Пустыня, настоящая пустыня, шепчет чудак, прав был Богуш, даже кустика не осталось. Откуда же начиналась наша улица? Вон от той ямы или чуть пониже, трудно разобраться, зацепиться не за что, не осталось никаких вех, никаких ориентиров. А если поискать получше, вдруг что-нибудь обнаружится?
Сиреневая улица выходила прямо на просвет между двумя пакгаузами, нужно встать так, чтобы он был перед тобой. Надо пройти подальше, вниз, по направлению к затону. Кажется, он стоит сейчас где-то на месте бывшей мясной лавки Бюргера…
Он сворачивает в сторону набережной, где тарахтит бульдозер, копошась в земле, как навозный жук; пройдя немного, Франтишек останавливается, видит прямой узкий просвет между двумя складами, сквозь который проглядывают вдалеке дачные домики на острове; теперь он точно знает, что стоит где-то в начале Сиреневой улицы, примерно там, где она пересекалась с Долгой, именно отсюда, от его ног, можно провести к ограде порта воображаемую линию бывшей улицы, над которой простирается небо его детства, звенит эхо беззаботного детского смеха, улавливаются отзвуки того, с чем связано начало жизни и что мы потом носим глубоко в себе — сладостное и вместе с тем горькое бремя, от которого никогда не избавиться!
Хотя Богуш и уверял, что даже кустика нигде не осталось, все же он ошибся: вон там, в конце воображаемой линии, у набережной, чернеют все же какие-то заросли — не что иное, как бывшая живая изгородь, отделявшая от улицы двор Карцадя… А когда бульдозер сдвинулся чуть влево, над кучами глины вдруг возник ствол дерева, чудом уцелевшего, может быть, благодаря тому, что по счастливому стечению обстоятельств росло там, где проектом не предусмотрено рытье котлованов под фундаменты новостроек или траншей для будущей канализационной сети.
Франтишеку кажется, что это какое-то другое дерево, ведь их дом, по его расчетам, должен быть ближе, а эти заросли почти вплотную подходят к ограде порта. Неужто пустое пространство все так искажает?
Он быстро устремляется к дереву и уже на расстоянии брошенного камня безошибочно узнает его крону, хотя и поврежденную с одного бока, но все же ту самую, родную, до боли знакомую крону с тремя могучими скелетными ветвями, одна из них, выросшая с северной стороны, стремясь к солнцу, причудливо изогнулась, а две другие, потолще, дугообразно склонились к югу.
Тем временем бульдозер продолжает трудиться. Отвалом сдвигает грунт туда и сюда, выравнивая площадку между бетонным основанием будущего панельного дома и временной подъездной дорогой.
Франтишек вплотную подходит к ореху. Закурив сигарету, наблюдает за работой бульдозериста.
По набережной от ограды порта к нему направляется парень в телогрейке. Подойдя к кустам, служившим когда-то живой изгородью, он нагибается, вытаскивает припрятанную в них лопату и, медленно, недоверчиво поглядывая на Франтишека — какого черта здесь ошивается этот тип? — вразвалку приближается к ореху, волоча лопату за собой.
— Привет! — Парень прикладывает ладонь к козырьку воображаемой фуражки и, остановившись, начинает шарить в глубоком кармане телогрейки.
— Привет! — говорит Франтишек, всем тоном давая понять, что его присутствие никому не причинит зла.
— Огонька не найдется? — спрашивает парень непринужденно и, склонившись к предложенной ему горящей сигарете, прикуривает.
— Что здесь будет? — спрашивает Франтишек об участке, который выравнивает бульдозер.
— Детская площадка и сквер. А вон там, где яма, — он показывает на север, — ясли и детский сад.
Значит, детская площадка, думает Франтишек, ощущая вдруг прилив нервного возбуждения.
— Кусты эти выкорчуете?
— Наверно…
— Это же настоящая персидская сирень. К маю она так цветет!
— Ты жил здесь, что ли? — спрашивает парень.
Франтишек кивает.
— А с этим орехом что будет? — показывает он на дерево.
— Как что? — Строитель удивленно смотрит на Франтишека. — Да ничего… Подъедет, подденет — и конец! — Он машет рукой в сторону бульдозера. — Как это его до сих пор не выворотили, ведь мешает.
— Слушай, не трогайте его, пусть живет. — Франтишек начинает операцию по спасению ореха. — Если сохраните, получите на бутылку вина…
— С ним поговори, он здесь старший. — Парень адресует Феро к бульдозеристу, а когда машина оказывается совсем близко, дает напарнику знак.
Бульдозерист понял, что от него хотят. Останавливается шагах в пяти от ореха, но мотор не выключает.
— В чем дело? — соскакивает он с гусеницы.
— Этому товарищу кое-что нужно. — Парень показывает на Франтишека.
— Ну, чем могу быть полезен? — спрашивает бульдозерист.
— Послушай, друг, сохрани этот орех. Не трогай его, пусть растет…
— Я должен здесь все обустроить как положено. Что мне потом начальство скажет, если дерево останется тут торчать?
— Посмотри, оно же никому не мешает. Здесь будет детский сад, дети выйдут играть на площадке, а для них уже тенечек есть, — пытается убедить его Франтишек.
— Ты знаешь, он жил здесь, — сообщает парень бульдозеристу.
— Ну, а с меня, понятно, причитается… — говорит Франтишек. — Попробуй разметить так, чтобы и сирень сохранить, а если не получится, то хотя бы этот орех, он очень медленно растет…
— Что же мне, по-твоему, танцевать теперь вокруг него? Мне платят за работу, а не за доброе сердце. — Бульдозерист поворачивается к коллеге: — Дай-ка закурить…
Франтишек предлагает ему сигарету:
— Хорошо, тогда я сейчас принесу две бутылки вина, согласен?
— В такую погоду от этой кислятины одна изжога, — ворчит бульдозерист, выпуская табачный дым.
— Его еще отец мой покойный сажал. — Франтишек скользит глазами по ветвям.
— Ладно, — великодушно соглашается бульдозерист. — Сбегай за бутылкой коньяка, а я постараюсь его не трогать. Буду здесь копаться, как на садовом участке…
— Жди! — оживляется Франтишек. — Через полчаса вернусь!
— Возьми грузинский или что-нибудь вроде этого, — кричит ему вслед бульдозерист.
Франтишек добегает до ограды порта и вдоль нее быстро выходит на набережную. Ему нужна улица, по которой он когда-то ходил в школу, та самая улица, которую мать когда-то называла господской… Сейчас она уже не кажется такой…
В магазине самообслуживания он минут пятнадцать простоял в очереди, ожидая свободную корзинку. Довольно долго ходил вдоль ряда с алкогольными напитками, пока не привлек внимание продавщицы…
— Что-нибудь желаете? — спросила она.
— Грузинский коньяк есть?
— Нет, только армянский за сто тридцать крон.
— Давайте армянский…
Он быстро вернулся назад, к своему ореху. Те двое поджидали его.
— Грузинский не достал, — говорит Франтишек, передавая бутылку бульдозеристу.
— Ничего, сойдет и этот… Выпьешь с нами? — Зубами он вытаскивает пластмассовую пробку и протягивает бутылку Франтишеку: — Давай, ты первый…
Все трое пьют из горлышка по очереди, затем наполовину пустая бутылка исчезает в кармане у бульдозериста. — После допьем, когда закончим работу, — подмигивает он напарнику и успокаивает Франтишека: — А ты не волнуйся. Пригляжу я за твоим деревом…
— Хм, ты-то проследишь, а что потом, когда тебя здесь не будет? — выражает сомнение Франтишек. — Что сделают другие? — Ему трудно поверить, что одной бутылки коньяка достаточно, чтобы сохранить орех для будущих поколений.
— Тут везде, — показывает рукой вокруг бульдозерист, — размечаю только я. До весны здесь точно проторчу, и если уж обещаю тебе проследить, то будь спокоен! — И, недовольный тем, что в нем сомневаются, добавляет: — Я же тебе слово дал!
Без малого через год, на исходе сухой осени, Франтишек вспомнил про обещание того парня, бульдозериста. И когда он вновь увидел орех, немного поврежденный — а такими всегда бывают ореховые деревья под осень, особенно если растут на открытом месте, что облегчает доступ к ним широкой общественности, — то подумал о том, что к слову бульдозериста отнесся тогда как к никчемному бахвальству добродушного хвастуна, готового за дармовую бутылку коньяка наобещать чего угодно, и понял, что все это время напрасно его недооценивал. Ведь этот человек — он даже имени его не знает, — возможно, даже присматривал за его орешком, желая сдержать данное слово!
Еще весной, когда буйно пошли в рост травы, а по зеленым лужайкам зажелтели первые одуванчики, как-то примчался к Франтишеку на Лягушачьи Луга Богуш и, задыхаясь, сообщил новость.
— Я не был там с осени, — начал он издалека, — и вот сегодня прихожу и вдруг вижу что-то зеленое… Представляешь, друг, ваш орех живой!
— Неужели живой? Вы же сами мне рассказывали, что там ни кустика…
— Не знаю, как оно получилось. Представляешь, он выжил!..
— Случайно, наверно, повезло ему, — улыбнулся Франтишек.
— Какая случайность! Это сама судьба!
— Может, и в самом деле судьба, — подумал вслух Франтишек.
— Орешек… Хоть что-то осталось… Когда я его увидел, у меня даже закололо вот тут. — Старик положил руку на грудь. — Даже дыхание перехватило. Представляешь, растет там как ни в чем не бывало, а ведь тогда осенью я его не видел, ей-богу не видел!
И снова осень. Не такая, как в прошлом году, а тихая, прогретая солнцем. Повсюду запах фруктов. Листву деревьев только слегка опалила желтизна, и кажется, что в этом году она не опадет. Орех хотя немного и поврежден, но покачивает своей еще густой кроной, подрагивают листочки под теплым южным ветром, шелестят под смех и крик детей.
Сегодня суббота, и микрорайон живет своей жизнью. Кажется, жизнь эта длится не несколько месяцев, а гораздо дольше. Пульс ее уже размерен. Те, кто недавно поселился здесь, ведут себя как старожилы, а подлинные старожилы чувствуют себя тут не совсем уверенно.
— Вы помните? Отец привез саженец от Антона, того самого, которому в порту раздробило ногу, — напомнил Франтишек Богушу.
— Так это его саженец, — удивился старик и, откинувшись на спинку скамейки, внимательно посмотрел на орех.