Вот ты, отец, все платишь и платишь свои членские взносы, а что имеешь с этого, фигу с маслом? Вкалываешь на стройке и в дождь, и в холод, и в жару, вкалываешь годы, десятилетия, а что толку? Так и ходишь в грязной спецовке. Другие уже давно обошли тебя, давно уже позабыли вкус дешевых бутербродов, которые они жевали в юности, а тебе хоть бы хны, словно это тебя не касается, каждое утро берешь свой обшарпанный портфель, кепчонку на голову и идешь тянуть свою лямку — в дождь, ветер, мороз, жару, метель… Нет, отец, это не дело…
Однажды — кажется, ты тогда, отец, уже мог выйти на пенсию, но продолжал второй год работать для стажа, хотел заработать пенсию побольше, — в домик на Сиреневой улице заглянула Зузанна, несказанно счастливая, и восторженно выпалила самую свежую новость:
— Тибор с завтрашнего дня становится во главе целого объединения! Теперь в его распоряжении все службы! Все службы ему подчиняются! Отец, мама, он — директор…
— Какой молодец! — похвалила Тибора мать. — В его годы, смотрите-ка, уже директор…
— Все службы, говоришь? — Отец задумчиво покачал головой.
— Все! Четыреста человек! Это же, мама, как целый завод! — торжествовала Зузанна.
— И ты теперь будешь у нас директоршей, — бросил Франтишек.
Она посмотрела на него исподлобья, соображая, нет ли подвоха в его реплике, но на этот раз ей показалось, что брат не иронизирует.
— Ведь Тибору, Ферко, всего тридцать шесть. Может быть, через несколько лет он и до поста покрупней дослужится, — размечталась она.
— Это уж как пить дать, — подтвердил брат, и в его голосе Зузанна все же учуяла издевательские нотки.
— И чем скорее, тем лучше! — сказала она заносчиво. — Для всех нас было бы лучше! Послушай, Феро, я серьезно говорю, может, тебе через пару недель перейти ла работу к Тибору? У него бы ты побольше заработал, подумай хорошенько…
— Директор объединения… Ведь это масса забот, ответственность… — вмешался в разговор отец.
— Конечно, — согласилась Зузанна, — а как же иначе? Ответственности много.
— Видать, и зарплата у него теперь будет больше? — спросила мать.
— Нам хватит. — Зузанна улыбнулась так, как улыбаются люди, посвященные в дела, недоступные простым смертным. — Все будет, мама, все будет…
— А что будет? — спросила мать со свойственной ей наивностью.
— Так, ничего, — махнула рукой Зузанна. — А ты, Феро, как следует обмозгуй, может, и тебе там найдется подходящая работа, — вернулась она к своему предложению. — Сколотил бы самостоятельную группу, и не нужно было бы перед всяким кланяться.
— Я-то как раз не часто кланяюсь, а вот супругу твоему теперь придется, коли стал директором. — Франтишек не смог удержаться, чтобы не кольнуть.
— Не будь дурачком, — улыбнулась Зузанна. — И зачем я тебя уговариваю, если Тибор при встрече сам объяснит, что к чему.
— Ну ладно. — Франтишек тоже улыбнулся ей в ответ.
— Летом мы уже начнем строиться, откладывать больше не будем, — все больше оживлялась Зузанна. — Тебе, папа, уже пора на пенсию, нам нужна твоя помощь. Мог бы рабочими руководить на нашей стройке, за ними ведь нужен глаз да глаз, как думаешь?
— Хм, — усмехнулся отец. — Значит, будете строиться? А где? На той улице за вокзалом?
— Да.
— Что ж, посмотрим. Может, и наймусь к вам, — сказал отец. — Пожалуй, я уже созрел для пенсии.
— Конечно. Ты всю жизнь честно трудился, — подхватила Зузанна. — И какой толк? — завела она свою старую песню.
— Не я один трудился! — напустился на нее отец. — А какой толк, по-твоему, должен быть? Из чего был бы толк?
— Ну, я не знаю, из чего, — пробормотала дочь, растерявшись от неожиданного отпора. — Другие как-то умеют… Сам знаешь…
— Это кто — другие? — спросил отец.
— А вот те самые… — бросила она. — Ты вот платишь и платишь свои членские взносы, и не только профсоюзные, а что толку — получаешь только отметку в билете!
— А что я должен получать? Тибор твой тоже платит, а теперь будет платить, судя по всему, гораздо больше меня!
— Да, платит и будет платить больше. Только ему эти денежки окупятся, а тебе?
— А мне не окупятся? — Отец искренне удивился вопросу дочери.
— Тебе? — Она подняла брови. — А разве тебе хоть что-нибудь уже окупилось?
— Конечно, неужели не видишь? Ты посмотри вокруг себя, дочка, пошире раскрой глаза!
— Да мало ли что есть вокруг… — Она отвела взгляд. — Лично у тебя, отец, в твоих руках, хоть что-нибудь осталось?!
— В моих руках? — Отец посмотрел на свои ладони, испещренные несмываемыми узорами. — Ах вот оно что! — Он понял, куда клонит дочь.
— То самое, отец, то… — сказала она тихо. — Ничего не поделаешь, у мира свои законы, свои…
И ты, в точности как наш папочка, все спишь наяву и видишь сны, повторил Франтишек про себя слова сестры и усмехнулся… А ведь ему все равно, наплюет на него этот «мир» или нет!
Солнце зависает над портом, его лучи щедро одаривают теплом и светом каждый сантиметр широкой, посыпанной щебенкой улицы; из калитки выходит мать Франтишека.
И на сей раз она в том же самом черном платье с белым воротничком, что означает торжественность или по крайней мере важность предстоящего момента.
Края разъезженной, в ухабах улицы окаймляет густая трава, в изумрудной зелени ее вьются мелкие, едва заметные ручейки. Поскольку эта улица, как и большинство примыкающих к ней улочек и переулков, не связана с городской канализационной сетью, ручейки в траве относят всю сточную, в основном дождевую, воду вниз, к чугунным решеткам коллектора, скрытого под булыжной мостовой набережной.
Мать оглядывается по сторонам, закрываясь рукой от солнца, затем внимательно всматривается в нижний конец улицы.
В эту минуту там нет ни души. Женщина устремляет взгляд вдаль, видит часть решетчатой ограды речного порта, а за ней, совсем далеко, маячит зелень деревьев и кустарников на острове за излучиной реки.
Женщина сосредоточенно вглядывается теперь в другой конец улицы, не появится ли из-за угла знакомая фигура человека, которого она ждет уже полчаса, ждет нетерпеливо, то и дело выходя из дома.
И там никого. Улица кажется вымершей… Но вот слышится скрип калитки, и из соседнего двора, отделенного от тротуара высоким дощатым забором, выходит пожилой седовласый мужчина.
— Не идет? — спрашивает сосед, встав в тени акации с пышной, разросшейся вширь кроной.
— Не понимаю, где он только мог застрять, — вздыхает женщина, продолжая поглядывать то в одну, то в другую сторону, беспокойно переступая с ноги на ногу, морща от досады лоб. — Утром обещал, что обязательно придет. Дело такое важное, а он подводит…
— Узнаю Феро, все в облаках витает, вечно что-нибудь перепутает, помните, каким он мальчонкой был… — с улыбкой вспоминает мужчина, но женщина недовольно отмахивается:
— Это вы зря. Он всегда был внимательный ко мне. Вы его, Богуш, совсем не знаете… Наверное, что-то помешало ему, вот и задержался, а то бы давно пришел!
— Вам бы зятя пригласить — деловой человек! — подсказывает сосед с легкой завистью в голосе. — Хорошо бы зятька вашего напустить на них.
— Обойдусь как-нибудь, — сердито отрезает женщина.
— А таких, как Феро, — говорит мужчина, усмехаясь, — таких, как вы или, допустим, я, они живо обведут вокруг пальца…
— Но и Ферко кое-что соображает!
— Да не о том речь.
— Они обязаны оценить все так, как положено! — решительно говорит женщина.
— Это все слова, — машет рукой сосед. — Сами знаете, как сейчас такие дела делаются.
— Не травите душу, Богуш, я и так вся как на иголках, помолчите хоть немного, — сердится женщина.
— Я ничего такого… — смущается сосед. Он хочет что-то еще сказать, но уже не решается и, сглотнув слюну, умолкает.
Минут пять они молча стоят рядом. Мужчина курит, а женщина следит, не покажется ли в конце улицы ее запаздывающий сын.
— А теперь серьезно, — прерывает молчание сосед. — Если не дождемся Феро, нам самим придется решать.
Женщина пожимает плечами.
— Вообще-то я хотел посоветоваться с Феро, — озабоченно продолжает сосед. — Не знаю, как быть, может, намекнуть этому чиновнику, что так, мол, и так, в долгу не останусь?
— Меня бесполезно спрашивать.
— Ну а все-таки… Не собираетесь ему подкинуть? — пристально смотрит на нее сосед.
— Боюсь я таких вещей, — опускает глаза женщина. — Вдруг он рассердится, это же официальное лицо…
— Оценщики обходят не только нашу улицу, слышали небось, что о них поговаривают… — бормочет сосед.
— Нет, я хочу спать спокойно, — твердо говорит женщина.
— Пусть они мне начислят хотя бы то, что положено!
— Наверное, так и будет…
— Вряд ли… Если где кому прибавится, то у нас отнимется, — размышляет сосед над проблемой, которая уже целый месяц не дает ему покоя.
— Ферко говорил, что у них есть инструкции и они не могут своевольничать.
— Инструкции?! — пренебрежительно машет рукой мужчина. — Да они этими параграфами крутят как хотят!
— Посмотрим, — шепчет женщина. — В жизни и не такое бывало.
— У меня от этих дел голова кругом! — признается сосед. — Одни советуют, мол, посули им немного — и внакладе не останешься, другие говорят, бесполезно, все равно много не прибавят, третьи толкуют, что им сразу надо конвертик всучить. Черт знает что творится!
— Пускай будет как будет, — вздыхает женщина.
— Сейчас все делается шиворот-навыворот, по прямой дорожке не пройдешь, — ворчит сосед. — Надо юлить, обходить, хитрить, подкидывать! Никогда я этого не умел, да и теперь вряд ли получится.
— Уже двенадцать бьет. — Женщина вслушивается в доносящийся с восточной стороны звон, заглушаемый шумом соседнего порта.
— Так и есть, — кивает сосед.
Выйдя из тени акации, они, не прощаясь, расходятся по своим дворам.
Ранним утром, не успел он продрать глаза, в передней зазвонил телефон. Мрачный со сна, раздраженный неприятным дребезжанием, он нехотя снял трубку.