— Ха-ха! Об этом твердят уже который год! — отмахнулся старый Вондра, когда кто-то из заглянувших к нему в тот вечер гостей заявил, что строительство голубятни в этом районе, на этой улице и на этом дворе — напрасная трата времени и сил. — Тут много чего собирались настроить, — возразил голубятник. — Сразу же после войны поговаривали, что расширят порт, проложат новые железнодорожные пути. Что портовая ограда подступит чуть ли не к нашей веранде, а через дом пройдет новое шоссе. Потом, этак где-то уже в пятидесятых, кажется, в тот год, когда умер президент Запотоцкий… — Тут старик стих, призадумался и как ни в чем не бывало повел рассказ в другом направлении, решив воздать хвалу тогдашнему главе государства. — Вот ведь как, люди добрые, стоит только человеку стать президентом и попасть в этот Пражский Град, сразу вокруг него, хочет он этого или нет, полным-полно разных секретарей. Как и положено президенту… А ведь он сколько раз удирал от них. Проскочит, бывало, мимо часовых и идет в народ, к простым людям. Гуляет по Праге, слушает, о чем народ балакает, но себя не выдает. Иначе нельзя! Иначе какой толк — разве кто перед тобой станет выражаться крепким словцом, когда узнает, что ты президент… Походит, послушает, а потом сядет на трамвай и едет на окраину, в тот квартал, где жил когда-то. Зайдет в пивную, закажет кружку пива и смотрит, нет ли кого рядом из его одногодков. Потом посидят вместе, выпьют две-три кружки, съедят супчику с потрошками, вспомнят былые годы, посоветуются, как лучше заправлять сверху, — в общем, отведут душу… А потом, хоть и жалко ему расставаться, пора назад, к делам. Наверху секретари небось уже с ног сбились, ищут, все телефоны оборвали, гоняют «татры» в разные концы…
— Неужели это правда? — усмехались гости, слушая старого голубятника.
— Ей-богу! У меня друг в Праге, до войны мы с ним работали на оружейке в Брно. Так вот он — его зовут Пепо Стрейчек — мне все это рассказывал. А ему я верю, он не станет обманывать!
— Не может президент просто так, когда захочет, ходить по пивным, — сомневались гости.
— Хотите верьте, хотите нет! — обиделся голубятник. — Мое дело маленькое. — И тут он вдруг опять вернулся к старой теме: — А позднее опять стали болтать, что все забирает судоремонтный завод. Мне бы тогда сразу надо было сообразить, зачем вдруг заводу понадобилось расширяться в нашу сторону, коли с другой стороны места хватает. А порт? Зачем ему здесь судоремонтный, если от воды он будет отгорожен складами… Годка этак через два-три стали поговаривать о каком-то молокозаводе, но на поверку вышло — опять чепуха. И вот теперь сызнова пошли толки. Дескать, наверняка здесь все сломают, люди нуждаются в жилье, новый микрорайон построят. Ха-ха, нашли место! Где гремят вагоны и краны, где днем и ночью душу выматывает от лязга железяк — так я и поверил! Ведь те, кто сюда переедет, ночью глаз не сомкнут. Треп все это. Не верю, что жилые кварталы построят как раз тут! — подытожил старик, но, поскольку его оппоненты молчали, добавил на полтона ниже: — Знаем цену этим слухам!
О том весеннем вечере, когда отмечали день рождения старого голубятника, Франтишек вспомнил, выходя от матери на улицу и заметив перед соседским домом двух знакомых ему стариков, увлеченных разговором.
— Я их столько ждал, несколько ночей не спал, а они шмыг туда, шмыг сюда — и смотались, — жаловался Богуш в тот момент, когда Франтишек подошел к ним.
— Говорите, уже ушли? — спросил Франтишек соседа, поздоровавшись сначала с голубятником.
— На сегодня, кажется, закончили, я был последний, — ответил Богуш.
— Завтра опять придут, теперь их не остановишь, — заметил Франтишек.
— Кто его знает, раньше тоже болтали… — засомневался Вондра.
— Но до сих пор оценщики по дворам не ходили, — поднял Франтишек вверх указательный палец.
— Не ходили… — угрюмо согласился старый голубятник.
— А я жду их как бога, издергался весь, и вот заявляется этот лысый! Я и предложи ему рюмочку, а он мне сразу, мол, оставьте эти штуки, я пришел сюда не палинку пить, а выполнять служебные обязанности, — сердился Богуш.
— Вот зараза! — тихо хмыкнул Вондра.
— У вас он тоже нос задирал? — спросил Богуш у Франтишека.
— Да вроде нет.
— Странно. А чего он тогда на меня взъелся? — мрачно недоумевал Богуш.
— А может, вы задели его достоинство? — засмеялся Франтишек.
— Чем? Рюмкой палинки?
— Или чем-нибудь еще. Мать говорила, вы со мной хотели посоветоваться… — начал было Франтишек.
— Дела не вышло, видать, не гожусь я на такое… — быстро оборвал его Богуш. — С ним еще была эта молодая. Баба все и испортила.
— Ему нужна ее помощь, вдвоем работа идет быстрее, — объяснял Франтишек.
— А при случае и потискать можно. Ведь он — ха-ха — оценщик, черт бы его побрал!
— А ну вас! — нахмурился Франтишек.
— Она хохочет, головкой вертит, прическу подправляет, зад выставила… Да если бы не она, я бы этого лысого уговорил на рюмочку… Бабы в таких делах — помеха, — стоял на своем Богуш.
— К нам они завтра явятся, — встрял голубятник.
— Это уж как пить дать, — вздохнул Богуш.
— А коли так, то чем скорей, тем лучше — разделаться бы уж с этим.
— Потерпи, дождешься, — ухмыльнулся Богуш.
— Голубей отвезу брату. Чердак у него громадный, там им неплохо будет, — утешал себя Вондра.
— Ну-ну! — подтрунивал над ним Богуш.
— Крылышки им перевяжу, какое-то время летать не смогут.
— Вот котам будет раздолье! Продай лучше весь выводок, — посоветовал Богуш.
— Иди в задницу! — вскипел Вондра. — Не болтай!
— Ну что ж, делай как знаешь, — пожал плечами Богуш.
— Чердак высоко, кошка туда не залезет. Постепенно привыкнут к новому месту, — рассуждал голубятник уже поспокойней.
— Значит, будешь таскаться к ним каждый день аж до водонапорной станции? — удивлялся сосед.
Голубятник вяло кивнул головой:
— Почему бы и нет?
— Неизвестно еще, где тебе дадут квартиру, может, у черта на куличках. — Богуш махнул рукой куда-то на север.
— А может быть, и ближе, — вмешался Франтишек в их спор.
— Вряд ли. Сейчас строят только там.
— Все равно буду ходить, времени у меня много! — отрезал Вондра.
— Попросите квартиру в каком-нибудь старом районе, там, бывает, жилье освобождается, — посоветовал голубятнику Франтишек.
— Как же, ждали там его! — ухмыльнулся Богуш.
— Ничего, гулять полезно. По-твоему, я должен сидеть дома у окна и ждать смерти? — не сдавался голубятник.
— Зачем ее поминаешь, чего ты ее кличешь! — рассердился Богуш. — Пробьет час, сама придет…
Протест Богуша Вондра пропустил мимо ушей.
— Крылышки я им стяну веревочкой, со временем привыкнут к новому месту.
— И до каких пор они будут жить инвалидами? — спросил Франтишек.
— До каких? — Вондра задумался, наморщил лоб. — Пока здесь все не снесут.
— Старый дуралей! — не сдержался Богуш.
— Вот тогда я их выпущу. — На его губах появилась улыбка. — Выпущу их, и взлетят они и закружат над портом, потом спустятся пониже, начнут высматривать старую свою шелковицу, вон ту, во дворе…
— И прощай, старый Вондра, полетят они на чужие крыши или попадутся в ловушку к какому-нибудь ловкачу, — подхватил сосед. — Продай их лучше, пока не поздно!
— …станут всматриваться, а шелковицы уже нет, — продолжал фантазировать Вондра. — Нет и старого голубятника, никто не любуется их полетом, нет и этой залатанной крыши… И взлетят они высоко-высоко, сделают еще пару кругов, не веря своим глазам. И тогда они… — Вондра осекся, словно только сейчас до конца осознал все, о чем говорил. — И тогда они… вернутся к брату, к нему на крышу, вернутся… — Он облизал сухие губы, затряс головой и, не говоря больше ни слова, засеменил на другую сторону улицы, к своему дому, к милым его сердцу птицам.
В сплошной застройке Сиреневой улицы в трех участках от дома Богуша многие годы зияла щербина — заросшая бурьяном пустошь. Появилась она, кажется, во время войны, когда дом, стоявший на этом месте, сгорел, а то немногое, что от него осталось и могло к чему-то сгодиться, разобрали соседи. Обгоревшие стены обвалились, распались на куски, земля вокруг зарастала терновником, лопухом и чертополохом. В первые послевоенные годы и до недавнего времени эта брошенная земля стала любимым местом детских игр. В кустах было тщательно замаскировано несколько блиндажей — так называли свои тайные укрытия мальчишки с улицы. Именно тут, в этих самых «блиндажах», они, давясь от кашля, затягивались дымом первой сигареты и чувствовали себя вольготно. Нелегко им было расстаться с этим уголком, освященным их тайными детскими радостями; возможно, оттого они, уже повзрослев, настороженно и даже неприязненно относились к человеку, который в конце шестидесятых годов, года через три после большого наводнения, шуганул ребятню с их обжитой территории и на этом практически пустом месте поставил дом — кирпичную четырехстенку с несуразной, вычурной крышей, какие одно время были в моде в этой местности, да и по сей день встречаются почти на каждом шагу, особенно в деревнях. Впоследствии хозяева крышу эту разобрали, надстроили второй этаж, увенчав строение уже более современной плоской крышей. С владельцем особняка, новизна которого еще больше подчеркивала безликую убогость близлежащих домов, Франтишек лично знаком не был, но в лицо его знал. Фамилию его он не запомнил, хотя мать в разговорах довольно часто упоминала ее. Этот дом появился, когда Франтишек уже не жил с родителями на Сиреневой улице, но регулярно навещал их.
После того как старый голубятник ушел к своим питомцам, Франтишек тоже собрался уходить, а сосед Богуш вызвался проводить его и немного прогуляться. Но перед тем особняком они задержались, встретив у калитки его хозяина.
— Что, сосед, у вас уже были? — спросил он у Богуша.
— Завтра опять придут, — ответил Богуш.
— А я на сегодня отгул взял, — покачал головой хозяин.
— Ушли уже, — развел руками Богуш. — А вас это, может, и не коснется… Жалко ломать такой крепкий дом.