Жена принесла мне чай, сказала:
— Смотри, простудишься! — Она закрыла распахнутые настежь двери на веранду, села рядом. — Попей чайку.
Исполненный чувства благодарности, я принялся медленно, с наслаждением пить чай, грея о чашку руки.
— Ты всегда так аппетитно пьешь чай. Правда, — сказала жена. Потом заглянула мне в глаза и, немного помолчав, тихо спросила: — Твоей сестре было бы сейчас сорок, да?
— …
Сорок! Матери в то время было меньше. Сердце сжалось от боли. Я живо вспомнил сестру такой, какой видел ее в последний раз, когда она махала мне рукой, тоненькой и длинной. Вспомнил, как, прощаясь с матерью, смотрел на ее нежное белое лицо и думал: «Какая она красивая».
За четверть века куклы утратили былой блеск, но смотрели на меня своим неподвижным взглядом, напоминая о тех, кто погиб в ту мрачную зиму.
Нет уже и отца, который без волнения не мог смотреть на старые куклы.
1971
ХИРОСИ САКАГАМИ
СТО ДНЕЙ ПОСЛЕ ПОХОРОНПеревод В. Скальника
Как-то, — это было в начале июля, а дожди все шли и шли и никак не кончались, — я получил в подарок судака. Со мной тогда происходило что-то странное, Я и сам до конца не понимал, что, но судак этот был и не к месту, и не ко времени.
Судака мне подарил один молодой человек из приморского городка N. Звали его Аки. Он был наполовину рыбак, наполовину рабочий. То есть я хочу сказать, что он, как и все его толковые сверстники в тех местах, начав работать на строившемся там небольшом, но весьма приличном заводике, не оставил и рыболовства.
Судак был очень хорош. Белая, хищного вида, рыбина сантиметров на семьдесят. Когда я привез его домой, жена даже удивилась: «Ну и великан!» — и побежала в рыбную лавку, чтобы его успели разделать до закрытия. Увы, тонкие сырые ломтики свежайшей рыбы припахивали нефтью. Не думаю, впрочем, что этот запах был связан с судоходством в Токийском заливе, потому что городок N. находился довольно далеко от залива. Мне было обидно за Аки: старался, ловил, и на тебе… С другой стороны, мы давно уже не ели судака и были рады полакомиться.
Но вот запаха нефти я с тех пор забыть не могу. Возможно, оттого, что он вызывает у меня ассоциации с чем-то другим, тоже имеющим дурной привкус. Так мне сейчас кажется.
В этом приморском городке у моего друга М. был дом. Семья его обосновалась в N. еще во время эвакуации. Я несколько раз ездил к ним летом на море.
N. тихий городок. Вырос он постепенно из поселка в дни войны. Помню, как в первый приезд меня удивила привокзальная площадь. Стоят в ряд лавчонки с наструганным льдом[44] (его еще продавали тогда), с дешевыми сластями под пыльными стеклами — точь-в-точь как в деревне. Все вокруг настолько маленькое, тесное, что подъезжающие автобусы возвышаются над домами, а когда они разворачиваются, то пешеходы не знают, куда деваться.
М. был старше меня на шесть лет. И не было для меня, тогдашнего студента, ничего приятнее, чем наши совместные наезды в N., в его родное «беззаботное гнездо».
Но обычно я приезжал туда со своими друзьями и М. прихватывал с собой кого-нибудь — сестер, друзей. Один я никогда не ездил, не хотел, чтобы семья М. хлопотала из-за одного меня. Я, кроме того, недурной пловец. А худенький М. едва ли плавал так хорошо, как сам о себе говорил…
Короче говоря, я всячески старался быть ему ненавязчивым и надежным другом.
…С вокзала к шоссе я прохожу мимо длинной бамбуковой изгороди, какой обычно окружают усадьбы. По другую сторону дороги — рыбацкий поселок. Плоские жестяные крыши освещены фонарями, похожими на белые круглые шары, облепленные мошкарой. Все слышнее море. В обувь то и дело набирается песок.
Дом М. стоит на самом берегу: словно бы не надо уходить со двора — вот уже и пляж! Помню, как перед калиткой я остановился на миг и глубоко вздохнул, хотелось вобрать в себя всю свежесть моря и плеск волн.
Славные вечера проводили мы в доме М., веселились, как на пикнике.
Пятна света с веранды ложатся на кусты хаги, а может быть, это прибрежный бамбук.
На ночь закрывают ставни. Шум прибоя слишком сильно отдается о стены дома. Мы перебираемся на второй этаж в комнату М., именуемую кабинетом. Здесь мы усаживаемся перед огромным книжным шкафом, и начинаются разговоры. Скромный наш жизненный опыт не дает пищи для сколько-нибудь необычных бесед. Но сумерки в кабинете сгущаются, и темнота, насыщенная личностью нашего хозяина, обволакивает нас…
Я помню, что М. говорил обо мне, о моих успехах, просчетах, как он успевал помочь мне, когда я спотыкался. Теперь-то мне кажется, что студенческие мои годы были самыми беззаботными.
В то время я как раз начал жить вместе со своей будущей женой. Чтобы поддержать нас, М. предложил мне работу в журнале, который он выпускал с друзьями.
Многое я вспоминаю, думая об М.
Вспоминаю день, когда я после шестилетней (вместо четырех лет) учебы в университете нашел работу и М. подарил мне пиджак. Вспоминаю Новый год, когда он принес нам все, что нужно для скияки и мы вместе обедали. Была у него такая черточка в характере: к своим бедам он относился вполне легкомысленно, зато чужие трудности принимал близко к сердцу.
Когда мы собирались у М., там непременно появлялся Аки-тян — помочь по хозяйству, а заодно повеселиться с нами. Аки-тян был рослый, крепко сбитый юноша, Выглядел он намного старше и меня, и хрупкого, похожего на подростка М. Тот часто подшучивал над Аки, из чего я сделал вывод, что они с ним ровесники.
Несмотря на мощное телосложение, храбростью этот Аки не отличался, что нередко было предметом шуток М. Вот М. рассказывает о плавании в открытом море, о пучинах — морских кладбищах: забросишь туда сети, а назад не вытащишь, кто-то их держит мертвой хваткой; даже рассказы о «морских девах» — детские сказки, собственно, — пугали Аки. Он слушает М., широко раскрыв рот, так что видны десны, и приговаривает: «Вот жуть-то!»
Наверно, так у них было заведено еще с детства: один пугался, второй нарочно пугал. Аки был немного робок с М., а М. относился к нему с уважительным дружелюбием. Я знал, что М. таков со всеми; он всегда старался быть полезным другим, избегая при этом назойливости.
Как-то Аки принес свежую рыбу. М. чуть шутливо и одновременно несколько покровительственно сказал, указывая на меня:
— Этот мужичок — молодо-зелено, а в рыбе толк знает.
Я от этих слов, признаться, даже заважничал. Аки-тян же проникся ко мне почтением, и с тех пор, уезжая из N., я частенько увозил с собой сушеную рыбу.
С Аки и его семьей я потом еще не раз встречался.
Прошло восемь лет. В автомобильной катастрофе недалеко от станции N. погиб М. Вся семья Аки помогала готовить похороны. Я, правда, не знал, кто — кто, и даже не был уверен, все ли они действительно его родственники. (М. мне рассказывал когда-то, что его семья еще с военной поры помогала родным Аки.) Что до меня, то никто не сделал для меня столько, сколько М. Поэтому буквально на следующий день я примчался в N. и снял номер в ближайшей гостинице.
Я беспокоился, смогу ли оказаться полезным семье друга, но еще более угнетала меня горечь утраты. У меня были плохие предчувствия, — какие, я не мог пока осознать, и от этого тревога моя все росла. Время от времени мне начинало казаться, что это какое-то представление и что его разыгрывают специально для меня, — может быть, потому, что из всех собравшихся здесь я, кроме, пожалуй, детишек, привязанных к спинам родителей, был самым молодым. Хотя сам я не считал себя таким уж юным. Дело, наверное, в том, что мне до сих пор не приходилось сталкиваться со смертью родных, и сейчас, когда она впервые была рядом, я не смог взять себя в руки.
Во время заупокойного бдения — я присутствовал на нем до поздней ночи — от меня не было никакой пользы. Нервы не выдерживали, когда я видел гроб с телом покойного в той самой комнате, где мы прежде так веселились.
Рано утром пришли выразить соболезнование двое — глава фирмы, которой принадлежит сбившая М. машина, и с ним еще какой-то человек. Естественно, поднялся шум, кто-то приступил было к ним с кулаками. Я слышал, с какой твердостью успокоила всех мать М.:
— Теперь уж ничем горю не поможешь. Будьте только внимательнее впредь.
Тот, кто пришел с главой фирмы, — и был шофер злополучной машины. Бросилась в глаза его огромная сутулая спина.
На следующий день родственники Аки были заняты на кухне. Я время от времени заходил к ним туда. Мы быстро подружились. (Должен сказать, что в представлении Аки я был по-прежнему тем самым неудачливым студентом, обожавшим М.) Я сразу почувствовал, какие это милые люди. Всё они делали быстро и ладно, от этого вокруг них возникала атмосфера доброты и сердечности. Аки, его братья, пожилая загорелая женщина, вероятно, их мать, — все они улыбались мне, и взгляды их словно говорили: «Ужас, сколько работы!» Другие сидели себе по комнатам и молча переживали несчастье, а семейство Аки действовало на меня ободряюще. И говорили они как-то непринужденно, искренне. «Угораздило его попасть под машину! Я бы обязательно увернулся». Это сказал младший брат Аки, и сказанное не звучало в его устах кощунством. И в самом деле: смерть произошла с такой обыденной внезапностью, что трудно было сразу в нее поверить. А если бы на месте М. действительно оказался кто-нибудь другой? Да нет! Машина ведь была доверху нагружена металлическими конструкциями, тормоза были неисправны, к тому же она шла с огромной скоростью…
М. очень любил автомобили, хотя сам и не водил. Я пытался поставить себя на его место: наверняка ему и в голову не могло прийти, что какая-то машина способна загрести его под свои колеса. Сначала чувствовал я, как во мне вскипает злость, потом она сменилась страшной усталостью, а за ней пришла и вовсе нелепая мысль: М. только скрылся из виду. Ведь бывает же, что смерть человека воспринимается просто как его дальнейшее