К ю в е ч е ш. А потом садишься и носом клюешь.
Х а б е т л е р. Нельзя мне дремать, сосед. Когда пастор заканчивает молитву и проповедь, вступаю я. Запеваю: «Как лань стремится в прохладные струи ручья…».
Младенец на кровати начинает плакать.
Верующие подпевают. (Берет ребенка на руки, уносит в кухню, затем возвращается.) А в канун Нового года я пел: «Изначально уповаючи на тебя…». В военной тюрьме, кто слушал, прямо рыдали.
К ю в е ч е ш. Ну, а кроме как псалмы тянуть, есть у тебя какая работа?
Х а б е т л е р (наполняет стаканы, обойдя Кювечеша). Есть. Бывают венчания, крестины, похороны, исповеди в камере смертников и казни.
К а л а у з. Казни? Уж не хочешь ли ты сказать, что и при казнях вы тоже присутствуете?
Х а б е т л е р. Да, приходится, но это тягостная обязанность. Я больше всего люблю крестины, они обычно проходят на дому, а там частенько и чаевые перепадают.
К ю в е ч е ш. А похороны? Бывают там чаевые?
Х а б е т л е р. Если рядового хоронят, с теми мы управляемся быстро, отряжают только солдат нести гроб. С офицерами больше возни, а уж с высокими чинами… Хоть бы не было их совсем, этих знатных покойников!
А н н а вносит ребенка, кладет его на кровать.
Хабетлер смотрит на склонившуюся Анну.
А н н а. Значит, бывают и знатные покойники?
Х а б е т л е р. Бывают, и этих я просто ненавижу. Знатным покойникам положены торжественные похороны.
М а р и я П е к входит с блюдом коржиков.
К а л а у з. И за это ты их ненавидишь?
Х а б е т л е р. Вот именно. Когда Хермана Кёвеша{90}, генерал-полковника, героя мировой войны, хоронили на кладбище Керепеши{91}, так заупокойная целых два с половиной часа тянулась. Главнокомандующего Пала Надя{92} провожали из Офицерского клуба. На панихиду прибыл его высокопревосходительство Миклош Хорти{93}. В помещении духотища, все канделябры пылают. У пресвитера, господина Таубингера, прямо ноги подкашивались, а он все говорил и говорил. Знатные господа утирались платками. А я стоял как раз у самого канделябра, пот с меня так и лил градом. Усы хоть выжми, глаза все изъело потом.
М а р и я П е к (со злостью). А ты чего рожу не вытер? У тебя небось тоже платок был, не хуже других!
Х а б е т л е р. А потому, драгоценная мамочка, что боялся сунуть руку в карман, кругом полно было сыщиков, кто их знает, как они поймут, зачем я полез в карман. А вытирать пот ладонью в трех шагах от господина регента я постеснялся. (Опускается на колени перед Марией Пек, целует ей руки со скрюченными пальцами.) Дорогая мамочка, спасибо тебе за твою неустанную заботу обо мне и наших ненаглядных детках.
М а р и я П е к (краснеет). Старый дурень. (Гладит Хабетлера по голове, смущенно улыбается.)
К а л а у з (поднимается, без всякого пафоса, очень искренно). А теперь позвольте мне поднять бокал за наследника, моего крестника Яноша Хабетлера-младшего.
М а р и я П е к (растроганно). Храни нас, господь!
Сцена темнеет, свет направлен только на П и с а т е л я.
П и с а т е л ь. Весной Янош Хабетлер привез из Брюгеча Гизике. Через год красавица Анна Кювечеш родила сына. Мария Пек стала его крестной матерью. По соседству с ними поселились монахини, открыли приют имени Пия, но ребенка Анны Кювечеш туда не взяли.
Комната Хабетлеров к вечеру. М а р и я П е к духовым утюгом гладит солдатские рубахи, выглаженное белье стопкой высится на столе. А н н а К ю в е ч е ш стоит у окна, грустно смотрит на проходящих по улице монахинь.
М а р и я П е к (замечает монахинь, бежит к двери). Преподобная Оршойя! Сестра Оршойя, сделайте одолжение, зайдите ко мне на минутку!
С е с т р а О р ш о й я входит.
Слава Христу!
С е с т р а О р ш о й я (Марии Пек). Что вам угодно?
М а р и я П е к. Преподобная сестра, отчего вы никогда не взглянете на моего крестника?
Х а б е т л е р останавливается в дверях, в руках у него узелок.
С е с т р а О р ш о й я (холодно). Оттого, что его мать, если уж вышла замуж за человека реформатской веры, могла бы по крайней мере частью искупить свой грех, пригласив католичку в крестные матери.
М а р и я П е к (приходит в ярость). Да чтоб их… в господа бога и всех угодников!.. Сестра, а у той католички не попадет душа в ад оттого, что человек реформатской веры зарабатывает ей на хлеб?
С е с т р а О р ш о й я быстро уходит.
Х а б е т л е р (отходит от двери, давая дорогу монахине; он с трудом подбирает слова). Даже с монахинями сцепилась? Со всеми? Никому от тебя нет покоя!
А н н а. Пойду за детьми. (Уходит.)
Х а б е т л е р (хватается за голову). Ты хоть понимаешь, что ты наделала? Какой позор! Того гляди, еще в полицию вызовут!
М а р и я П е к. Чего ты скулишь? Меня ведь вызовут, не тебя!
Х а б е т л е р. А если тебя посадят? Или оштрафуют как следует?
М а р и я П е к. Черта с два оштрафуют! Что я ей, оплеуху влепила? Или пинка дала? Мели больше!
Х а б е т л е р. Имей в виду, что господин инспектор полиции строжайшим образом предупредит тебя, чтобы впредь не сквернословила перед монахинями. Так непристойно вести себя! Да завтра же над тобой будет потешаться весь поселок!
М а р и я П е к. Ну и ладно! Хватит брехать!
Х а б е т л е р. Вот что, жена! Добром прошу тебя, попридержи язык, а то, неровен час, кончится мое терпение, а тогда уж точно беды не миновать!
М а р и я П е к громко, истерически смеется, выходит, унося утюг.
(Моет руки.) Сняли пресвитера, господина Таубингера.
Г о л о с М а р и и П е к (из кухни). Да, не повезло ему, бедняге. И кто ж теперь твой начальник?
Х а б е т л е р. Полковой пресвитер Балаж Дани.
М а р и я П е к (входит, вносит сковороду с тушеной картошкой, ставит на стол). Ты уже разговаривал с ним?
Х а б е т л е р (кивает головой). Сегодня утром. Заходит он в канцелярию, а я сплю. (Начинает есть.) Трясет меня за плечо. «Как ты смеешь спать на службе?» — спрашивает.
М а р и я П е к. Ох, Иисусе!
Х а б е т л е р. Изволите знать, господин полковой пресвитер, говорю я ему, с часу ночи я обычно подрабатываю грузчиком на оптовом рынке у торговца Йожефа Хуньорго, потому как семья моя нуждается.
М а р и я П е к (нервозно). А он?
Х а б е т л е р. Подумал, потом изрек: благородный поступок. Да, сказал он, добрая у вас душа. И дал пенгё. Вот, купи себе вина, а детям леденцов. (Подвигает Марии Пек остаток картошки.)
М а р и я П е к (ест; оживленно). Пойдешь сегодня в «Ресторанчик Христа»{94}?
Х а б е т л е р (встает из-за стола). Пойду, мать. Теперь каждый день спевки, ведь мы готовимся к празднику песни в Шопроне{95}. По мнению господина кантора, мы не должны осрамиться, а если вторые голоса подтянутся, можно даже надеяться на успех.
М а р и я П е к. Что вы поете?
Х а б е т л е р (перед зеркалом приглаживает усы, поет).
«Высоко летит журавлик, жалобно кричит.
Разлюбила меня милая, даже не глядит»{96}.
Здорово?
М а р и я П е к. Здорово! Присматривай за Банди Кювечешем, чтоб не пил.
Г о л о с К а л а у з а (с улицы). Янош, ты готов?
Х а б е т л е р. Иду! (Целует Марию Пек, напевая, уходит.)
Мария Пек, напевая только что услышанную песню, принимается стелить постель; в дверях появляется ц ы г а н к а.
Ц ы г а н к а. Целую ваши прелестные ручки, моя красавица!
М а р и я П е к. Ну, только тебя не хватало! Может, денег принесла?
Ц ы г а н к а. Я удачу принесла, драгоценная, большое счастье!
М а р и я П е к. А взамен загребешь деньги, если получишь! Но у меня не разживешься!
Ц ы г а н к а (показывает на кружевное покрывало). Дай мне вот это!
М а р и я П е к (смеется). Хитра больно!
Ц ы г а н к а (озирается, тихо). Недаром прошу, бесценная. Расскажу тебе за это всю правду, как на духу. Покажи ладонь, коли не боишься.
Мария Пек протягивает руку.
Недалеко от тебя живет одна черная женщина. Дурной глаз положила она на мужа твоего, отбить хочет…
М а р и я П е к. Убирайся отсюда…
Ц ы г а н к а, оробев, торопливо уходит.
Боже правый, один ты все видишь! (Дрожащими, некрасивыми руками поправляет русые косы, уложенные венцом. Смеркается, она зажигает керосиновую лампу. Затем подходит к стене, стучит кулаком.) Анна! Аннуш! Ты дома?
Тишина.
К ю в е ч е ш (пьяный, вваливается в комнату, орет). Эй, где ты, паскуда! Крыса церковная!
М а р и я П е к. Ах ты, проклятущий! Так ведь окочуриться можно! Катись отсюда, не то, видит бог, оболью из ведра! Ступай домой и проспись!
К ю в е ч е ш (задумывается). Ну, иду-иду.
Мария Пек присаживается на край постели, уставясь перед собой.
К ю в е ч е ш (в дверях наносит удары воображаемому противнику). Ну, теперь — баста! Эй, где ты, кобель в мундире? Ну-ка выйди сюда, покажись!
М а р и я П е к. Все не уймешься?
К ю в е ч е ш. Где твой святоша? Златоуст треклятый!
М а р и я П е к. Не дери глотку! На что это похоже? Выпил кружку и несет невесть что. Всполошишь всех соседей. К утру протрезвеешь, опять прощения станешь просить. А ну, убирайся отсюда к чертовой матери!