Жена А-сана, конечно, забрала бы собаку с собой, но ее нельзя было провезти в поезде, — вагонов в ту пору и для людей не хватало. А-сан успокоил жену, сказав, что привезет пса на машине или грузовике. Однако он вскоре получил от жены письмо, которое сильно его огорчило. Жена требовала привезти собаку поскорее.
На третий месяц после отъезда жены над их домом разразился бой между соединениями «Б-29» и японскими истребителями. Один «Б-29» упал в море у Ои, волоча за собой черную полосу дыма. Спустя дня три, глубокой ночью, Токио сильно бомбили. «Район Акасака бомбят…» — на холме Магомэ стояли люди и переговаривались между собой. А-сан держал Сий-тяна на ремешке. Дыму было столько, что шерсть пса совсем закоптилась. Утром к ним добрался родственник, он жил в Акасака. Они пошли взглянуть на пепелище, и А-сан понял: медлить больше нельзя, — перед ним лежал выжженный город.
На шестом десятке А-сан стал учиться водить автомобиль. Нелегкое дело, когда нервы как струна! Дней через десять он уже кое-как крутил баранку. Из молодого бамбука и коробки из-под мандаринов он соорудил для Сий-тяна ящик и поставил его на заднее сиденье. Оставив дом на попечение родственника, он рано утром покинул Магомэ.
На другой день к вечеру А-сан дотащился на своей машине до равнины Кофу. Когда же он наконец взобрался на перевал Сасаготогэ и глянул вниз, на реку Фуэфукигава, радости его не было конца.
Они расположились в трех комнатах деревенского флигеля. Там была еще одна комната, в которой хозяева обычно разводили шелковичных червей.
Жена А-сана (она к этому времени уже не вставала), присев на постели, распоряжалась мытьем Сий-тяна. Наконец шерсть собаки обрела привычную белизну.
У сиделки Коно-сан было белое лицо и тонкие губы. Узкие глаза глядели на мир сквозь очки. Девятнадцати лет она появилась в семье А-сана и с тех пор неотлучно находилась при его жене. Однажды только отпросилась к больной матери и прожила на родине три месяца. В доме к ней относились как к члену семьи. А в деревне даже думали, что она дочь или молодая родственница хозяев. Ее сухощавой стройной фигуре очень шел белый халат, но последнее время она ходила в момпэ и иногда надевала фартук. Сий-тян был очень к ней привязан.
С легким сердцем отдав свой автомобиль хозяину усадьбы по прозванию Шестой Кузнец, А-сан взялся за работу. Он вскопал и засадил поле, несколько раз съездил за лекарствами в Токио, — словом, он делал все, что велели жена и Коно-сан. Он так усердно трудился, что некоторые принимали его за работника. Между тем в маленькую деревню все прибывали и прибывали эвакуированные. И один из них однажды возмутился: дескать, в такое трудное время, когда людям спать негде, кое-кто держит в доме собак. Дело было, несомненно, и в том, что семье А-сан завидовали: приехали раньше других, захватили трехкомнатный флигель и живут теперь вольготно, будто в Токио, бывшая служанка поддерживает чистоту и порядок. Не нравился им и надменный пес, который не жаловал никого, кроме хозяев. Мало того, они испытывали уж и вовсе странную неприязнь к очкастой Коно-сан, у которой хозяин на побегушках. И всякий раз, когда представлялся случай, эвакуированные старались натравить крестьян на семью А-сана.
Коно-сан ловко гадала на картах. Возможно, она научилась этому для того, чтобы развлекать больных. Было нечто таинственное в том, как она, закрыв глаза, длинными тонкими пальцами вытаскивала из колоды карты. В давние времена вблизи усадьбы, где они жили, были золотые прииски, и в деревне по привычке называли хозяина усадьбы Шестым Кузнецом. Как-то Коно-сан удачно нагадала его молоденькой родственнице суженого. Молва об этом тут же распространилась, и молодежь, даже из соседней деревни, стала наведываться к ней погадать. Покровительство Шестого Кузнеца и популярность Коно-сан как гадалки сдерживали недовольство эвакуированных, но вот однажды, когда Коно-сан гадала деревенской девушке, шпиц укусил за руку маленькую девочку, которую та привела с собой. Девочка хотела было погладить Сий-тяна, а тот вдруг вцепился ей в руку. Руку тут же перевязали, девочку отправили домой, но от страха, что на нее напала собака, похожая на белую лисицу, у девочки сделался жар. Дело усугублялось еще и тем, что на щеке у девочки остался шрам от когтей собаки. На другой день А-сан по настоянию Шестого Кузнеца отправился извиняться, но был с гневом выдворен из дома, где жила девочка.
«Где это видано, чтобы в такое трудное время, когда и людям-то негде спать, держать в доме собаку. Пусть привяжут во дворе. А не то всей деревней придем и убьем ее», — решили эвакуированные, и крестьяне были с ними согласны. Но больная, выслушав мужа, и не подумала сказать Коно-сан, чтобы та отправила Сий-тяна во двор.
На следующий день местные ребятишки, возвращаясь из школы, нарочно сделали большой крюк, чтобы заглянуть к ним во двор, но Коно-сан вела себя так, будто ничего не замечает.
Прошел еще день, и работавший на картофельном поле А-сан увидел, что к их дому направляется толпа мальчишек и старух с младенцами за спиной. Во главе толпы шел дед девочки, который прогнал А-сана со двора. У А-сана тревожно забилось сердце, он уныло поплелся за толпой, — ведь надо было что-то делать. Сий-тян заливался громким лаем. Поскольку дед девочки отверг пакет с деньгами, который по давнему обычаю деревни вручил ему вместо подарка Шестой Кузнец, дело принимало серьезный оборот.
Флигель был освещен солнцем, сёдзи раздвинуты. У стены на постели, устроенной на соломенном тюфяке, лежала больная. На краю тюфяка обложкой вниз валялась книга, которую Коно-сан читала больной. Сий-тян, посверкивая густой шерстью, вертел мордочкой, отбрасывающей длинную тень на стену, и непрерывно лаял.
Старик остановился поодаль, опираясь на палку, и дрожащим голосом заговорил:
— Гляди, какой бешеный! На людей так и кидается! А вы почему не сделали того, что было велено третьего дня?! Наглецы какие! Не понимаете слов, сейчас убьем вашего пса. Давайте-ка его сюда! Внучка моя вчера опять плакала от страха. Эй, Шестой Кузнец, а ну выходи! Падай ниц да проси прощения! И кого только ты к себе пускаешь?!
Предоставив Сий-тяну выяснять отношения с толпой, Коно-сан повернула свое белое тонкое личико к хозяйке и стала шептать ей что-то на ухо.
Тут, подзадоривая мальчишек, из толпы выступила старуха с младенцем за спиной:
— Вы почему не держите собаку на дворе, как дедушка велел? Псина-то американская! А ну тащите ее сюда!
Мальчишки стали с палками в руках подходить ближе к дому. Сий-тян залаял еще пуще.
— Ишь дрянь! — завопила обезумевшая старуха и, проворно подняв с земли камень, замахнулась на собаку. — На людей лаять?!
Камни посыпались градом. Сий-тян забился в угол. Камни резко стучали о деревянные стены флигеля, оклеенные чистой бумагой.
Коно-сан, стройная, в белоснежном фартуке, решительно встала и церемонно уселась перед толпой, которая придвинулась уже к самому флигелю. Очки ее сверкали на солнце. Сложив тонкие руки, она вежливо склонила голову. Белоснежный воротник оттопырился и сильно обнажил спину. О стену ударился последний камень, наступила тишина.
— Я хотела бы посоветоваться с вами… — сказала она спокойно.
Дед потом говорил: точь-точь священная плясунья на представлении Кагура.
— О чем это? — хрипло выкрикнула старуха.
— Тише, Сий-тян, — будто не слыша, сказала Коносан, успокаивая собаку, и шпиц, фыркая носом с досады, уселся рядом с ней, как сторожевой пес у храмовых ворот. — Дело в том, что это не наша собака…
— Ну и что с того?
— Чья бы она ни была, мы не дадим вам своевольничать.
— …Хозяин привез ее на днях из Токио. Это собака одного важного господина…
«Что будет, что будет?» — думал А-сан. Он стоял в стороне, в тени дуба.
— А нам все равно, чья! Только не думайте, что любой паршивой собачонке дозволено издеваться над людьми, да еще в такое трудное для государства время. На, привяжи ей веревку на шею, мы ее уведем.
И старик бросил веревку на колени Коно-сан. Она сидела неподвижно, опустив голову.
— Дело в том, что это собака… господина Тодзио[15].
— Кого? Какого Тодзио?
— Господина первого министра…
— …
Люди переглянулись. В курятнике Шестого Кузнеца, хлопая крыльями, заорал петух. А-сан подошел поближе.
— Вот как! То-то, я думаю, шерстка у нее какая диковинная, — поспешно сказала одна из старух.
— Песик господина Тодзио… Так, так…
— А имечко его?
— Сий-тян.
— Сий-тян?
— Да. Тихо сиди. Сий-тян! Ты понял? — наклонившись к шпицу, прошептала Коно-сан. Собака, видимо, сообразила, что обстановка изменилась. Она ласково заскулила, вытянула шею.
— Ну что за умная собачка!..
Мальчишки ошеломленно уставились на Сий-тяна.
До конца войны в деревне верили мгновенной импровизации Коно-сан. Этого никак не объяснишь тем только, что дело происходило в глухой горной деревне. Было нечто особенное в облике молодой женщины, и избалованная городская собака породы шпиц вызывала пугливое удивление. Но самое главное состояло в том, что это было время, когда бы никто не поверил, что можно солгать, сославшись на имя Тодзио Хидэки! Все знали: случись такое, лгуна ждет жестокое наказание. Вот почему сиделке поверили беспрекословно.
А Коно-сан была и в самом деле искусной притворщицей. Она даже хозяевам не сказала, что уверила жену Шестого Кузнеца, будто служила в доме Тодзио, что пришлась по душе супруге первого министра и пользовалась в его доме полной свободой. В деревне было трудно с врачами, и опыт Коно-сан оказался драгоценным. К ней стали приходить за советом. А когда у нее появилась уверенность в себе, искусство обмана стало еще совершенней.
Сий-тяну непрерывно носили подарки: то гречневую лапшу с кусочками курицы, то вареный рис с фасолью. Одна старуха даже называла его «Сий-сама». Более всего ход событий волновал больную — с продовольствием дела становились все хуже, и она не могла отказаться от даров Сий-тяну. Коно-сан, вдруг загордившись, стала хуже ухаживать за хозяйкой, часто оставляла ее одну. А-сан лишь огорченно вздыхал. Говорили даже, что жена Шестого Кузнеца видела, как однажды утром в пустой кухне Коно-сан своей гибкой дланью отхлестала его по щекам.