Когда я привезла его в санаторий, стало еще хуже, а я не была к этому готова…
В ту субботу после обеда мы довольно долго гуляли. Трижды обошли парк, а потом направились вдоль берега реки. Я даже удивилась, как легко он идет.
Сегодня мне хорошо, сказал он, но все-таки хочется полежать.
Мы вернулись в комнату, и он вскоре задремал.
Не знаю, долго ли я читала, вдруг раздался его полный ужаса крик.
Гляди, вот они!
Я бросилась к нему.
Приподнявшись на локте, он с ужасом смотрел в угол. И лицо его было багровым.
Что с тобой?
Тише, тише, они услышат, он приложил палец к губам.
В чем дело? — спрашивала я. Тебе что-нибудь показалось?
Да нет, я их наяву видел! Два черных человека. Только что стояли в дверях. Двое в масках. А теперь там никого нет!
Запереть дверь? — спокойно спросила я, хотя знала, что она заперта.
Запри, запри, обрадовался он, голос у него дрожал.
Я подошла к двери, загремела ключом.
Иногда, знаешь, больные по ошибке заходят не в свои палаты.
Ты так думаешь? — с тревогой спросил он.
Стараясь отвлечь его, я стала говорить о книге, которую только что читала.
А он вскоре снова уснул. Вот тогда мне стало страшно. Что с ним? Поговорить с врачами? Позвать Владо?
Ночью галлюцинации повторились. Он вскочил, но, увидев меня рядом в освещенной комнате, мигом успокоился.
Те же самые были, твердил он, что и днем!
Он не захотел больше оставаться в санатории, и мы вернулись домой.
В тот же день я позвонила Владо. Мы решили, что нужно обратиться к психиатру.
На другое утро он проснулся в прекрасном настроении. В назначенный час явились Владо и врач-психиатр, и он им очевидно обрадовался.
А, гости, как приятно! А с вами, коллега, мы давно не виделись!
Да, растерянно ответил врач, в последний раз как будто в Белграде…
Да нет же, товарищ! Последний раз мы встречались на праздновании Прешерновой[22] годовщины, вы забыли? Вы рассказывали мне о своей заграничной поездке…
А ведь верно! Поразительно, как вы это помните!
Я даже помню, в каких городах вы были…
Психиатр внимательно слушал, изредка поглядывая то на меня, то на Владо. Он явно недоумевал — кто здесь больной?
Но тогда, хоть и происходили непонятные вещи, я верила, что он скоро поправится. А сейчас…
А сейчас я знаю, он скоро придет в себя. Но если он будет в возбужденном состоянии, то мне легче не станет. В такие минуты мне очень трудно за ним угнаться. Особенно, если он возвращается в прошлое, к тем временам, когда мы не были вместе. Я не сразу нахожу нужный тон, с трудом припоминаю, как благоухали цветы, о которых он рассказывал, какими живописными были пейзажи, которых я не видела, мне не казались смешными его детские шалости.
Ты помнишь? — настойчиво спрашивал он, не сводя с меня глаз, неужто забыла? Ленка тогда была совсем маленькой! Маленькая, пухленькая и юркая как угорь! Ты будешь сидеть на месте, егоза, а она — фрр! — и нет ее! Только звонкий смех доносится откуда-то из-за дома! Помнишь?
Я помнила.
Что же мне оставалось делать?
А потом, когда я вернулся с войны… с той, первой мировой, все не мог наглядеться на свою милую Леночку! Какой она стала взрослой, настоящая барышня!.. Ты опять шалишь? Ты что, забыла, что я твой старший брат и ты должна меня слушаться?
И он хмурился. Притворялся строгим, а в уголках губ таилась счастливая улыбка.
Ты поняла, Ленка? Слу-шаться! Ясно? Ох ты моя глупышка, громко смеялся он, да ведь я тебе ничего не сделаю! Ты только погляди на нее! Чуть что в слезы. Ну что ты? Милая. Недица моя, ведь я пошутил! Ну посмотри на меня, вот так… Ох, не могу повернуться… Ты мне поможешь?
Конечно, помогу.
Я поправляла постель, подкладывала подушки и не могла избавиться от ощущения страха, который лишь усиливала его болтовня. Он лихо проскакивал десятилетия, для него не существовало границы между минувшим и настоящим. Надо успокоиться, надо взять себя в руки! Я должна все испробовать, вдруг поможет. И в самом деле, ведь для мысли нет границ. Почему бы мне не последовать за ним? Сейчас я сестра, потом дочь, мать, жена. Далекое прошлое, конец первой мировой войны и сегодняшний день — почему бы их не воспринимать как одно мгновенье. Почему?
Тебе лучше? Хочешь пить?
…Ты знаешь, я часто путаю Елену и Неду! Неда давно уже не приходила, она звонила тебе? Не больна ли? Беспокоюсь я за нее, здоровьем похвастать она не может. Помню, вернулся я с войны, а она была такая худенькая… Да это и понятно, мама мне потом рассказывала, что им пришлось пережить в годы войны… Но Лена скоро поправилась. И когда приезжала ко мне в Вену, выглядела уже совсем здоровой… Ты шторы не задернешь? Свет мне режет глаза. Теперь хорошо. Надо бы к окулисту сходить. Все время у меня перед глазами какие-то пятна, точки. Вон в том углу. Как будто mouches volantes — летающие мушки… шпанские? Вот видишь, а в Испании мы еще но были, а так хотелось. Но пока правит Франко, нам делать там нечего. Ты хочешь что-то сказать? Нет? Я не слишком много говорю? Сегодня слова у меня сами собой слетают с губ. А мысли уносятся далеко-далеко. Я с трудом поспеваю за ними. Ты заметила? Я пытаюсь следовать за ними… Пытаюсь удерживать вожжи, ну-ну, вот так! Нет, лежать не очень удобно. Каждую пружинку спина чувствует. Ты не могла бы…
Но только желания мало. Неподвижное тело обладает невероятной тяжестью. Одной мне не справиться.
Бегу за сестрой. Вместе мы переложили его, перестелили постель. Я не могу уже уследить за словами, которые у него налетают, наскакивают друг на друга, пока он погружается в бездну.
Первый миг пробуждения, когда человек с трудом вырывается из объятий Морфея и, лениво потягиваясь, высвобождается от паутины сновидений, — этот первый миг для меня, как всегда, самый радостный. Точно с новым днем заново начинается жизнь. Точно вовсе не было вчерашнего вечера, отравленного тоской и болью. Темная ночь, в которой ничего нельзя различить, вбирает в себя все ночные кошмары.
Сегодня утром я чувствую себя рожденной из морской пены. Разумеется, это только сперва. Позже… позже все вечерние беды опять обрушиваются на меня. Чуть погодя выясняется, что и это утро — всего лишь продолжение вчерашнего дня, вчерашнего бытия, которое уже изначально движется к своему концу.
Ну? И каким же должен быть человек после такого пробуждения? Разумеется, бодрым.
Иногда мне даже выпадает счастье сохранить бодрость на целый день. Работа сама по себе уже источник бодрости. Она легко избавляет человека от многих неприятных мыслей. На работе некогда искать у себя пульс и отсчитывать его биение. Ты во власти тягот и бед других людей и потому забываешь о собственных.
Зато, когда кончается рабочий день, тяжелее.
По дороге в больницу, например, я уже напрягаю силы, чтобы отогнать усталость, боль и заботы, одолевающие меня.
А у его изголовья силы иссякают. Мне не на что опереться, чтобы сохраните бодрость. Она ускользает. И даже если мне удается ее удержать, он этого не замечает, мои усилия для него ровным счетом ничего не значат.
Он тихо хрипит. Нет, нет, еще нет!
Я опускаюсь рядом и начинаю равномерно поглаживать ему затылок. Легкий массаж — не могу видеть его угасшее лицо, его сжатые кулаки.
И вдруг я чувствую на себе его взгляд. Широко раскрытые глаза устремлены прямо на меня.
Ты проснулся? — глупо спросила я, только для того, чтобы что-то сказать, и машинально принялась массировать ему руку.
Он пристально смотрит на меня. Тепло, ласково, умоляюще.
Как ты себя чувствуешь?
Только взглядом он попытался ответить.
Он никогда не жаловался. Даже глаза его. Они оставались ясными и необычайно добрыми.
Пусть свыкнется с обстановкой, сказала я себе. Я должна говорить, должна дать ему время высвободиться из тяжких оков.
Какие сегодня чудесные горы и как они сверкают под солнцем! Они совсем близко. Хочется протянуть руку и коснуться их. Отчетливо видна каждая впадина и темно-фиолетовые тени ущелий. Удивительно красиво! Как театральные кулисы в глубине сцены. Яркая, веселая декорация…
Он медленно приходил в себя.
Ты знаешь, с трудом произнес он, не хочу умирать, еще рано! Улыбка чуть оживила застывшие черты лица. Широко раскрытые глаза устремлены на меня и готовы меня поглотить.
Ну что ты, я же с тобой, поспешно возразила я. Ведь я здесь для того, чтобы ничего не случилось!
Столько дел, которые я начал… Их надо закончить…
Времени хватит, не беспокойся!
Не знаю, не знаю. У меня голова перестает работать. Веки его дрогнули. То говорят — давай вправо, потом — влево, то одно неверно, то другое… Понимаешь, как сложно! Теперь у меня в голове такая каша, что я не в силах управлять своим телом. Руки вот с трудом поднимаю, не слушаются больше, видишь?
А ты в самом деле хочешь их поднять? Ты пытался? — пошутила я. Сколько раз ты пытался?
Еще ни разу! — улыбнулся он. Я ведь знаю, вышло бы, если б я всерьез попытался. А теперь нет времени, надо ехать, ты забыла? Ты знаешь, мне нужно в Джафну, он забеспокоился, ты разве не заправилась, как я тебя просил?
Ага, значит, мы опять на Цейлоне. Я смотрела, как дрожит его правая рука. Попыталась подложить подушку, но он нервно оттолкнул меня.
Ну, пожалуйста, идем, наконец, мы опоздаем! И надо к Вильсону заглянуть.
Но ведь Вильсона не будет дома, возразила я, пытаясь не оборвать эту тоненькую ниточку.
В самом деле! Тогда поищем его на обратном пути. Или поедем в Велисаро, он должен быть там. Диспансер давно обязаны были открыть, не понимаю, чего они тянут…
И опять мы ехали через джунгли, смотрели на огромных аллигаторов, которые блаженствовали в теплых лужах вдоль шоссе, любовались озорными обезьянами, перелетавшими с ветки на ветку.