К ю в е ч е ш (растерянно опускает руки). Кума! Вчера они прогуливались на Орлиной горе.
М а р и я П е к (тихо). Никто того не видел.
Они смотрят друг на друга.
К ю в е ч е ш (очень серьезно). Прошу прощения. (Уходит.)
Мария Пек заводит будильник, смотрит в окно: со спевки возвращаются мужчины, в руках у них свечи, тихо, на два голоса поют.
Х а б е т л е р (появляется в дверях, в руке у него горящая свеча, тихо, с чувством, поет).
«О, что это звучит в ночи,
Что прогоняет сон?
Птичка в листве о любви поет,
Все о любви поет, все о любви…»{97}.
Слышно, как за стеной Кювечеш бьет жену.
(Поет все громче, пытаясь заглушить ссорящихся, чтобы не услышала Мария Пек. За стеной наступает тишина, тогда он тоже перестает петь. Задувает свечу, которую все еще держит в руках.) Отныне придется беречь каждый филлер. Оптовый рынок перенесли, и я не могу ходить в такую даль подрабатывать. (Надевает наусники.)
М а р и я П е к. Может, я до сих пор попусту тратила деньги? На любовников транжирила? (Сидит на краю постели, крутит в руках стакан.)
Х а б е т л е р. Утром я рассказал о нашем тяжелом положении, — что сносят бараки и нам придется съезжать отсюда. Мне разрешили прислуживать за столиками в офицерской столовой и брать из еды остатки домой, семье.
М а р и я П е к (истерически смеется). Отец создатель! Вот когда набьем себе брюхо! Глядишь, и тортов полопаем! (Бросает стакан об пол.)
Х а б е т л е р. Не швыряй, другая бы рада была такой удаче. Я сроду не делал ничего незаконного, но уж о семье своей забочусь из последних сил.
М а р и я П е к (взрывается). И ты еще смеешь о семье заикаться? Блудливый ты кот! Думаешь, я слепая? Не вижу, что вы вытворяете с Аннушкой? Как друг другу улыбочки строите? Пялите друг на друга бесстыжие свои бельма? Шваль подзаборная!
Х а б е т л е р (бледнеет). Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Ты что, рехнулась? Заклинаю тебя, не кричи, не оскорбляй меня. Я человек тихий, смирный, не выношу склок да скандалов, сам мухи не обижу, но уж если выведут меня из терпения, быть беде.
М а р и я П е к. «Быть беде»! Какой беде? Мастер ты зубы заговаривать, негодяй отпетый! Поганый твой язык!
Х а б е т л е р. Замолчи, Христа ради! Уж лучше я уйду, уйду куда глаза глядят! (Направляется к двери.)
М а р и я П е к (смеется). Уйдешь? (Преграждает ему дорогу.) И шлюху свою чернявую с собой заберешь?
Х а б е т л е р. Заткнись, говорят, мать твою! Заткнешься ты или нет? (Валит женщину на пол, бьет, пинает ее ногами.)
М а р и я П е к (визжит). Слышишь, слышишь, как надо мной муженек измывается? И все из-за тебя, сука черная! (С трудом поднимается, бросается к стене, стучит рукой.) Пусть покарает тебя господь, что мужа моего приманиваешь!
Хабетлер оттаскивает ее.
А н н а (появляется в дверях, отчаянно рыдая). И как только небо терпит! Чтобы я с твоим мужем!.. Заколюсь на глазах! (Дергает ящик стола, ищет нож, но под руку попадается только деревянная ложка, размахивает ею.) Какой позор! Святая Мария! И как только небо не рушится! (Убегает.)
Х а б е т л е р застегивает мундир, надевает черный с золотыми бляхами кивер и уходит. Мария Пек садится, беззвучно плачет.
Входят К ю в е ч е ш с К а л а у з о м, оба пьяные.
К ю в е ч е ш. Добрый вечер, кума. А муж где?
М а р и я П е к. Ушел.
К а л а у з. А когда придет?
М а р и я П е к. Не сказал.
К а л а у з (Кювечешу). Сыграем в карты?
К ю в е ч е ш. Вдвоем какая игра. Да и в азарт мне нельзя входить, я всего лишь жалкий сапожник.
К а л а у з (садится к столу, достает карты). Подождем. (Марии Пек.) Зажги лампу, вам-то нечего беречь керосин.
М а р и я П е к. Поджарить хлеб с чесноком?
К ю в е ч е ш. Поджарь.
К а л а у з. Послушай, Кювечеш, осталось там еще во фляжке?
К ю в е ч е ш (достает флягу, разглядывает ее). Кума, стопки!
М а р и я П е к. Не ори! Тут тебе не кабак! (Приносит стопки.)
К ю в е ч е ш (наливает). Мне плевать, что снесут поселок, по мне, пусть хоть все дома запалят и сожгут. Но ведь под открытым небом не проживешь. А у меня два сына, жена, куда с ними денешься?
М а р и я П е к (берет стопки, борется со слезами). Нам тоже не легче. Неизвестно, что с нами будет… Какая участь ждет нас.
К ю в е ч е ш (кричит). Да, но кто знает, что делать?
Молчание.
Скажите же что-нибудь.
Молчание. Кювечеш озирается по сторонам, Калауз и Мария Пек сидят не шелохнувшись. Кювечеш падает на стол, громко рыдает. Темно, завывает ветер.
П и с а т е л ь. Шли годы. После Гизике и Яни у Хабетлеров родились еще две дочери, Эстер и Хайналка. Гизике плакала и кричала: почему мы без конца рождаемся! Хабетлер насилу вырвал ее из рук у Марии Пек. Яни после школы бежал на улицу или на пустыре слушал байки Сёрма.
Пустырь, свинцово-серое зимнее небо, дует сильный ветер. С ё р м со шкиперской бородой, в белой морской фуражке. Оборванный, у пояса видавший виды солдатский котелок. Ноги обмотаны мешковиной. Переминаясь с ноги на ногу, он что-то рассказывает Я н и. На другой стороне, возле кухни для бедняков, собираются обычные п о с е т и т е л и. Проходит п о л и ц е й с к и й.
Я н и. Скажи, дядя Сёрм, военный корабль тоже может перевернуться?
С ё р м. И с людьми и с орудиями! Молись тогда богу, пока цел, но все понапрасну. Загробной жизни нет. Рыба сожрет человека, и вся недолга. Но люди боятся, вот и отбивают поклоны. Не бери с них пример, Яни, и не молись, никчемная глупость. (Смеется.) И святцы тоже порядочный вздор.
Я н и (смеется). Почему это вздор?
С ё р м. Потому как от этих именин никакого проку. Куда лучше мой календарь. (Показывает кусочек картона.) Вот смотри! Понедельник: лапша с повидлом. Вторник: горох. Среда: постное, манная каша. Четверг: горох. Пятница: постное, манная каша. Суббота: гуляш из конины. Воскресенье: Яни Хабетлер, отменные харчи!
Я н и (смеется). Значит, завтра отменные харчи! Только, дядя Сёрм, не жди здесь, на пустыре, я принесу тебе в хибару. Холодно. Мать сказала, ночью снег выпадет.
С ё р м. Нет, лучше уж я подожду тебя здесь. У меня ты вечно корчишь такие рожи, что тошно глядеть.
Я н и. Да там воняет, как в норе у хорька.
С ё р м. Это верно, ведь у меня чистоту наводить некому.
Я н и. Мы с Гизике прибирали у тебя, даже два раза. А через час ты опять все расшвыриваешь.
С ё р м. Конечно расшвыриваю! Потому что я старый! К ста годам и ты неряхой заделаешься. Что, думаешь нет? И я был не абы кем! Моряком! (Подходит к кухне, но не хочет вставать в очередь.)
М у ж ч и н а. В очередь, папаша!
С ё р м. Нечего делать мне замечания! Чтоб я больше не слышал ни единого слова! Мало того, я требую двойную порцию! Зарубите это себе на носу. Все, вся Мадьярия!
Г и з и к е. Опять ругается?
Я н и. Он же очень старый.
Г и з и к е. А сколько ему?
Я н и. Не знаю, Гизике. Он говорит, сто лет.
Г и з и к е. Сто лет!
С ё р м (над которым издеваются, в ярости топает ногами). Чего прицепились, оборванцы! Я спас на «Новаре»{98} жизнь его высокопревосходительства Миклоша Хорти! В шторм, под огнем, в большом сражении!
М у ж ч и н а (хохочет). Сразу видно по тебе!
С ё р м. Видно? А почему? Потому что неблагодарный человек регент! Вероломный негодяй! Крыса!
Толпа умолкает.
Да не охраняй я его в том сражении, не разъезжал бы он теперь в экипаже, не набивал бы брюхо в роскошном дворце! Чтоб его черви источили!
Подходит п о л и ц е й с к и й, сгребает старика за шиворот, выводит из толпы. Ветер усиливается.
(Идет с полицейским, тихо, с задумчивым видом говорит, пока не скрывается за сценой.) Сколько всего доводится испытать человеку! Я видел такой шторм, что трусы дрожали от страха, вода захлестывала даже рубку на капитанском мостике. А ветер… пропитанный солью ветер, когда дует с моря… Как-то я рассказывал об этом одной девчонке, а она не поверила. До чего же глупая была девчонка… (Уходит.)
Яни хочет пойти за ним, но полицейский преграждает ему дорогу.
Г и з и к е (плача, тихо). Наверное, засадят старика в Рингер{99}, хоть мерзнуть больше не будет.
Я н и (клокочет от ярости). Скоты! Как они смеют его сажать! Грязные скоты, сволочи!
Начинают раздавать еду, очередь приходит в движение. Сцена темнеет.
П и с а т е л ь. Когда стали сносить бараки, на переселение им дали всего две недели. Женщины плакали, мужчины, собираясь кучками, обсуждали свалившуюся на них беду. Полицейские по двое патрулировали среди трущоб. Хабетлеры переехали на улицу Надьфуварош{100}.
Кабачок «Арфистка» в Йожефвароше{101}. Шум, хохот, клубы табачного дыма. У двух-трех ненакрытых столов сидят п о с е т и т е л и, болтают, пьют.
Б е л а Ш а п а д т. Ты даже не знаешь, от кого забрюхатела! Догадаться не можешь!
Ю л и Ч е л е (сидит у другого столика). Нет, знаю! Только не твое это дело!
И ш т в а н Х и р е ш (подталкивает Юли Челе, тихо)