Э л е к т р а. Нет, наши пути разные. Мой путь — не твой. Если Электра есть Электра, а Орест есть Орест, у нас не может быть общего пути.
О р е с т. Я отдаю себя настолько же, сколь получаю от тебя взамен. Откажись от себя настолько, сколь принимаешь меня.
Э л е к т р а. Я — Электра, и я не могу измениться.
О р е с т. Электра, моя любимая, мы вместе необходимы миру.
Э л е к т р а. Нет, царь, нет, Орест, ибо ты — трус. Ты любишь и не смеешь любить. Ты победил и не осмеливаешься карать.
О р е с т. Остерегись, Электра, ты требуешь справедливости, а в судьи прочишь палача.
Э л е к т р а. Остерегись, Орест. Остерегись. Ты будешь милосердным, и ложь опять станет царить в городе.
О р е с т. Электра, нужно жить. Во что превратится город, если я на каждого пальцем укажу: ты виновен, и ты, и ты тоже.
Э л е к т р а. А как же ты думаешь? Ты считаешь, теперь все со спокойной совестью могут ложиться спать, ибо Орест утвердил новый закон: прошлое нужно предать забвению?
О р е с т. Электра, нужно жить. Во что превратятся люди, если я на каждом вытравлю клеймо? Как смогут они поднять голову, если за спиной будет стоять палач?
Э л е к т р а. А по-твоему, они распрямятся, если будут жить, словно ничего не случилось? Если ты снимешь с них всю вину?
О р е с т. Не суди строго тех, кому нож был приставлен к горлу.
Э л е к т р а. А ты бы тоже так поступал? Ты бы тоже был заодно с подхалимами, если бы так обернулась судьба? Ты бы тоже с ними с утра до вечера в одном хоре пел бы неправду, а с вечера до утра тебе бы снилась ложь?
О р е с т. Меня судьба так не испытывала. А кто не прошел всех испытаний, должен очень осторожно судить тех, кому пришлось босиком ходить по горячим угольям.
Э л е к т р а. Взгляни. Взгляни на меня, царь, и увидишь несчастную Электру, что ходила босыми ногами по горячим угольям, — и все равно нарушала закон. И если в городе остался хоть один человек, не ставший волком среди волков, один-единственный, — ты можешь творить суд над остальными.
Х о р. Слышите, граждане: если есть хоть один человек, что не стал стервятником среди стервятников, над остальными можно творить суд.
О р е с т. Ты — Электра, и не сравнивай себя с ними.
Э л е к т р а. Значит, у меня и судить нет права.
О р е с т. Когда тебя терзают, стоны твои слышит все царство. Если палач тебе голову отрубит, всему царству будет известна твоя могила. А им пришлось бы умирать безвестно. Только палач знал бы, куда делись их трупы. Остерегись, Электра, ты, чье имя известно всему городу, не сравнивай себя с безымянными.
Э л е к т р а. Значит, и судить мне не дано права.
О р е с т. Если начнешь на них призывать отмщение, никто ведь не назовет себя виновным, каждый укажет на соседа.
Э л е к т р а. Я призываю не к отмщению, а только к справедливости.
О р е с т. Не будет справедливым то, что вредит людям.
Х о р. Не будет справедливым то, что вредит людям.
Э л е к т р а. Разрой рыночную площадь: на тебя оскалятся черепа казненных. Спустись в застенки — там стены стонут. Спроси у обезглавленных трупов, желают ли они, чтобы их забыли?
Х о р. Милые трупы, желаете ли вы, чтобы вас забыли?
О р е с т. Разрой базарную площадь, Электра. Спустись в застенки. Спроси у безголовых трупов, для чего они погибли? Спроси их, Электра, для того чтобы отмстили их смерть или чтобы было покончено с тираном?
Э л е к т р а. Ты легко забываешь — тебе нечего помнить. Ты можешь прощать виновных — жертвы не кричали тебе в уши. Что для тебя этот город, Орест? Дышал ты с нами одним воздухом? Пил из одного колодца? С какой потаскухой ты развлекался, когда у нас возводили плахи?
О р е с т. Пока я царь, не будет на троне палача. Пока я царь, не будет на троне тирана. Пока я царствую, будет в городе царствовать свобода.
Э л е к т р а. Да не бывать тебе царем. Пока я жива, ты не будешь властвовать.
О р е с т. Ты в своем уме?
Э л е к т р а. Я выйду на рыночную площадь и буду кричать во все горло, кто ты такой. Я пойду к женщинам, у которых убили мужей, пойду к влюбленным, у которых убили любимых, пойду к детям, у них убили отцов. И со мной пойдут все измученные, исстрадавшиеся люди, Орест.
О р е с т. И тогда сын убьет отца, отец сына, любящий любимую, и мести не будет конца.
Э л е к т р а. Я выцарапаю трупы из земли. Я воскрешу замученных. Все, кому отрубил голову палач, будут кричать вместе со мною: преступление взывает к возмездию.
О р е с т. Ты не станешь превращать город в ад. Не будешь вбивать людям в голову, что все они закоренелые преступники, что им надо постоянно жить в страхе перед возмездием. Смотри, Электра, город погибнет, если все его жители будут дрожать от страха.
Э л е к т р а. Если нужен ад, чтобы люди очистились от греха, я превращу город в ад. Если нужны мучения, чтобы люди очистились от грехов, я заставлю их мучиться.
О р е с т. Пока я царь, город не станет адом. Пока я царь, страх не станет законом.
Э л е к т р а (начинает кружиться вокруг Ореста, как кружилась вокруг трупа Эгиста). Да ты ведь не царь. И не будешь царем. Ты не царь, и ты не Орест. Теперь я поняла: ты не Орест.
О р е с т. Ты с ума сошла?
Э л е к т р а. Ты не Орест. Не ложь искоренить ты пришел. Ты сам — воплощение лжи…
О р е с т. Электра, перестань!
Э л е к т р а. Ты не Орест. Вот я кричу на весь мир: ты не Орест.
О р е с т. Прекрати, безумная!
Э л е к т р а. Ты не будешь царем. Ты не Орест. Ты не Орест!
О р е с т. Нет! (Поражает ее кинжалом.)
Тишина.
Ах, безумная, ах, безумная, что же ты сделала со мной? Электра, любовь моя, что ты сделала со мной?
Тишина.
Ты, как и я, хотела избавить город от тирана. Я, как и ты, хотел избавить город от тирана. И ты меня оставила, а мне нужно жить: теперь уж без тебя. Ах, любовь моя, Электра есть Электра, и Орест есть Орест, теперь уж навечно.
Х о р. Электра есть Электра, и Орест есть Орест. Теперь уж навечно.
Имре ДобозиПРИШЛА ВЕСНА{178}Драма в двух частях
Авторизованный перевод Б. Гейгера.
Ш а й б а н.
Ш а й б а н н е.
А л м е р и.
В о н ь о.
Б о д а к и.
Д ю к и ч.
Р е д е ц к и.
М о ж а р.
П е т р а н е к.
Х о л л о.
Ф о р и ш (нилашист, первый немец, второй немец, священник, словак, парламентер).
О ф и ц и а н т.
Часть первая
Справа вход на сельское кладбище, слева — корчма и небольшой сад; в саду — длинный стол, покрытый пестрой скатертью. Пожилой о ф и ц и а н т подметает дорожку, ведущую в корчму.
С кладбища медленным шагом идет Б о д а к и. Он хромает на левую ногу, левая рука парализована. На плече он несет железные грабли, подойдя к воротам, ставит их на землю. Закуривает. На нем поношенный темный пиджак, белая рубашка без галстука, серые брюки, на голове — старый берет.
О ф и ц и а н т. У тебя тоже тихо?
Б о д а к и. Вот уже два месяца.
О ф и ц и а н т. Чертовски здоровый климат в этом крае. С гор спускается чистый воздух, говорят, благодаря ему люди здесь живут так долго.
Б о д а к и. Все же в конце концов все умирают.
О ф и ц и а н т, закончив подметать, уходит.
Со стороны села появляются двое. Главный врач Р е д е ц к и, одетый по-спортивному, и свинопас М о ж а р в темном элегантном костюме, словно он собрался в театр. В руке Редецкого букет цветов, у Можара — небольшой венок.
Р е д е ц к и (тяжело дыша, останавливается). Какой крутой подъем! Пропади он пропадом!
М о ж а р. Просто ты постарел, вот в чем беда.
Р е д е ц к и. Ты уверен, что мы пришли туда, куда нужно?
М о ж а р. Ну и нищая деревня, кругом одни горы да ущелья. Здесь не может быть двух кладбищ. (Бодаки.) Верно, друг?
Б о д а к и. Совершенно верно.
М о ж а р. Хотел бы я знать, сколько наших соберется?
Р е д е ц к и. Дюкич пригласил всех, кто еще жив.
М о ж а р. И командира?
Р е д е ц к и. Почем я знаю! В приглашении говорится только об открытии мемориальной доски Рожашу и Шоваго.
М о ж а р. Этих двоих, что погибли под Вертипустой{179}, командир тогда объявил дезертирами.
Р е д е ц к и. Да, иной раз исподтишка совершают не только подлость, но и добро.
Бодаки прислушивается к разговору, подходит к ним.
Ты, видать, преуспел. Небось стал каким-нибудь председателем или директором.
М о ж а р. Я не такой дурак, чтобы иметь дело с людьми. Предпочитаю животных.
Р е д е ц к и. Это афоризм?
М о ж а р. Я был и остался свинопасом. А ты? Кажется, ты собирался стать кельнером? (Рассмеявшись.) Ну конечно! Пожиратель лягушек! Помню, как ты сварил лягушек, вся рота плевалась. (Смеется.)
Р е д е ц к и. Я не собирался стать кельнером. И лягушек никогда не ел.
М о ж а р. Разве ты не Янош Фориш?
Р е д е ц к и. Нет, — Редецки. Главный врач Редецки.
Б о д а к и. А верно, был у нас в роте пожиратель лягушек.
М о ж а р. Вас никто не спрашивал.
Б о д а к и (взволнованно, пристально смотрит на Можара, указывая на него рукой). Ты — Можар. Иштван Можар.
М о ж а р. Да, совершенно верно. (Оторопело.) Откуда вы знаете?
Б о д а к и. Это тебе удобнее всего было взять на мушку…
М о ж а р. Кого?
Б о д а к и. Немца!
М о ж а р. Какого немца? Кто вы?
Б о д а к и. Всмотрись хорошенько. Подумай.