Д ю л а (с радостью). Спасибо, папа.
О р б о к. Я говорю не о тебе, а об этой буфетчице.
Д ю л а. Я тоже думаю о Мари, папа.
О р б о к. Возможно. Но ты думаешь о ней в другой плоскости.
Д ю л а. Надеюсь, папа.
О р б о к. Оставь при себе свои потрясные реплики. Одним словом, эта буфетчица может прекратить свой безнравственный образ жизни, оставаться на своей работе, помогать своей больной, одинокой матери — наше общество предоставляет для этого все условия. Но… без тебя!
Д ю л а. Я не понимаю тебя, папа.
О р б о к. Мы никогда не понимали друг друга. Откровенно говоря, порой я надеялся, что, когда перед тобой встанет вопрос, с кого брать пример в жизни, ты все-таки подумаешь обо мне. Возможно, с моей стороны это было чрезмерной претензией, а может, самовлюбленностью. Лучше не говорить об этом. Теперь уже все равно. Сейчас никакие разговоры больше не помогут. Сейчас нужны действия. Решительные действия.
О р б о к н е. Пишта!
О р б о к. Да, Эржи, именно действия. (Сыну.) Молчать! Твои оправдания меня не интересуют. Молчишь? Ну и хорошо. Даю тебе три дня на размышления. Решай: или ты порываешь с буфетчицей, или убираешься из моего дома. Подумай хорошенько, Дюла!
Д ю л а. Можно встать?
О р б о к. Можно.
Д ю л а (спокойно). За три дня спасибо. У меня будет время поговорить с феей буфетной стойки. (После небольшой паузы.) Извините, мне надо идти. До свидания. (Быстро сбегает с террасы во двор и далее на улицу.)
О р б о к н е (смотрит на мужа; тихо, несмело). Ты был слишком строг с ним, Пишта! Твоя суровость только оттолкнет от нас Дюлу.
О р б о к. О какой суровости ты говоришь?
О р б о к н е. Ты и со мною суров и груб… Появляешься в доме, будто следователь в связи с каким-нибудь преступлением.
О р б о к. Не понимаю.
О р б о к н е. Стоит мне нечаянно пересолить суп, как ты уже считаешь, что я нарушила социалистическую законность.
О р б о к. Как-то странно ты сегодня выражаешься.
О р б о к н е. Надо же когда-то высказать тебе все.
О р б о к. Говори яснее. Какие у тебя ко мне претензии? Скажи мне о моих недостатках прямо и откровенно. Я не против деловой критики! Пожалуйста!
О р б о к н е. Да, ты хочешь людям добра, постоянно заботишься о благе семьи, постоянно…
О р б о к. Что ж ты перечисляешь мои достоинства. Ты о недостатках хотела говорить… Вот и говори о моих недостатках.
О р б о к н е. А это и есть твои недостатки. Да пойми ты: нельзя жить под постоянным контролем, когда каждый мой шаг тотчас оценивают по пятибалльной системе. Я уже давно перестала чувствовать себя просто твоей женой, я воплощенная идея, которой всегда нужно пребывать только на высочайшем морально-этическом уровне.
О р б о к. Значит, мне нужно было похвалить наше дитятко за то, что он спутался с этой…
О р б о к н е. Нет, но ты должен был поговорить с ним как-то иначе. К чему были эти угрозы, что ты выгонишь его из дому?
О р б о к. Так что же я, по-твоему, должен был сделать?
О р б о к н е. Не знаю. Я тоже больше уже не понимаю молодежь. Видно, мы оба стали стары для этого.
О р б о к. Глупости ты говоришь. Если бы подобное случилось в семье товарища Бодони (на мгновение пугается: как он вообще мог подумать такое), он в тот же миг выгнал бы своего сына из дому.
О р б о к н е. Тогда и товарищ Бодони ошибается.
О р б о к. Товарищ Бодони ошибается?
О р б о к н е (решительно). Да, ошибается твой товарищ Бодони.
О р б о к. Ну так вот, этот вопрос я больше обсуждать не желаю. И вообще мне пора в гараж. (Выходит, затем возвращается.) Что же касается товарища Бодони, то запомни, дорогая: он еще никогда не ошибался. До свидания. (Поспешно уходит в дом и через несколько секунд появляется с портфелем под мышкой у другого конца дома; открывает калитку и выходит на улицу.)
О р б о к н е встает со стула, некоторое время смотрит мужу вслед, затем, заплакав, быстро уходит в дом.
Освещение не меняется, время действия — около девяти часов утра.
О р б о к н е (выходит из дому, записывая на листке бумаги, что ей надо купить). Бутылку масла, три килограмма муки, пачку соли…
С левой стороны к дому подходит К а р о л а с большой дорожной сумкой. Она осматривается по сторонам, смотрит на табличку с номером дома и, убедившись, что перед ней нужный ей дом, нажимает кнопку звонка, Орбокне перестает писать, поворачивается, вытирает платком слезы. Карола звонит еще раз.
О р б о к н е (сходя с террасы). Вам кого, девушка?
К а р о л а. Извините, пожалуйста. Здесь живет Антония Кралашовская?
О р б о к н е. Тетя Тони?
К а р о л а. Да, тетя Тони.
О р б о к н е. Живет она здесь, но сейчас ее нет дома.
К а р о л а. Ой-ой!
О р б о к н е (подходя поближе к калитке). А вы к ней по какому делу?
К а р о л а. Я родственница тети Тони. Из Сомбатхея{164}. Меня зовут Карола Иштванец. Неудачная фамилия, не правда ли? Лучше бы уж называли Иштваница. А то какой же из меня Иштванец?
О р б о к н е. О, это ничего не значит.
К а р о л а. У вас очень хороший характер.
О р б о к н е. Говорят, что да.
К а р о л а. Но имя — это не все. «Оно — не рука, не нога, не плечо, не лицо, не какая-нибудь другая важная часть человека». Что-то в этом роде в «Ромео и Джульетте» говорят. Вы любите классиков?
О р б о к н е (удивляясь). Да… Да вы заходите! Пожалуйста, заходите. (Открывает калитку.) И подождите, пока возвратится тетя Тони.
К а р о л а. Спасибо. (Входит. Останавливается на лестнице.)
О р б о к н е. Тетя Тони живет наверху, на втором этаже, вон ее балкон. (Протягивает руку.) А вас, я уже знаю, зовут Карола! Вы прямо с вокзала? Проходите, садитесь. Вы же наверняка устали.
К а р о л а. Да. А мне так хотелось бы недельку пожить у тети Тони. (Порывисто.) Знаете, я ведь собираюсь посмотреть все-все музеи Будапешта, все картинные галереи, раскопки в Аквинкуме{165}, Ботанический сад… (Приходя в себя.) Как вы думаете, она разрешит мне у нее остановиться?
О р б о к н е. Наверняка. Она же, бедняжка, такая одинокая. И постоянно обижается на родственников, что они ее не навещают.
К а р о л а. В последний раз тетя видела меня, когда мне было три года. Мои родители, разумеется, не знают, что я имею намерение остановиться у тети Тони.
О р б о к н е (удивленно). Не знают?
К а р о л а. К счастью. Иначе они бы меня убили за это!
О р б о к н е. Но почему же?
К а р о л а. Простите, а вы хорошо знаете тетю Тони? Очень хорошо?
О р б о к н е. Да.
К а р о л а. Тогда вам, вероятно, известно, что в молодости тетя Тони была эдакой… ну, что ли, дамой с камелиями{166}, если уж опираться на классиков.
О р б о к н е. Известно.
К а р о л а. А правда, что от своих бывших поклонников она и по сей день получает денежную помощь?
О р б о к н е. Мы ее между собой называем «пенсией».
К а р о л а. Вы осуждаете ее?
О р б о к н е. Нет. Я очень люблю тетю Тони, и мне ее искренне жаль.
К а р о л а. Мне тоже. А не могли бы вы сказать, что это за люди, с таким усердием оказывающие ей коллективную помощь?
О р б о к н е. Я их не знаю. Поговорите с ней. Может, она вам сама расскажет. (Пауза.) Вы учитесь или работаете?
К а р о л а. Училась. Теперь буду работать.
О р б о к н е. Где, если не секрет?
К а р о л а. С осени начну преподавать в сельской школе. Буду учить и воспитывать детей.
О р б о к н е. Воспитывать детей — какое прекрасное призвание! Я иногда очень жалею, что мой сын не стал педагогом.
К а р о л а. А что, у него есть к этому склонность?
О р б о к н е (в замешательстве). В какой-то мере. Но он — техник по ремонту телевизоров.
К а р о л а. Вы правы, воспитание детей — призвание прекрасное. Только работа педагогическая очень трудная. Быть педагогом почти так же трудно, как быть родителем.
О р б о к н е. По-вашему, быть родителем трудно?
К а р о л а. Труднее всего на свете. Во всяком случае, при нынешних устаревших методах воспитания детей.
О р б о к н е. Вы считаете, что нынешние методы воспитания устарели?
К а р о л а. Да, конечно! А разве вы сами не замечали, как быстро стареют люди, едва у них рождаются дети? Воспитание детей губит самих родителей. Их губят именно огромные усилия, которые они прилагают, чтобы привить детям свои устаревшие взгляды на мораль, на отношения между людьми. А некоторые родители вообще норовят превратить своих детей в таких же точно старичков, как они сами, вместо того чтобы самим помолодеть до их возраста.
О р б о к н е (с удивлением смотрит на девушку, затем начинает смеяться). Ты мне начинаешь нравиться. Можно, я буду говорить тебе «ты»?
К а р о л а. Конечно. Ну, здравствуй.
О р б о к н е. Вы… Как? Ты тоже хочешь говорить мне «ты»?
К а р о л а. Нет, если это вас обижает, я, разумеется, могу называть вас тетей.
О р б о к н е. О, зачем же! Давай уж на равных. Будем говорить друг другу «ты». Эржи. (С облегчением.) Моя девичья фамилия звучит, пожалуй, даже еще хуже, чем твоя. Туртельтаубе. Эржибет Туртельтаубе. Имя венгерское. Фамилия немецкая. Туртельтаубе — по-нашему «горлица», «голубка». В школе меня так и звали Голубкой. (Удивленно.) Знаешь, Карола, сейчас мне вдруг показалось, что я снова стою в дверях своей школы и должна бежать на урок, вверх по лестнице. (Смотрит в сторону ворот.)
В этот момент сзади, у ворот, появляется т е т я Т о н и.
А вот и тетя Тони!
Тетя Тони открывает калитку и входит.