Е в а (Тамашу). Чего ты от нее хочешь?
Т а м а ш. Хочу узнать, действительно ли она верила в свое призвание стать археологом? Хочу разрешить наш давнишний спор.
А н д р е а. Вы уже просили у меня прощения, и я считаю вопрос исчерпанным. Я действительно поверила в свое призвание.
Т а м а ш. А как вы обрели эту веру?
А н д р е а. Ответ требуется для уточнения моей характеристики или вы интересуетесь из любопытства?
Т а м а ш. Только из любопытства.
А н д р е а. В таком случае открою вам тайну… В одной книге по истории искусства я увидела ушебти. Они меня очаровали.
Т а м а ш. Какая вы образованная, Андреа. Просветите меня, что такое ушебти, я не знаю.
А н д р е а. Я тоже не знала, пока не прочла пояснение к иллюстрации… А поскольку эта книга была на немецком языке, я с трудом справилась с текстом, но в конце концов все же разобрала его… Как выяснилось, древние египтяне при погребении знатных покойников клали рядом с умершими маленькие статуэтки из дерева, камня или фаянса размером в двадцать — двадцать пять сантиметров… Вот эти погребальные статуэтки и называются «ушебти». По верованиям древних египтян, когда властитель загробного мира, он же судья душ умерших. Озирис, повелевал умершим знатным особам обрабатывать свои наделы в загробном царстве, эти самые ушебти должны были являться вместо них и выполнять все работы…
Е в а. Об этом ты даже мне не рассказывала.
Т а м а ш. И эта наивность древних египтян привлекла вас к археологии?
А н д р е а. Посудите сами, до чего дерзкий и хищный замысел. Это меня заинтриговало, и мне захотелось узнать, каким же был мир в древние времена.
Т а м а ш. Я удовлетворен ответом и больше вас не задерживаю.
Е в а. Пойдем, Андреа, я хочу тебя кое о чем попросить…
Обе направляются в комнату Евы.
Т а м а ш. Ева! Неужели ты все-таки решила уйти?
Е в а. Если ты хочешь, чтоб я осталась… впрочем, ты знаешь, с чего тебе надо начать. Звони Понграцу!
Т а м а ш (беспомощно). Но ведь…
Е в а. Звони без промедления, пока я здесь. (Уходит вслед за Андреа.)
Тамаш остается один. Прихрамывая, подходит к письменному столу, садится и, уставившись на телефонный аппарат, берет трубку, затем кладет ее. Запрокинув голову, устремляет взор в потолок. Нечаянно смахивает что-то со стола, протягивает руку, чтобы поднять, — оказывается, это ключ от машины. Подняв его, бросает на стол. Снова садится к телефону, но не поднимает трубку, а только держит на ней руку. Входит Е в а.
Е в а. Звонил?
Т а м а ш (не сразу). Нет.
Е в а. Не мог дозвониться?
Т а м а ш. Я и не пытался.
Входит А н д р е а, держа в руке фотографию.
А н д р е а. Это фото вашего выпуска. Вот это ты?
Е в а (грустно). Да, это я. (Берет фотографию.) Андреа, иди сейчас в кафе «Пикколо», которое на углу, и подожди меня. Я через несколько минут приду.
А н д р е а (с изумлением). Но ты же сказала…
Е в а (прерывая). Теперь это уже не имеет значения… Пожалуйста, иди и жди меня в кафе. Иди, иди. (Провожает Андреа и тут же возвращается.) Я так и знала, что ты пойдешь на попятный.
Т а м а ш. Зачем ты ее выпроводила? Ты с ней обошлась довольно бесцеремонно.
Е в а. Потому что хочу поговорить с тобой наедине. (Сурово и категорично.) Когда ты намерен позвонить Понграцу?
Т а м а ш. Разве в этом есть такая сверхсрочная необходимость? Успеется… (Притворяется невозмутимым, надеясь выдержкой урезонить ее.) Мне не хочется поступать опрометчиво, к чему пороть горячку?
Е в а. Короче говоря, ты не хочешь с ним говорить.
Т а м а ш. Твоя подружка пришла в тот момент, когда я тебя спрашивал, ради чего я должен говорить с Понграцем? Чтоб меня снова унизили, снова привлекли к дисциплинарной ответственности? А потом то и дело давали мне почувствовать, что они, дескать, умеют прощать? Ты этого хочешь? Вряд ли. Так зачем же в таком случае мне туда возвращаться?
Е в а. Потому что там тебя хорошо, так же как и я, раскусили. И тебе бы пришлось здорово перестроиться…
Т а м а ш. Иначе говоря, перестать быть самим собой.
Е в а. И это невозможно?
Т а м а ш. Возможно, но мучительно. (Берется за больную ногу.) Это все равно что ходить на руках… Но ведь так не лечат… Ты требуешь от меня невозможного… Ну посуди сама, что ждет меня при Понграце и ему подобных? Я возьмусь за порученную мне работу, выполню ее, но не больше. Надрываться за других — дураков нет. Они перевелись. Последним был великан Атлант из древнегреческой мифологии, согласившийся поддерживать небесный свод, просто так, в порядке любезности. Но я не хочу уподобляться ему и становиться дуралеем. Я знаю, мои плечи выдержат многое, но если уж вы взвалили бремя на них, то будьте любезны не наваливать еще больше и не требовать какого-то там рвения, горения и т. п. … Я давно понял — когда ведешь машину, надо смотреть только вперед. Кто поглядывает по сторонам или, не дай бог, оглядывается назад, тому недолго и в канаву угодить… (Запнувшись.) Да-да, в канаву… (Замолкает в замешательстве.)
Е в а (спокойно). Ну-ну, продолжай, я тебя слушаю.
Т а м а ш (радуется, что может переменить тему разговора, не подозревая, что, по существу, развивает прежнюю). Несколько минут назад я вспомнил нашу встречу с тобой в библиотеке, в коридоре с каталогами… Мы живем в обстановке ожесточенных конфликтов, рассуждал я тогда. Масштабы мира все расширяются, а непримиримые противоречия между отдельной личностью и необъятным миром продолжают углубляться. Всю сложность современного мира во всем его многообразии человек уже не в состоянии охватить умом. Остается один-единственный выход — замкнуться в узком кругу своих интересов. (Берет Еву за руку.) Вот как отныне я хочу с тобой жить. Я готов отдать миру дань и нести бремя, которое возлагает на меня общество, но все остальное меня мало беспокоит, и мне ни до чего, ни до кого нет никакого дела. (Пытается ее обнять.) Мне нужна только ты. (Горячо.) Понимаешь? Только ты одна!
Е в а (отстраняется от него). Я? Ошибаешься. Тебя заботит только твоя собственная персона. Теперь-то я раскрою секрет. Я пришла, чтобы еще раз убедиться — сможешь ли ты жить не только для себя, сможешь ли думать о других и жить жизнью других людей. Нет. Теперь я вижу — нет. Ты на это не способен. Тебе нет дела до других, нет дела до всего окружающего мира. Нет!
Т а м а ш. Ты меня не поняла. Я хочу жить с тобой. Только с тобой, потому что в тебе есть то, чего не хватает мне. Без тебя я погибну, пойду ко дну…
Е в а. Можешь не продолжать… Бесполезно! Мне сейчас надо бы испытывать чувство облегчения и даже счастья, что я наконец избавилась от тяжких пут привязанности, любви к тебе, но этого не произошло. Я измучена, и на душе у меня тяжело, видно, увы, снова потерпела неудачу.
Т а м а ш. Потому что не только я тебя люблю, но и ты, ты меня любишь.
Е в а. Нет, теперь уже не люблю. Наша любовь, тлевшая под пеплом мелких житейских радостей, давно угасла.
Т а м а ш. Ева, раз уж ты так настаиваешь… я продам машину… Даже с Понграцем поговорю. Так и быть, обещаю тебе! Начнем все сначала, с нуля.
Е в а. С тобой мне уже ничего не хочется. Ты не способен стать другим, ты никогда не изменишься. Ты всегда будешь стремиться низвести меня до жалкой роли пешки — ушебти. Ты не преминешь позаботиться, чтобы при погребении твоих останков не забыли положить рядом с тобой безответных ушебти. (Уходит.)
Т а м а ш (кричит вслед). Ева!.. Ева!..
Е в а, даже не обернувшись, уходит.
Тамаш растерянно стоит посреди комнаты. Свет вокруг него постепенно гаснет.
З а н а в е с.
Миклош ДярфашЛАЗЕЙКА{163}Комедия в двух частях
Авторизованный перевод Г. Лейбутина.
О р б о к.
О р б о к н е.
Д ю л а.
К а р о л а.
Т е т я Т о н и.
М а р и.
Действие происходит в наши дни в Будапеште.
Задняя стена дома — частично каменного, частично деревянного, наполовину старого, наполовину обновленного, местами ярко покрашенного, местами серого. На первом этаже справа закрытые решетчатыми ставнями окна, посередине — вход на террасу. На втором этаже, над террасой — балкон. Рядом с балконом — также окно со ставнями. На крыше выделяются пятна новой ярко-красной черепицы.
На террасе — плетеная мебель, различный садовый инвентарь, лейки, на полу — стремянка. На подоконнике — цветы. Справа от террасы — сарайчик, где размещается мастерская хозяина дома. В глубине — изгородь, ворота, улица, дома.
О р б о к — чуть старше пятидесяти лет, сильный, с мужественным лицом.
О р б о к н е — его жена. Ей сорок два года; это красивая женщина, которая и без косметики выглядит молодой.
Д ю л а — их сын, двадцати одного года, модный, хотя одет во все обычное.
К а р о л а — двадцати двух лет, грациозная, говорит с милым провинциальным акцентом.
Т е т я Т о н и — стройная, с белоснежной, ухоженной кожей женщина, хотя ей уже семьдесят.
М а р и — двадцати лет, буфетчица, у нее «несовременное» лицо, но это вполне компенсируется модной прической.
Часть первая
Ранее летнее утро. Звучит бодрящая музыка. Из глубины сцены, на улице, появляется Д ю л а. Подойдя к воротам, он достает ключ, осторожно отпирает калитку; войдя, запирает ее, бесшумно поднимается на террасу. Крадучись, подходит к окну на первом этаже, распахивает ставни и хочет влезть в комнату.