На лестнице раздается плач — несчастная Яна, вся в слезах, оставляет почту открытой и бежит к Такачам.
В холодном магазине Канталич с Магдой Швабековой толкуют о подавшемся в бега Феро. Увидев, как Яна несется куда-то, прощаются. Любопытный Канталич закрывает почту, кладет ключи под циновку и припускается за Яной — а вдруг она бросится в Тихую воду? Магда запирает магазин и спешит домой утешать дочь-перестарку.
Яна останавливается перед домом Маянека. На крыше сидит Поплугар Шани — меняет треснутую черепицу. Поплугар — сорокалетний цыган из соседнего района, где при великих страстях разводился со своей Илоной: с одной стороны, детей не рожала, с другой — изменяла ему с кем ни попадя. Поплугар Шани изрезал ее бритвой, отсидел свое, но тем временем скопил на старый Маянеков дом. Работает кладовщиком на сахарозаводе, но — пока стоит погода — попросился в отпуск.
— Куда торопишься, Яничка? — смеется хваткий Шани.
Яна в рев, потому что ее видят, и снова — бежать.
Шани убирается в пролом и, насвистывая песенку о черном цыгане, прилаживает последние черепицы.
Яна вбегает в Такачову кухню и нагоняет страху на старую Такачову у плиты.
— Телеграмма нам? — Такачова быстро закрывает кастрюлю — нечего Яне глазеть, что она варит.
— Тетя, это правда?
— Что, хорошая?
— Что не хотите меня, потому что я не католичка? Надо было вам раньше сказать! А я с ним десять лет канителюсь, — хлюпает Яна.
— Да ты что! — взмахивает Такачиха поварешкой. — Пускай берет тебя, у меня-то он во где сидит, теперь ты помыкайся! Я бы не пошла за него, будь он хоть из золота!
В Яне горкнут вся ее терпеливость, вся любовь, все те денежки, ну а главное — годы! Выбирается она со двора Такачей и несет свою грусть через всю деревню. Нигде ни души, только от Маянека насвистывает ей веселый Поплугар. Дома ждет ее мамка.
— Ну, прибавилось у тебя ума? Мужиков хоть пруд пруди! Выходи за первого, кто посватается, да хоть за Поплугара Шани. У меня их трое было, и ничего, не пропала! Это тебя в школе испортили! Кому нужна твоя верность, если Такач такой проходимец? Обманулась, однако, ты в любви, обманщика любила… — пытается Магда утешить дочку от первого брака; маленькая Яна на второй материной свадьбе поклялась, что будет иметь только одного мужа и никогда не предаст его, как мамка папочку.
— И сегодня у меня мужчина был, — хвалится Магда Швабекова, чтобы продемонстрировать преимущества своего мужепонимания.
— Отстань от меня! — Возмущенная Яна выбегает и скрывается на почте. Забывает, правда, запереть дверь, потому что ее взгляд тут же падает на Ферову бумажку с нужными размерами ремней.
Яна, хлюпая, снимает пропотевшее платье и натягивает на себя то единственное, что находит во встроенном шкафу, — черное платье, надеваемое по случаю печальных актов гражданского состояния. В черном она садится и, словно вдова, плачет над фотокарточкой.
Она одна, плачет, у нее болит сердце, она кладет голову на руки, и тут на почту входит цыган Поплугар Шани — коричневая кожа так и лоснится.
Он подходит к Яне и гладит ее по волосам. Яна думает, что это вернулся Феро за потерянной бумажкой, и капризничает.
— Ты что? — шепчет Шани.
— Одна я теперь, — всхлипывает Яна Швабекова, погруженная в себя.
— Случилось с ним что?
Яна думает, что это Канталич.
— Для меня он мертвый, — шмыгает она носом.
— Время все вылечит, — обещает Поплугар и ненароком под Яниными волосами находит очаровательную мочку, о которой знал один Феро Такач. Яна очень чувствительная на ушко — раз-другой глотает ртом воздух и, пока переводит дыхание, притягивает вторую руку Шани к своей груди, опускает плечи и позволяет ему расстегнуть траурное платье. Ей уже все равно, и Шанины проворные смуглые пальцы на ее белых грудях знают об этом. Он поворачивает ее к себе.
— Шани? — покорно вздыхает Яна и закрывает глаза, нарушая ради сладкой минуты свою старую клятву.
И вот, когда им так хорошо, что они ничего не видят и не слышат, на почту врывается разъяренный Феро Такач: он-де потерял здесь бумажку, а если нет, то ему нужно отсюда позвонить в мастерскую, потому как в Белом Хуторе упал со стола телефон.
— Ах так, значит! — вопит он, чувствуя себя обманутым.
Поплугар Шани уже не тот, что давеча. Пока Феро приходит в себя, у Шани в руках длинные ножницы, на лице — выражение свирепого тигра, в горле — тарзаний крик, и он бросается на «Compact»-Феро.
Феро удаляется.
Ноги сами несут его в «Надежду».
Он занимает у обходительного Швабека на две пятидесятиграммовые, но Моравец не наливает.
— Не хочу этим рисковать, — постукивает он Феро по шлему. — Пятью сотенными.
Феро выходит. Получил, что хотел, и не получил, чего не хотел, правда, за исключением бумажки. Заводит мотор и уносится в мастерскую.
Поплугар Шани закрывает дверь и возвращается к Яне, которая успела разве только испугаться.
— Что это было?
— Пьяный, потом тебе расскажу. Выходи за меня, у меня пустой дом, а я хочу много детей, — без промедления берется Шани за нелегкую работу, чтоб поскорей сбылся его сон.
Яна по многим причинам почти на седьмом небе.
— Зачем ты пришел?
— Хотел узнать, сколько стоит марка за крону, — смеется Шани.
— Ух ты! — лохматит его Яна. — Крону, ясное дело.
— Ага, — гонит дуру Шани.
— Так зачем?
— Иной раз надо только прийти.
Яна бы еще поспрашивала, но Александр Поплугар безоглядно идет к своей мечте.
Под волнистым этернитом кооперативного навеса — гнездо на гнезде.
Маленький Йожко Битман и его верный почитатель Пишти Моравец достают воробьев. Йожко еще в четверг разложил нанизанную на нитку кукурузу, но пока к ловушке не добрался, лишь покорный Пишти сообщил, что попались. Пойманные воробьи подыхают от голода и бессилия.
Ловушка на старом прицепе, куда не залазят кошки, которых с десяток бродит по объектам.
— Будешь у кур жрать? — шмякает Битман воробья с прицепа.
Воробей расплющивается.
— Теперь ты, — приказывает Йожко своему почитателю.
Пишти бросает воробья слабо, поэтому тот поднимается и по бетону отпрыгивает в угол, под ворох железа. Тянет за собой полметра белой нитки, не заметной на вымазанном известкой прицепе.
— Ты болван, — пинает Битман Моравца под зад, и у того из другой руки вылетает спасенный воробей. За ним вьется пожизненная белая нитка.
Йожко отделывает Пишти, запрещает ему реветь и нехотя убивает остальных трех воробьев.
— Вот так, вот так, видишь?
Зареванный Пишти кивает, видит, мол, и вдруг, соскочив с прицепа, уносится прочь.
Битман догоняет его и молотит пуще прежнего. Под конец, когда тот уже на земле, пинает его в живот, да так, что Пишти едва не выворачивает.
— От меня хотел уйти? От меня тебе не уйти, я тебя всегда поймаю!
Пишти плачет, но затем покоряется, потому что под Йожкиным руководством он сбежал с субботника.
— Думаешь, нам влетит? Ничего нам не будет, уроки кончились, и всем на нас плевать, не бойся! Даже не вспомнят про нас! Чего там! Бабы за нас поработают. А найдем в понедельник сорняк, схватим каких двоих и будем мучить, что плохо работали, не так, что ли?
Мучить баб — это Пишти по сердцу.
— А нельзя ли какую помучить уже сегодня?
Битман прикидывает возможности.
— Можно, если захотим, но придется вернуться в Жизнь.
До школы далеко.
— Мы бы их уже не застали, — со стратегической точностью заключает Пишти, держась за истерзанный живот.
— Мучить будем в понедельник. Пошли за яичками! — взглядывает Битман вверх на воробьиное гнездо.
— А если там будут голыши? — Неоперившиеся птенцы вызывают у Пишти отвращение, его мутит.
— Тогда пошли обедать.
Маленький Битман небрежно подшибает носком расплющенного воробья с нитью в клюве.
В столовой звякают ложки о тарелки с яичным супом.
— Сухо, земля как камень. — Димко размешивает яичную вермишель. — Как-то венгерские крестьяне были в Вене, в Гофбурге, осматривали там сокровища и всякую роскошь со всего мира, все дорогое, батюшки ты мои, а потом их возьми да и спроси этот самый экскурсовод, знают ли они, какая всему этому цена. А один выступил вперед и говорит: не более, чем обложному майскому дождю. Экскурсовод стоял как оглоушенный, вот и стой, балда, мы-то небось не дураки, знаем цены.
В окошко подают запоздавшее второе, спагетти на полдесятке яиц, с тертым сыром и растительным маслом.
— Как это? — кричит Лоло, грохая кулаком по меню, где обещаны были свиные отбивные. — Где же мясо? У нас три блюда? Вы жарили мясо. — Он поводит носом в сторону благоухающего окошка.
— Да ведь и это хорошо, — облизывается Милка Болехова, довольная всем на свете; она кладет на стол зубы, что принесла в расчете на мясо.
В столовой вдруг — откуда ни возьмись — Игор Битман.
— Кто кричит? — спрашивает он самым что ни на есть официальным тоном, ибо знает и без того.
— Мать твоя канарейка! — Лоло пальцами берет резиновую спагеттину. — Сейчас я испробую, что ты за мужик, — замахивается он ею. Она разрывается и падает на пол.
— Алоиз Фигуш после обеда убирает столовую, — объявляет Битман-отец.
— Подношу тебе большую голубую розу, — протягивает ему Лоло кончик спагетти.
— Для чего? — изумляется Битман.
— На похороны, ты — вурдалак Дракула, до мозга костей нас высасываешь! Где четыре кило свиного окорока?
— Какие разговоры вы ведете? — удивляется Димко.
— Не было, мы не получили, — отвечает Битман твердо и уходит, спагеттовую голубую розу оставляет Лоло.
Лоло бросается за ним, в коридоре его настигает.
— Объели вы нас! — наскакивает он на управляющего.
— Перекушали вы лишку, — говорит Битман тихо, видит — ушей нет.
— Что? Когда? — выкрикивает Лоло.
— Дороже вышло, чем положено. На хорошее никто не жаловался. Но мы-то плати. Один раз похуже, а столько крику, пан Фигуш! Подумайте о других, все вы на заслуженном отдыхе.