Возможно, Коно-сан замышляла тогда более искусную игру в отношении А-сана, который, по существу, вел жизнь холостяка. Во всяком случае, щеки свои он подставлял вполне безропотно.
В последнее время у жены А-сана держалась высокая температура. Однажды, оставшись вдвоем с мужем, она решилась наконец сказать ему о том, чтобы он опасался Коно-сан. До сих пор она не обронила худого слова о сиделке, и только благодаря ее отношению Коно-сан смогла прожить в их доме, как член семьи, целых три года.
— Такое приятное лицо и такая ужасная женщина! — сказала она. — Помнишь, она уезжала как-то на родину из-за болезни матери? Вот все это время она провела с Симахарой, который служил у нас в магазине. То же было с бухгалтером Омацу, с аптекарем из Магомэ и еще со многими. Что будем делать, если вдруг откроется, что она все сочинила про «собаку Тодзио»?
А-сан спросил жену, отчего она до сих пор скрывала от него такие важные обстоятельства. Она ответила, что написала ей обо всем на днях бабушка Кин, которая осталась в Омори, и вынула из-под подушки письмо в конверте из грубой оберточной бумаги.
Бабушка Кин, брошенная на родственников-погорельцев в Токио, завидуя положению Коно-сан, взяла и назло ей раскрыла хозяйке все ее проделки.
— Не хотелось бы, чтобы Коно-сан натворила здесь что-нибудь подобное, — сказала больная глухим голосом. Болезнь уже подкралась к ее горлу, но никто еще не заметил этого.
В конце марта она умерла. По иронии судьбы, и бдение у тела усопшей, и похороны, благодаря Коно-сан и Сий-тяну, прошли словно в доброе мирное время.
В эти мрачные дни, когда казалось, что войне не будет конца, Коно-сан жила вполне безмятежно. Еду готовил, отбывал трудовую повинность, да и все прочие неприятные обязанности исполнял А-сан, а Коно-сан устроилась секретарем в Женском комитете и принимала больных. Ничего предосудительного, о чем столь беспокоилась покойная жена А-сана, с ней не случилось. Оттого, верно, что все стоящие внимания мужчины были на войне. Семья Шестого Кузнеца и вся деревня знали, что она встает, когда завтрак уже готов, но в постели со шпицем в ногах ее видел только А-сан.
Вряд ли деревенские жители знали в точности об их отношениях, ибо Коно-сан вела себя осторожно, но что она из него веревки вьет, никто не сомневался.
Одни говорили, что она продолжает награждать А-сана пощечинами, другие — будто видели, как хозяин брил безопасной бритвой ее обнаженную шею. Больше, правда, никто ничего не знал, а шпиц помалкивал, потому что не умел разговаривать.
Пятнадцатого июля ночью горел Хатиодзи. Горы в районе Оцуки четко темнели на красноватом небе. Жители деревни всерьез забеспокоились. На другой день пополуночи полтора часа бомбили Кофу. Даже в этой далекой глуши стало ясно, что все кончено.
Вечером восемнадцатого августа Коно-сан сидела в бочке с горячей водой во дворе. Летом в деревне мылись прямо под открытым небом.
Было тихо. Толстая соломенная крыша хозяйского дома заслоняла луну.
Безоговорочная капитуляция, американские войска оккупировали страну. Как это все скажется на их жизни?..
Огонь давно погас. Воды в бочке было по грудь. Над головой было ясное небо с невидимой луной, и ночной горный ветер овевал ее плечи. Во флигеле три раза тявкнул шпиц, — какой-то человек шел мимо дома. Пройдя краем бамбуковой чащи, он мелькнул под виноградным штакетником и приближался к Коно-сан. С лаем примчался шпиц.
— Замолчи! — тихо цикнула Коно-сан.
— Коно-тян! Это я. Беда! — донесся до нее приглушенный шепот. Собака прыгнула на помост для стирки белья у бочки и стала свирепо лаять, уставив мордочку на виноградник. Коно-сан пригляделась, проворно вылезла из бочки на помост и села, схватив собаку под мышку, потом прижала ее к боку. Собака скулила, стараясь вывернуться.
— Сий-ко! Сидеть! — Она шлепнула собаку и сказала недовольно: — Ну что там? Нашел время!..
Из виноградника выглядывало смуглое лицо парня. Это был местный почтальон. Он развозил почту на велосипеде, и хотя был сильно хром, ездил довольно ловко.
— Беда!
— До завтра подождать нельзя, что ли?
— Коно-тян! Они хотят убить собаку.
Тодзио Хидэки (1884–1948) — один из главных военных преступников, генерал. Был премьер-министром с октября по июль 1944 г. Казнен по приговору Международного военного трибунала для Дальнего Востока.
— ?..
— Убьем, говорят, эту «собаку Тодзио».
Коно-сан, вытирая рукою грудь, молча смотрела на парня.
— Надо что-то делать. Завтра к вам придут.
— Спасибо. А теперь иди. Я не хочу, чтобы тебя тут застали. Большое спасибо.
На другой день толпа школьников подошла к флигелю Шестого Кузнеца. Они несли плакат, на котором было написано: «Смерть „собаке Тодзио!“» Однако ни Сий-тяна, ни Коно-сан во флигеле уже не было… А-сан, как всегда, покорно кланялся.
На этом мой друг закончил свой долгий рассказ.
— А что стало с собакой и с женщиной?
— Говорят, добрались кое-как до Токио. Там Коно-сан быстро сообразила, что надо делать. Построив на пепелище Нихонбаси барак, она открыла продовольственную лавку. То была самая первая в тех местах продовольственная лавка, так что Коно-сан изрядно подзаработала.
— Стало быть, она стала женой А-сана?
— Да, ловкая была женщина. А Сий-тян погиб случайно. Однажды вечером шел сильный дождь. Коно-сан отлучилась накануне, сказав, что идет к родственникам, но все не возвращалась.
Когда работник закрывал лавку, Сий-тян выскочил прямо в ливень. Видимо, ошибся, как тот шпиц, что бросился к нам у храмовой стены. На широкой бетонированной улице за углом сквозь дождевую пелену сверкнули фары легковой машины. Полосу света стремительно перерезал белый комочек. Послышался скрежет шин вильнувшей в сторону машины, и в тот же миг фары снова высветили белый комочек, по-заячьи прыгавший на мостовой. Машина наехала на шпица.
А-сан, выбежавший на угол, молча стоял под дождем, — он видел конец «собаки Тодзио».
1951
АЯКО СОНО
ЗАМОРСКИЕ ГОСТИПеревод И. Львовой
На сегодня назначены учения — эвакуация помещения в случае пожара, и ровно в десять часов утра в отделе, подавая сигнал тревоги, разом зазвонили все звонки и колокольчик, возвещавший обычно время обеда. Я выскочила из Справочного бюро, где служила, настежь распахнула для гостей обе двери, за которые отвечала, и, пока в коридоре не показалась фигура проверяющего — американского офицера, выбежала на поросший дерном склон, тянувшийся вверх позади отеля. В этом реквизированном американцами отеле женщинам-служащим разрешалось во время тревоги просто покидать помещение, других обязанностей мы не несли.
Поскольку все заняты на учениях, кругом тишина, людей не видно. Время летнее, солнце стоит высоко и даже здесь, в горах Хаконэ, уже заливает все ярким светом. Мелкие хризантемы, растущие вдоль тропинки, вьющейся среди дерна, цветут так буйно, что, того и гляди, наступишь на них ногой. Мне захотелось сорвать цветочек, но рвать цветы запрещается даже гостям — об этом то и дело предупреждают надписи на английском языке. Я проходила мимо оранжереи, когда из двери высунулось усеянное капельками пота лицо знакомого садовника.
— Несчастливый сегодня день! — увидев меня, сказал он.
Я в недоумении остановилась — о чем это он, о пожарной тревоге, что ли? А он достал из кармана зеленый, твердый плод манго, чуть-чуть подпорченный у стебелька червяком, сунул мне в руку: «Это тебе!» — и, насвистывая, исчез.
За оранжереей открылась широкая лужайка, поросшая дерном. Посреди лужайки, под кустом индийской сирени, резко выделявшейся на зеленом фоне травы, сидел на скамейке человек в военной форме и, скрестив длинные ноги, читал книгу. Седая шевелюра серебрилась на солнце.
— Капитан Диорио! — громко позвала я, и человек, поднявшись, помахал мне рукой. Я бегом взбежала по склону, и когда, задыхаясь, добралась до скамейки, капитан Диорио, долговязый, чуть ли не шести футов ростом, военный врач, как будто только и ждал моего появления, схватил меня за руки и стал высоко подкидывать в воздух, а мне приходилось прыгать изо всех сил.
— Good morning, captain![16] — говорю я, взлетая над его головой.
— Охайё, Намико! — с гордостью отвечает он по-японски и опускает меня на землю.
Оказывается, капитан даже не слыхал о пожарной тревоге. Сегодня выходной день, и он уже давно сидит с книжкой здесь, на скамейке, читает роман Бенедикта «Хризантема и меч»… День сегодня погожий, гости, живущие в отеле, тоже, наверное, разбрелись кто куда, потому что, несмотря на учения, никто не спешит «эвакуироваться» сюда, на лужайку.
Я хотела сесть на скамейку рядом с капитаном, но передумала и позвала его на качели. Выше по склону, у открытого бассейна, под решетчатым навесом, увитым цветущей глицинией, стояли двухместные качели.
— Ну, как твоя простуда? — спросил капитан.
— Спасибо… Я уже совсем поправилась, — отвечаю я, не слишком уверенно подбирая английские слова.
Капитан встал, вытащил из кармана толстую сигару и, щелкнув зажигалкой, выдохнул ароматный дым — удивительно приятный, щекочущий, весь пронизанный солнечным светом.
— Воображаю, как ты тогда испугалась… — с улыбкой говорит он.
— Да нет, не особенно… — как ни в чем не бывало отвечаю я и тут же решаю преподнести капитану плод манго, который держу в руке.
Капитан имеет в виду несколько необычное происшествие, случившееся пять дней назад, в пасмурный, хмурый вечер, прямо перед помещением военврача, на втором этаже отеля. Я как раз тогда простудилась, пришла в санчасть за лекарством и оказалась не только свидетельницей, но даже невольной участницей всей этой истории, так как мне пришлось оказывать помощь пострадавшему…
Но прежде, чем рассказать об этом событии, нужно пояснить, почему это я схватила простуду в летнее время.
Здесь, в горах Хаконэ, по ночам дует на редкость сырой и холодный ветер. Часам к восьми вечера все кругом внезапно тонет в густом тумане, так что в десяти шагах не различить человеческую фигуру, машины на шоссе включают желтые фары и отчаянно гудят. В такие вечера бывает много аварий, к тому же дорога, идущая вдоль бетонной ограды отеля, делает крутой поворот, так что двое служащих отеля уже получили тяжелые увечья — их сбили машины приехавших из Токио иностранцев, незнакомых с особенностями дорог в Хаконэ. Один из пострадавших работал в баре, он получил перелом ребер и глубокие порезы лица; потом говорили, что на бетонной ограде остался кровавый след. Другой жертвой оказалась молодая женщина, работавшая в столовой, у нее был перелом таза. Машина придавила ее к бетонной ограде.