(Уходит.)
В и ц а. А я иду одеваться. (Уходит в другую комнату.)
К л а р а (смотрит на них, а потом на Кату). За прокат, разумеется, платит тот, кто бережет свои ноги. В данном случае я.
К а т а. Сейчас речь не об этом, милая сестра Клара. Вы, вероятно, заметили, что у нас произошли изменения. Мой муж больше у нас не живет.
Звонок. К л а р а идет, открывает дверь и впускает Б о д о р а. Затем возвращается.
К л а р а. Вижу. (Смотрит на Бодора так, словно это настоящий дьявол, а затем демонстративно уходит в большую комнату.)
К а т а (испуганно, но вместе с тем с какой-то надеждой встает). Это ты?
Б о д о р. Извини, что я вторгся. Знаю, ты мне запретила.
К а т а. Речь идет не о запрете, это всего лишь просьба. Если ты хочешь встречаться с детьми, то в среду я занята в институте до восьми вечера.
Б о д о р. Я обещал Вице повести ее на выставку.
К а т а. Позвать ее?
Б о д о р. Нет, подожди. Я хотел одновременно принести деньги.
К а т а. Деньги?
Б о д о р. На детей. Ползарплаты.
К а т а. Думаю, тебе больше не стоит этого делать.
Б о д о р. Ты отказываешься от алиментов?
К а т а. Я подсчитала, и похоже, что мы обойдемся без них…
Б о д о р. Это что? Демонстрация в целях моего унижения?
К а т а. Нет. У тебя и так, вероятно, большие расходы.
Б о д о р. Это уж мое дело, какие у меня расходы.
К а т а. А наши условия не изменились. Нам легче экономить.
Б о д о р. Ты хочешь, чтобы я умолял тебя взять деньги?
К а т а. Я не имею привычки отказываться от чего-либо лишь для того, чтоб меня умоляли. Ты завоевал себе свободу… так незачем тебе быть связанным материально.
Б о д о р. Твое великодушие ужасно. (Решительно, почти с издевкой.) Раз ты дошла уже до этого, сделай еще один шаг.
К а т а (дрожащим голосом). Какой?
Б о д о р. Когда я сообщил… ну, скажем, признался, ты сказала…
К а т а. Что год не дам тебе развода.
Б о д о р. Прошло всего два месяца.
К а т а (с иронией). Всего? А тебе нужны бы и оставшиеся десять…
Б о д о р. Да.
К а т а. Тебе или больше ей?
Б о д о р. И ей и, естественно, мне… Пойми, она в очень неудобном положении. Она живет… снимает комнату у деверя… А это довольно примитивные люди. Мои приходы туда…
К а т а. Но ведь есть хидегкутский домик.
Б о д о р. Не может же она постоянно туда носиться.
К а т а. Поселитесь там…
Б о д о р. Тоже неудобно… Соседи, продавцы… все.
К а т а. Какие вы стали разборчивые.
Б о д о р. И от квартиры она не хочет отказываться, пока не…
К а т а. Она еще не сказала, что беременна?
Б о д о р (с удивлением). Нет. Почему?
К а т а. Потому что это, как мне известно, тоже неплохое средство.
Б о д о р. О Матильде можешь говорить все что угодно, но коварства в ней нет.
К а т а (иронически, с участием). Бесспорно.
Б о д о р. Случившегося все равно не изменить. А если и ты уже смирилась… зачем мучить нас еще десять месяцев… Это было бы…
К а т а. Недостойно меня?
В соседней комнате начинает гудеть полотер.
Б о д о р (испуганно). Что такое?
К а т а. Уборщица убирается.
Б о д о р. Нет, этот шум?
К а т а. Полотер.
Б о д о р. Полотер? Ты купила?
К а т а. Нет, он принадлежит дому.
Б о д о р. Так-так. Полотер товарища домоуправа, который он привез в прошлом году из Советского Союза. Извини, что я сразу не сообразил.
К а т а. Тебе очень хотелось бы, чтобы и моя совесть была не чище твоей? Ну ладно, оставим. Ты не за тем пришел. Значит, просишь у меня эти десять месяцев?
Б о д о р. Мы оба могли бы быть свободными.
К а т а. Но я не убеждена, что даже в надежде на собственную свободу… я могу снять с тебя этот спасательный пояс.
Б о д о р. Не понимаю, на что ты намекаешь.
К а т а. Все-таки двадцать лет ты был моим спутником жизни. В общих чертах, довольно приятным. И я не убеждена, имею ли я право сейчас, когда чужая женщина, воспользовавшись твоей слабостью, которая, быть может, имеет и биологические причины…
Б о д о р. Ты прекрасно знаешь, что я еще не в том возрасте!
К а т а. Я не хотела тебя обидеть. Словом, одна женщина, злоупотребляя твоей неопытностью, а возможно, и некими воспоминаниями…
Б о д о р. Матильда ничем не злоупотребляла. Она попала в водоворот помимо своей воли… И если тебе угодно знать, ее все еще мучает совесть из-за тебя.
К а т а. Прекрасно. Но ты все же между нас двоих находишься в исключительном положении. И я не уверена, следует ли мне лишить тебя этой десятимесячной отсрочки… Она знает о моем условии?
Б о д о р. Естественно. Я вынужден был сказать.
К а т а. Поэтому она так и борется? Не верит в тебя или, по всей вероятности…
Б о д о р. Я же говорю, что ее положение невыносимо.
К а т а. Хоть бы оно действительно было настолько невыносимым, чтоб она решилась на полугодовое сожительство с тобой. Наш домик все же неплохое гнездышко…
Б о д о р. Именно это в тебе и было неприятным — ты всегда обращалась со мной, как с неоперившимся птенчиком.
К а т а. Ты не веришь, что я жалею тебя.
Б о д о р. Я не только не верю, но и требую, чтоб ты меня не жалела. Если не хочешь дать развода, так и скажи, что ненавидишь нас и будешь мстить, где только сможешь… Ты уже отравила душу моего сына.
К а т а. Хорошо, постараюсь быть точной… как если бы я проводила лабораторный анализ. Когда два с половиной месяца назад я поставила это условие, возможно, я себя обманывала, ожидая от этого срока чего-нибудь и для себя. И сейчас, когда ты вошел…
Б о д о р. Ты подумала, что я буду проситься обратно.
К а т а. Да, не только мозг, но и сердце пронзила эта мысль… Как бы выразиться поточнее? Подобный институт, как существующая двадцать лет семья, как и всякое единое целое, стремится каким-то образом защитить себя. А где ж ему искать защиту, как не в том сердце, которое давало ему живительную силу. И это приговоренное к смерти нечто — семья — загорелось надеждой и смотрело на тебя.
Б о д о р. А ты?
К а т а. А я окаменела от ужаса.
Б о д о р. От того, что я вернусь?
К а т а. От того, что в интересах семьи мни нужно побороть самое себя, подавить рефлексы, вызванные обидой и унижением, которые и знать не хотят о том, чтобы я спала в одной постели о тобой.
Б о д о р. Тогда в чем же дело?
К а т а. Не проси, чтобы я ответила тебе сейчас. Все это так неожиданно. На такое, резонерствуя, все равно не ответишь. Надо переждать, пока все уляжется, пока в тебе не останется ни капли эмоции и ответит лишь прояснившийся разум.
Б о д о р. И когда сие наступит?
К а т а. Не знаю… Скоро.
Б о д о р. Я могу прийти за ответом завтра?
К а т а (с подавленным ужасом). Завтра!
Б о д о р. Или лучше позвонить?
К а т а. Да, лучше по телефону…
Б о д о р (нерешительно). В таком случае… (Хочет уйти.)
К а т а. А разве ты не возьмешь с собой Вицу? Вица!
Входит В и ц а, видно, что она подслушивала, с тревогой смотрит на родителей.
Папа пришел за тобой.
В и ц а (с испугом смотрит на нее). Да, мамочка. (Уходит с отцом.)
Ката остается у маленького столика и закрывает лицо руками. К л а р а выходит на звук захлопнувшейся двери, с сочувствием смотрит на нее, стоя на пороге большой комнаты.
К а т а (замечает ее). Вы что-нибудь хотите, сестра Клара?
К л а р а. Вы сами хотели что-то, дорогуша.
К а т а. О да, нас прервали… Словом, в нашем положении, как вы сами видели, наступило некоторое изменение.
К л а р а. Он вас покинул.
К а т а. Да, с сегодняшнего дня мы можем рассчитывать лишь на собственные силы.
К л а р а. Не надо полностью сбрасывать со счетов господа бога.
К а т а. Я его уже давным-давно сбросила, сестра Клара.
К л а р а. Не думайте так… Если книги и отняли у вас веру, то сами-то вы все-таки хотите жить богоугодно. У меня на это глаз зоркий.
К а т а (с горечью). Это верно. У меня была такая жизнь, что хоть в монашенки постригись.
К л а р а. Но-но.
К а т а. На моей голове, хоть итого и не видно, точно такой же монашеский убор, как под вашей косынкой. Только в сердце моем никогда не будет той просветленности.
К л а р а. У меня она, слава богу, есть.
К а т а. Как вы можете снизойти к нам, из вашей кельи на мансарде! Я вам завидую.
К л а р а. На все божья милость. Его дважды ниспосланная особая благодать.
К а т а. Что же это за благодать?
К л а р а. Милостью бога я родилась в такой семье — отец мой был кузнецом, — которая даже по тем временам была редкостью: голод, пьянство, прелюбодеяние — все было. И господь бог очень рано открыл мне глаза на то, каков этот мир и что в нем ценного. И насколько тело мое вышло таким неуклюжим, настолько душа моя, не озираясь по сторонам, устремилась к небесному нареченному.
К а т а. Это было первой. А вторая?
К л а р а. То, что светские власти распустили наш орден. Сколько столетий существует орден францисканцев, а такое случилось впервые.
К а т а. А в чем же здесь благодать?
К л а р а. А в том, что орден ведь также общество, и эта уйма неразумных баб — не хочу обижать своих сестер-монахинь, ведь дьявол и меня может сбить с пути истинного — приносит с собой все грехи мира: ревность, зависть, властолюбие, злословие… Не сойди к нам божья благодать, мне так и пришлось бы умереть в этой обстановке. А так я остаюсь монахиней, в моей душе крепок данный обет, и я могу остаться вне мирской суеты.
К а т а. Из двух благодатей, в более коварной форме, я тоже получила свою: адские муки. И моя маленькая семья, словно шелуха, отделилась от меня. Но вместо просветленности в моей душе только мрак и апатия.