Л и д и (замявшись). Оставаться мне здесь? Может, лучше смотать удочки?
К а т а. Бежать? Так быстро?
Л и д и. Дело не только в этом. В Кардошкуте, вы знаете, образовался кооператив. У моих родителей было немного земли, и они вступили в него. Они уже в возрасте, маме за пятьдесят… Я была последышем… А старикам ведь тяжело дается такая работа… Да и ездить на велосипеде далеко. Может, мне легче было бы там освоиться…
К а т а. Вы готовы работать в деревне?
Л и д и. Так я же раньше там работала. Я люблю работать в поле. А потом, молодым легче в этой новой обстановке… Да и от аттестата, пожалуй, могла бы быть польза.
К а т а. А родители… вы думаете, они этому обрадуются?
Л и д и. Нет. Они рады, что можно сказать соседям: «Лиди учится в университете на физика…» Но им станет легче, если я вернусь.
К а т а. Вижу, вы ждете не столько моего совета, сколько одобрения: «Правильно, мол, деточка, поезжай-ка, сматывай удочки»… Но я не могу этого сделать.
Л и д и. Ну еще бы, разве может преподаватель сказать студенту крестьянского происхождения — уезжайте, мол… Но клянусь вам, я никогда никому об этом не расскажу.
К а т а. Нет, вовсе не потому. Вы для меня… ну, как младшая сестра… пришли за советом, а я буду бояться чего-то! За кого вы меня принимаете?
Л и д и. Извините… Но всем нам приходится многое учитывать.
К а т а. Вы меня вовсе не убедили, что университет не для вас. Вы сейчас в шоке, и он пока еще не прошел… Кроме того, вы начали учиться в университете с меньшей подготовкой, чем другие, а чтобы наверстать упущенное, нужен год, другой.
Л и д и. Но это не только из-за учебы… Если я пойму, как надо учиться, я могу работать как вол, — так было в гимназии с латынью. Но для меня здесь все…
К а т а. Понимаю… Все, чем мы живем…
Л и д и. К этому я никогда не привыкну… А если и привыкну, то уже потеряю свое «я»…
К а т а. И вы пришли ко мне как к человеку, вышедшему из тех же низов, чтоб я подсказала, как вам быть?
Л и д и. О, у меня и в мыслях не было сравнивать вас с собой. Вы такая способная… Вы печатаете свои статьи. Корбуй, который занял первое место на курсовом конкурсе, с таким уважением отзывается о вас. И эта прекрасная квартира, книги… А эта фотография на стене… наверное, ваши дети…
К а т а. Да, только теперь они уже не такие маленькие.
Л и д и. Нет, этого мне никогда не достичь.
К а т а. А если б достигли… вы были бы очень счастливы?
Л и д и. Об этом я даже думать не могу. О счастье у меня всего лишь такие… деревенские понятия. Мои родители, брат, — он работает мастером на заводе по ремонту весов, — девочки и ребята, с которыми мы вместе учились в школе, — все под стать мне.
Слышно, как отворяется входная дверь.
К а т а (в сторону двери). Кто там? (Лиди.) Сейчас мне нелегко ответить вам на это. Мой совет — подождите. Моя акклиматизация проходила значительно легче. Но в конечном итоге… (Смотрит на входящего мужа.) Мой совет — подождите. То, что вас так напугало, не минует вас и дома. Прежней деревенской жизни пришел конец… Нарождается новый мир, в котором нравственность, счастье — все получает новое содержание. Тот, кто не опоздал, должен все открывать для себя заново.
Б о д о р (подходя к Кате). Ката, мне нужно с тобой поговорить.
Л и д и. Извините, я вас слишком задержала.
К а т а. Нет-нет, напротив. Мы продолжим этот разговор. Первое, что вы должны понять, — это что и как нужно учить. Позвольте вам в этом помочь. Мир представляется совсем иным, когда чувствуешь в себе уверенность. (Протягивает ей руку.)
Л и д и. Я вам очень признательна… Чем я могу отблагодарить вас?
К а т а. Это я вам благодарна, что вы обратились ко мне… Так часто занимаешься никчемными делами… и меня радует, если я чувствую, что кому-то действительно могу помочь. (Провожает студентку.)
Бодор, приосанившись, делает глубокий вздох, машинально потирает руки. К а т а возвращается, молча останавливается перед мужем.
Б о д о р. Ката, я не поехал на дачу. Я хотел пройтись пешком, чтобы немного подумать. Но с полпути вернулся… Мне трудно начать объяснение с тобой.
К а т а. Говори…
Б о д о р. Никогда не думал, что нам придется объясняться на эту тему… Но, поскольку я уважаю тебя и себя тоже…
К а т а. Я жду…
Б о д о р. Я не хочу, чтобы мы оба вели себя недостойным образом: чтобы я лгал, а ты следила за мной…
К а т а. Я не следила…
Б о д о р. Ну, чтоб другие следили. Чтоб мой сын делал намеки, от которых я чувствую себя виноватым… Я не знаю, что тебе известно, но не хочу, чтоб ты услышала правду от других.
К а т а. Действительно, почему бы тебе самому не сказать?
Б о д о р. Не будь ты такой сильной… или, скажем, люби ты меня…
К а т а. Конечно, у тебя нет никаких причин лгать. Усложнять себе жизнь. В конце концов, ты не сделал ничего такого, что было бы противозаконным…
Б о д о р. Что?
К а т а. И даже такого, что противоречило бы теперешней морали. В конечном итоге мы с тобой равны… Только я постарела раньше тебя… В чем именно — не стоит искать.
Б о д о р. Ты же знаешь, что речь идет не об этом. Из-за этого я бы никогда тебя не оставил…
К а т а. Разумеется, нашлась такая понимающая душа, которая лучше меня смогла оценить твои планы реконструкции завода… Я бы на твоем месте не стала отрекаться от своих поступков и считала бы недостойным прикрывать их подобными приемами. Раз ты не хочешь лгать, не лги и самому себе.
Б о д о р. Это же сущая правда, что ты обращалась со мной как с болваном…
К а т а. Признаться, несмотря на твой диплом с отличием, я не считала тебя слишком умным… Я знавала по-настоящему умных людей. Но это не было помехой моей любви к тебе. Я даже считала тебя очень милым, несмотря на твою мальчишескую угловатость. Ведь когда мы с тобой познакомились, ты был таким увальнем…
Б о д о р. По крайней мере ты признаешь, что я сумел это преодолеть.
К а т а. И если в юности, когда у меня тоже еще были козыри, меня не тревожило, что чувство справедливости в тебе развито не так уж сильно, то зачем мне говорить об этом сейчас, когда я и сама знаю, что моя карта бита? Теперь же ты начинаешь возмущаться моим тогдашним обхождением, которое в ту пору, когда я была еще красива, ты переносил весьма покорно.
Б о д о р. Не только люди со слабо развитым чувством справедливости, но даже болваны любят, когда то, что они считают своим кровным делом, воспринимается всерьез…
К а т а. Это я-то не воспринимала всерьез? Разве я не предлагала тебе помощь, чтобы превратить твои «прожекты» в серьезное дело? Я хотела учить тебя статистической математике. Но ты не смог понять даже кривой рассеивания Гаусса{37}.
Б о д о р. Не переношу математику.
К а т а. Ведь это я обратила твое внимание на информационные расчеты, я занималась ими по воскресеньям, чтобы ты понял их суть. Но ты искал более поверхностных слушателей… Которые легко приходят в восторг от рассуждений товарища начальника…
Б о д о р. Товарища начальника?
К а т а. По-настоящему меня беспокоило лишь то, что ты не был действительно умным. Что этот твой недостаток секретарша или машинистка…
Б о д о р (с удивлением). Ката, ты не знаешь, о ком идет речь?
К а т а. О тебе. Никто другой меня не интересует.
Б о д о р. Ты думаешь, это банальный случай с секретаршей? Ты должна более ясно представлять себе суть случившегося.
К а т а. Ты собираешься показать мне ее фотографию?
Б о д о р. Нет, я только хочу тебе растолковать.
К а т а. Если б я хотела, я через полчаса знала бы, кто она… Но я не следила за тобой. А если кто и осмеливался намекать, я отваживала доброжелателей.
Б о д о р. Да, с твоей спесивостью…
К а т а. Если это спесивость… Я изучала тебя с феноменологической точки зрения… Наблюдала, каким ты хотел казаться. Ты не настолько уж сложен, чтобы твое поведение не рассказало мне того, что я хотела знать…
Б о д о р. В самом деле?
К а т а. Я знаю, что это не первый случай…
Б о д о р. Вот как…
К а т а. Три года назад, когда у тебя были настолько «расстроены нервы», что ты один поехал на курорт.
Б о д о р. Все это было лишь мимолетным увлечением по сравнению с нынешним.
К а т а. Знаю. Тогда из-за угрызений совести ты был очень ласков. А теперь с помощью постоянных нападок ты хочешь заглушить… свое отчаяние.
Б о д о р. Значит, теперь я, по-твоему, впал в отчаяние?
К а т а. Да. Потому что теперь тебя сильно держат. И ты еще не знаешь, что сделаешь, чтобы угодить ей. А пока что обвиняешь меня…
Б о д о р. А как ты думаешь, что я буду делать?
К а т а. Пока что то, что делал до сих пор.
Б о д о р. Как это понять?
К а т а. Я не знаю, что она хочет… Развести нас?
Б о д о р. Нет. (Колеблясь.) Отнюдь нет.
К а т а. Она тебе еще этого не сказала? В противном случае ей придется подождать.
Б о д о р. Сколько?
К а т а. Скажем, год.
Б о д о р. Ты думаешь, за это время что-нибудь изменится?
К а т а. Я думаю не о себе. Не о том, чтобы (язвительно) снова пленить и вернуть тебя… Я уже не обладаю чарами… О тебе думаю… Чтобы у тебя открылись глаза.
Б о д о р. А пока?
К а т а. А пока… (После некоторого раздумья.) Я уступлю тебе нашу комнату.
Б о д о р. А ты?
К а т а. Петера я переселю в гардеробную. Нехорошо, что они с Вицей спят в одной комнате. (Спокойно.) А я переберусь… к Вице.
З а н а в е с.
Действие второе
Холл в квартире Бодоров. Сзади слева дверь комнаты, в которой происходило первое действие, ближе к авансцене дверь в другую комнату. В глубине сцены две двери поменьше, ведущие в ванную комнату и в помещение, которое прежде было гардеробной, а теперь там живет Петер. Направо застекленная дверь в переднюю и вход в кухню. В переднем углу справа простой гарнитур — стулья с плетеными соломенными спинками, стол из полированного клена. Двери в ванную и в первую большую комнату немного приоткрыты. К а т а выходит из ванной — на ней шорты и бюстгальтер — и вытирает плечо. Она осторожно снимает босоножки и делает несколько физкультурных упражнений. Затем она заглядывает в первую комнату. Тихонько закрывает дверь и приносит из ванной скакалку; начинает прыгать, стараясь, по возможности, делать это бесшумно. Постепенно она входит в азарт, забывая об осторожности. Из соседней комнаты выходит В и ц а в пижаме, с растрепанной головой; она таращит сонные глаза на мать, затем заливается хохотом… Ката останавливается и отворачивается.