман.
— Чтобы мир был по-весеннему ярким, — улыбнулся тот, и за это его долго прозывали старый Яшо, якобы от Ярослава; а уж потом возник Яро.
— Куда путь держите, сорванцы? — улыбается старый Яро.