Б а л о г н е (понимает, о чем ее спрашивают, но уклоняется от прямого ответа). Как же, случилось! Веркина родня давеча ухажера спугнула. Тот, испугавшись, дал тягу, да на беду свою застрял в окне, ну и поколотили его, сердечного. И до тех пор колотили, пока он не поклялся жениться. Вот об этом нынче люди и толкуют, дескать, вот как ловко родные Верки женишка заарканили… Да еще сказывают…
У ч и т е л ь (с досадой махнув рукой). Ну ладно, идите, тетя Мари!
Балогне направляется к выходу, но по всему видно, что ее так и подмывает сказать что-то.
(Замечает это.) Вы хотите еще что-то сказать?
Б а л о г н е (в сильном замешательстве). Нет, ничего… (Снова идет к двери, затем решившись.) Вот разве только если б вам найти сюда заместо меня кого-нибудь, господин учитель…
У ч и т е л ь (опешив). Что это вы, тетя Мари? Неужто собираетесь меня покинуть? Почему же вы хотите уйти?
Б а л о г н е. Да вот домик у меня имеется, и теперь там все пришло в запустение, зять не справляется… да еще мой старшенький больно уж зовет.
У ч и т е л ь. Что ж, ладно, тетя Мари. Силой удерживать вас не могу. Но ведь последние годы ваш дом, кажется, был в исправности и сын вас не звал. Почему же именно теперь вы решили уехать?
Б а л о г н е (опустив глаза). Кого-нибудь найдете сюда…
У ч и т е л ь. Послушайте, тетушка Мари, этот дом всегда был вашим домом. Вы знали моего отца, мою мать, и меня вы с пеленок знали. И я всегда относился к вам как к родной матери. Но раз уж вы теперь решили меня покинуть, что я могу поделать. Я не вправе вас удерживать, но вправе спросить, почему вы это делаете. Скажите мне откровенно, почему вы хотите уйти?
Балогне низко опускает голову, нервно теребит свой передник, пытаясь то и дело утереть им глаза.
Что же вам люди наговорили?
Балогне продолжает молчать.
Признайтесь, ведь дело в этом. Вам забили голову какой-то чепухой — словом, наговорили что-то… Я и сам бы их послушал, узнал бы, в чем дело.
Балогне продолжает молчать, опустив голову.
Право же, я думал, что заслужил вашу откровенность, думал, вы сразу же подойдете ко мне и спросите — правда или неправда то, о чем говорят люди. Но раз уж вы этого не сделали раньше, хоть теперь скажите мне обо всем. Не бойтесь, я не стану скрывать истину… говорить неправду.
Б а л о г н е (чувствуя неловкость). Я знаю это, сынок, помилуйте, как вы можете говорить этакое… Я ведь господина учителя сызмальства знаю, когда вы еще вот таким вот были (показывает), совсем махоньким. Как же я, старуха, могла подумать, будто вы соврете…
У ч и т е л ь (нетерпеливо). А раз так, почему же вы молчите, почему не откроете правды?
Б а л о г н е. Истинно вам говорю, только из-за дома, да из-за сына моего, да и стара уж я стала… (Ухватившись за эту мысль.) Да, вот и старость подошла. Раньше-то я как-то все забывала сказать, потому как и рассудок ослаб… вот и ноги…
У ч и т е л ь (в отчаянии). Послушайте, тетя Мари! Все это чепуха… Нагородили тут всякий вздор — и о женихе Верки и о многом другом. Вы знаете, я никогда вам раньше не приказывал, но сейчас требую — вы должны сказать мне правду, только правду.
Б а л о г н е (с болью). По правде сказать… (Мнется.) Я говорила чистую правду…
В это мгновение распахивается дверь и в комнату без всякого стука врывается Х о р в а т. Он сильно возбужден, но, увидев в комнате постороннего человека, пытается сдержаться. Он нехотя здоровается и, видимо, только из-за старухи протягивает учителю руку. Затем, смерив взглядом Балогне, выпроваживает ее за дверь.
У ч и т е л ь, Х о р в а т.
Х о р в а т (не успела закрыться за Балогне дверь, как его словно прорвало). Ну уж этого я от господина учителя никакие ожидал! Этого я от тебя не ожидал!
У ч и т е л ь (изумленно). Чего? Что я такое сделал?
Х о р в а т (резко). Я никого не убивал и не понимаю, почему ты ведешь расследование и хочешь собрать против меня всякие там улики. Я не убивал этого щенка. Боже мой, до чего же я дожил, а?! Мой будущий зять ведет дознание, норовит выведать обо мне все… Хорошо еще, жандармов на меня не натравливает…
У ч и т е л ь (прерывает его, спокойно). Я не веду никакого дознания и ничего не выведываю.
Х о р в а т (не обратив внимания на его слова). Вот уж и до меня стали доходить всякие слухи. О чем только не болтают грязные языки этих жалких голодранцев. Ладно, пусть себе болтают. Они только и могут что перемывать косточки тому, кто не хочет паршиветь да околевать от нищеты. Меня мало заботит, о чем судачат кумушки, но когда я слышу гнусные небылицы о моей семье, то я говорю — это уж слишком. Что я такого натворил? Почему нужно всюду разнюхивать, шпионить, выслеживать меня, словно разбойника? И все это делает тот, кого я еще вчера называл своим любимым сыном…
У ч и т е л ь (спокойно, с достоинством). А я еще и сегодня говорю вам — отец. Но при этом хочу добавить — не в моих привычках что-то разнюхивать да выслеживать кого-то…
Х о р в а т (немного поостыв). Встретил я доктора Бекшича. Был, говорит, здесь. О чем толковали, спрашиваю. Стал рассказывать: так и так, мол. И не мудрено, если человек возмутится, услышав такое. Разве мало того, что всякая погань чешет языки, изрыгая несусветную чушь? Когда это делают посторонние люди, мне наплевать, но когда кто-то из моей семьи становится на их сторону, это уж слишком…
У ч и т е л ь. Не знаю, что вам рассказал доктор Бекшич, но ничего особенного он рассказать не мог. Только то, что было. Я хотел услышать непосредственно из уст врача…
Х о р в а т (перебивая). А разве я не сумел бы тебе объяснить? Я сам мог бы рассказать все как было, стоило лишь обратиться ко мне. Дескать, расскажи-ка, «батя»… или «дядя Лайош», или в крайнем случае «господин Хорват», то-то и то-то… Как угодно, но обратиться ко мне, а не к чужому человеку, от которого — не пройдет и часа — вся деревня узнает, что учитель что-то разнюхивает про своего будущего тестя. И тогда, как ни старайся, призови в свидетели хоть всех святых, ничем уже своей правоты не докажешь.
У ч и т е л ь. Я как раз и хотел призвать врача в свидетели, и не на суд, а для того, чтобы он растолковал людям. Я хотел выяснить у него, как все это произошло, чтоб разъяснить истину сбитым с толку людям.
Х о р в а т (резко). К чему это им разъяснять?! Этим никудышным, дрянным людишкам, которые решили заняться вымогательством. Я из жалости подбросил им два центнера пшеницы. А теперь им взбрело в голову распускать всякие слухи, чтоб простофиля Хорват с перепугу перетащил все свое добро к ним в амбар. Вот им чего бы хотелось. Потрепать языком да отобрать у рачительного хозяина все добро, заработанное им упорным трудом. Но не на того напали, скажу нам. Паскудный, паршивый народишка!
У ч и т е л ь. Но такими доводами вряд ли удастся убедить их в необоснованности обвинений.
Х о р в а т. А кто собирается их убеждать?
У ч и т е л ь (твердо). Я!
Х о р в а т. Пустое! Пусть себе болтают сколько угодно. А ежели мне станет невмоготу все это слушать, то я и без всяких обстоятельных объяснений да упрашиваний сумею отстоять свои интересы, свою честь. Напущу на них жандармов да судью, и никаких объяснений с ними не будет. Уж я-то позабочусь, чтобы всяким там подонкам неповадно было в другой раз задевать мою честь…
У ч и т е л ь. Однако в данном случае речь идет о несколько большем, нежели честь одного человека.
Х о р в а т. О чем это таком большом?
У ч и т е л ь. В частности, например, обо мне и, главное, о моей работе, которой я здесь занимаюсь и намерен заниматься и впредь. Мне стоило неимоверных усилий всколыхнуть эту «никудышную, дрянную, паршивую» и уж не знаю какую там еще голытьбу, из среды которой, кстати сказать, я и сам вышел. И поскольку мое призвание быть их наставником, помощником, советчиком, добрым другом, то я не хотел бы отпугнуть их от себя, ожесточить, даже сознавая, что на сей раз они не правы… Я говорю «отпугнуть от себя», потому что в их глазах я уже связан с Лайошем Хорватом узами…
Х о р в а т (неприязненно). Так вот в чем загвоздка. Ну, коли эти узы помеха, их еще не поздно развязать.
У ч и т е л ь. Я говорю не о какой-то помехе. Речь идет не о том, чтобы упрашивать и пытаться подкупить их. Я знаю их как свои пять пальцев и уверен — они ждут не этого. Они уже ни на что не рассчитывают и ничего от нас не хотят. В своей вражде они как бы находят выход той горечи и отчаянию, которые их охватывают в этой тяжелой жизни. Они верят — и об этом они шепчут друг другу, — что у них есть основания питать эту вражду, и эта уверенность дает им силы переносит все тяготы судьбы, иначе жизнь стала бы для них невыносимой.
Х о р в а т. Значит, я должен позволить запятнать свое имя, терпеть, когда меня называют убийцей…
У ч и т е л ь. Я не о том. Я просто хотел объяснить, каково положение, с которым нам пришлось столкнуться. Если мы будем действовать не по-доброму, а принуждением и угрозами, если станем давать отпор этим толкам, то еще больше обострим обстановку и дадим новую пищу для разжигания ненависти.
Х о р в а т (с иронией). Но коль скоро им этак легче живется… Ведь вы же сами только что изволили сказать, господин учи… ты только что говорил…
У ч и т е л ь. Я знаю и лучший способ, чтоб им легче жилось. Надо пытаться облегчить, улучшить их жизнь. Враждой ничего не добьешься. Доброжелательностью, сочувствием — многого.
Х о р в а т (нетерпеливо махнув рукой). Я не собираюсь дискутировать на этот счет. Все это меня не интересует. Меня волнует только одно — чтоб тот, кого я принимаю в свою семью, не потворствовал людям, строящим козни против меня.