Я не сумела уйти. (Шепчет.) А ты уходи отсюда. Пусть твоя жизнь будет счастливой.
Яни кивает головой, целует ей руку.
Квартира Дёрдя Зентаи.
З е н т а и. Я поступаю в университет. Не успокоюсь, пока меня не станут звать доктором Зентаи. Даже если изменится строй, диплом все равно останется в силе.
Э с т е р. Не сердись, но меня смех разбирает, когда на выпускном вечере веселятся плешивые типы. В восемнадцать лет это еще куда ни шло, а уж так, по-моему, просто нелепо.
З е н т а и. Твое мнение меня не интересует.
Э с т е р. Ты ни одного вечера не посидишь с ребенком. Черкаешь там что-то, трешь резинкой, зубришь стихи, если случайно заявишься домой трезвым.
Зентаи хватает ее за руку.
Не смей меня трогать! Ты мне противен! Уходи отсюда! Нет, этого я не выдержу!
З е н т а и. Ладно, уйду.
Э с т е р. Ты — скотина! Даже твой кровный отец на суде подтвердит, что ты распоследний пропойца и негодяй! А мылом моим не смей пользоваться! И зубной пастой тоже! Пива хлебай на две бутылки меньше, я не намерена на тебя ишачить! Правильно отец твой советовал гнать тебя к чертовой матери, а себе подыскать подходящего, честного, порядочного человека!
З е н т а и. Господи, а ведь какое великолепное воспитание я получил! Каждое утро меня будили актрисы. Отец, еще сонный, с похмелья, приставлял мне к уху трубку, и я слушал их щебетанье. Одна актриса даже пела господину инспектору. Конечно, будем справедливы, он все-таки заботился обо мне. Однажды пьяный приставил мне ко лбу револьвер, потому что я не хотел ужинать. Мать три года промучилась с ним, потом умерла… Но этот добродетельный человек все-таки мой родной отец, и на его могиле я велю написать: «Здесь покоится Никто…» А ты просто глупая гусыня, и до чего же ты мне противна, ей-богу! (Выходит.)
Э с т е р. Когда уберешься отсюда?
Г о л о с З е н т а и (из прихожей). Уберусь…
Э с т е р. Когда я наконец от тебя избавлюсь?
Г о л о с З е н т а и. Уйду… скоро уйду.
Сцена темнеет.
П и с а т е л ь. Вся семья была того мнения, что Зентаи никуда не уйдет. Но в конце октября он неожиданно переселился, забрал с собой фотоаппарат и радиоприемник. Эстер пришла домой, увидела пустой столик, где раньше стоял приемник, и заревела.
Квартира Хабетлеров.
Г и з и к е. Ты что, спятила? А если бы он все разделил поровну? Радуйся, что мало забрал.
М а р и я П е к. Господи, все трое… Все трое…
З е н т а и - с т а р ш и й (дает деньги Эстер, игриво). Не убивайся о моем непутевом сыне, не стоит он этого.
Э с т е р. Нисколечко я не убиваюсь. Противен он мне. Как есть подонок. Раз в месяц только придется встречаться с ним, чтобы получать деньги на ребенка. А там, да поможет нам бог!
З е н т а и - с т а р ш и й. Оставь ты бога в покое, не верю я в эту муть. А попов, так тех просто ненавижу. По-моему, живут они припеваючи, не утруждают себя, и всего вдоволь. Если лет этак через пятьдесят я случайно умру, не подпускайте попа ко мне близко, не то вылезу из гроба и дам ему пинка под зад.
Входит Х а й н а л к а, передает отцу вафли.
Х а б е т л е р (целует Хайналку). Сколько кровных денежек вылетает у вас из кармана! Каждый божий день приносите мне вафли; знаете, что я их безумно люблю.
М а р и я П е к. Ну и дуреет же человек под старость! (Невесело улыбается.)
Х а й н а л к а (Эстер). Ну, что, убрался наконец-то?
Мария Пек плачет.
Не плачьте, мама, куда ни посмотришь, везде одни неудачные браки, только жены мирятся с мужьями-пьяницами и с побоями да боятся, что соседи осудят, и жалеют делить мебель и барахло.
Г и з и к е. Мы, слава богу, не такие. У нас нет этой рабской привязанности. Мы не боимся одиночества и детей прокормим и воспитаем.
Я н и. Уж это точно. Один будет играть на кларнете, другая — мурлыкать модные песенки. И смогут есть лапши с творогом и жареной рыбы сколько влезет!
Г и з и к е. И это все, что ты можешь сказать? А если тебя жизнь покорежит? Куда ты денешься? Это я нянчила тебя в бараке, пока мама работала, я водила тебя гулять, купала, совала тебе хлеб, яблоки.
Я н и. Зачтется тебе на том свете! А передо мной нечего ломаться, знаю я о тебе предостаточно, о всех твоих похождениях. Дураком, что ли, меня считаете? Остается только повесить у входа красный фонарь: пусть все видят, где живут девицы Хабетлер! Пожалуйста, милости просим! Одна другой стоит! Джаз, танцы, шоколадный ликер! Минуточку терпения, до всех черед дойдет!
М а р и я П е к. Неправда! Не слушайте его! Он просто так орет! Вечно он собачится. От меня, от меня у него этот треклятый сволочной характер! А сердце у него доброе, у вашего брата! Никогда он вас не оставит.
Я н и. Плевать я хотел на всю семейку! И на вас тоже! Не ломайте комедию, этим меня не проймешь, осточертело все! И вы мне надоели, мама! Все мне опротивели! Все! Сыт по горло! До тошноты!
М а р и я П е к (рвет на себе волосы, истерически). Лается он, лается, просто глотку дерет! А сердце у него доброе! Не даст он семье развалиться. (Падает.)
Я н и (бросается к ней, поднимает на руки). Да, да, я просто так, глотку деру, от дури. Мама меня знает. Мама, сдохнуть мне, если я хоть когда в жизни брошу их. Нельзя оттолкнуть своих кровных сестер.
Сцена погружается в темноту.
П и с а т е л ь. Участковый врач сделал Марии Пек укол и ушел. Но не прошло и получаса, как он без вызова снова вернулся. Бессильный что-либо предпринять, сделал красноречивый сочувственный жест. Сердце, сказал он. И вызвал «скорую помощь». Наутро дети уже не застали Марию Пек в палате. Она умерла в четыре часа утра.
Больничный коридор.
Х а б е т л е р. Не пустили меня к ней! Не было меня с ней рядом! Не подержал я в последнюю минуту ее дорогую руку. (Плача.) Боже всемилостивейший, не пустили меня к ней! Что ты сделал со мной, господи?
Я н и. Пожалуйста, не надо. И так сердце разрывается, зачем же усугублять горе? Пожалуйста, поймите это, папа.
Х а б е т л е р. Она сказала, что покинет меня! Сказала мне! В землю положат родную мою, бесценную! Жизнь моя единственная, навеки ты меня покинула! Отправлюсь и я эа тобой, родная, золотая моя мамочка! Пусть обоих нас укроет одна могила!
В р а ч (дает ему стакан воды). Возьмите себя в руки, пожалуйста. Нельзя же так распускаться. Сейчас вас ждут трудные дни, силы вам еще понадобятся.
Г и з и к е. Надо заплести ей косы и уложить сзади венком.
Из груди Хабетлера вырываются громкие вздохи, глаза выражают беспредельную скорбь.
Я н и (не отходит от него ни на шаг). Пожалуйста, успокойтесь, папа! Очень прошу вас, папа, пожалуйста, успокойтесь.
Э р в и н. Нельзя его пускать на похороны. Лучше дать сильное снотворное. Даже если потом он будет упрекать нас, все-таки легче, а то вдруг подкосит его сердечный приступ прямо там, на Ракошкерестурском{142} кладбище.
Х а й н а л к а. Мы не имеем права лишать отца последнего прощания.
Г и з и к е. И мама ждет его. Всегда вместе держались всей семьей. Так и впредь надо стараться…
Темнота.
П и с а т е л ь. Дочери взяли напрокат черные пальто, платки, сумки. Нарукавных повязок хватило даже на внуков, и они испуганно, но гордо носили их.
Сад перед кладбищенской часовней. Слышен погребальный звон.
Х а й н а л к а. Нет у меня больше мамы!
Э р в и н (тихо). Будешь прощаться с ней, увидишь, в гробу у нее совершенно чужое лицо.
Эстер останавливается возле Хайналки и Эрвина.
Х а й н а л к а. Ты была там?
Эстер кивает головой. Х а й н а л к а входит в часовню.
Ф о т о г р а ф. Какие фотографии желаете, господин?
Э р в и н (тихо). Идите к черту.
Г и з и к е. Папа, наверное, был бы рад фотографиям. Может, и в Брюгеч послал бы несколько штук.
Фотограф показывает свою коллекцию.
Х а й н а л к а (выбегает обратно, трясет головой, падает на плечо к Эрвину, рыдает). Это не она… Не она…
Э р в и н (на вопрошающий взгляд фотографа). Делайте что хотите.
Х а б е т л е р. Господи! Она меня покинула! Боже правый, милосердный! Покинула меня!
Я н и. Папа, прошу вас! Папа, ну, пожалуйста, не надо!
Фотограф возится с лампой-вспышкой.
П а с т о р выходит из ризницы и направляется в часовню.
З е н т а и - с т а р ш и й (пастору). Прошу вас, господин пастор, сократить отпевание, поскольку Яношу Хабетлеру-старшему плохо. К сожалению, нам придется обойтись без ваших распрекрасных псалмов. Претензий к вам по этому поводу быть не может, ведь вы столь ревностно тщитесь спасти наши души.
Пастор смотрит на него, не говоря ни слова.
Ж е н щ и н а (замечает Юли Челе). Бесстыжая шлюха! И сюда притащилась тревожить усопшую!
Б е л а Ш а п а д т. Убирайся отсюда! Оставь в покое убитую горем семью!
Юли Челе испуганно вертит головой.
Я н и (подходит к ней.) Не обижайте ее. Она любила мать.
Пастор начинает громко читать молитву, все поворачиваются в его сторону.
Квартира Хабетлеров.
Г и з и к е. Схожу к маме на могилку. Папа не пойдет со мной?
Х а й н а л к а. Папа никуда не пойдет. Пусть отдыхает дома.
Х а б е т л е р. Я слышу, как она жалуется. Говорит, ледяной ветер, я мерзну, ведь вы принесли меня сюда, на холодное кладбище, прямо из теплой постели. Укрою тебя, обниму, лягу с тобой на веки вечные, моя маленькая, дорогая, милая мамочка.