Йован Павловский пытается совместить в повествовании описание действия, освобожденное от эмоциональной окраски, с речью персонажей, которая несет на себе следы фольклорного, условно-поэтического ряда.
А все вместе авторы данной книги демонстрируют сегодняшний день югославской прозы, день, однако, далеко не будничный — наполненный бодростью, радостной работой, хотя в сознании людей еще жива острая память о ночи, чьи тени и тревоги не изжиты в народном сознании, эхо большой народной войны все еще звучит в памяти поколений, даже тех, кто эту войну не изживал в себе, но несет в крови.
Несет, как напоминание о героике и вечном долге.
Как суровое напоминание о необходимости выбора.
Владимир Огнев
Нада КрайгерTERMINUS
NADA KRAJGHER
TERMINUS
Ljubljana, 1975
Перевод со словенского А. Д. Романенко.
ИЮЛЬ
В июле мы перевезли его в больницу. Он болел давно, но до сих пор мы так остро этого не ощущали. Он ходил по квартире, сидел с нами, разговаривал, словом, так или иначе участвовал в нашей жизни. Только после приступа он уже не оправился. Это случилось в начале июля.
День с утра обещал быть ясным и не слишком жарким.
Смотри, какая погода! — воскликнул он, глядя в окно. Давай съездим к тете Мици?
Давай.
Мы и прежде, когда тетка жила в городе, регулярно навещали ее. Обычно раз в неделю. Нашу тетю Мици, которая, собственно, не приходилась родственницей ни ему, ни мне… Удивительная это была женщина! Маленькая, худенькая, с огромным благородным сердцем. И очень живая, несмотря на свои восемьдесят шесть лет.
Я провожала его до подъезда и ехала дальше на работу. Он медленно поднимался — три пролета лестницы, потом звонил, хотя дверь ее квартиры никогда не запиралась.
Ждал он недолго. И едва тетка подбегала к порогу, они принимались — старая забава! — за свой обычный церемониал: кланялись друг другу по-китайски. Сложив на груди руки, низко опуская голову и почти касаясь друг друга теменем.
Тетка помогала ему снять пальто, улыбалась. Она ему даже до плеча не достает! И вела его в комнату, усаживала в удобное кресло.
Вот так хорошо? Сейчас сварю кофе, минутку подожди, пожалуйста!
Ее вовсе не беспокоило, если он вдруг задремлет в кресле. Ей было приятно уже само его присутствие, и она терпеливо ждала, пока он проснется.
Смотри-ка, кофе на столе! — спустя некоторое время с удивлением восклицал он. И весело добавлял: я, значит, немного вздремнул!
Они смеются, пьют кофе, а потом пускаются в долгие разговоры об искусстве, о музыке, о минувших временах, которые они оба живо помнят, и ждут, пока я за ним приду.
В тот день, о котором я вспоминаю, он рано утром предложил навестить тетю Мици, отдыхавшую на даче.
Разумеется, я согласилась.
Родственники вызвались подвезти нас.
Только не гоните, предупредила я, быструю езду он не выносит.
Племянник внял моей просьбе, и машина ползла как улитка. И хотя расстояние было небольшим, мы добрались до места лишь около двенадцати. Никого не удивило, что сразу после обеда он задремал в кресле. К тому же он выпил стакан пива. Вполне естественно, что его потянуло ко сну.
Сон был долгим и глубоким. А когда мы возвращались, он пожаловался на головную боль. Мы ехали медленно и осторожно, и до самого нашего дома я не замечала в его поведении ничего необычного.
Только помогая ему выбраться из машины, увидела, что он не может идти.
Что с тобой? Тебе плохо? Что-нибудь болит?
Нет. Он хорошо себя чувствовал, только ноги не слушались.
Ты видишь?
Вижу. Но все-таки давай попробуем!
Несколько неверных, маленьких шагов, и опять остановка. Словно бы каблуки врастали у него в землю.
Теперь мы оба с племянником его поддерживали.
Ну еще несколько шагов! — подбадривала я.
Кузина побежала за стулом.
Садись, сказала я, передохни, ведь ничего страшного не случилось!
Я должна что-то говорить. Сейчас мне нельзя поддаваться панике. Сейчас, когда он сник и всем телом тяжело опирается на меня. Нельзя!
Так шаг за шагом мы двигались вперед. Несколько мелких шагов — и остановка. Ступеньки, одна за другой. Руками передвигаем ему ноги, переставляем на ступеньку повыше, помогаем идти. Проходит бесконечно много времени, пока мы достигаем цели. Мы дома.
В растерянном взоре кузины вопрос. Ты сама его уложишь в постель? Помочь тебе?
Он перехватил ее взгляд и покачал головой.
Мы сами, не волнуйтесь! — успокоил он ее. Я полежу, а потом присоединюсь к вашей компании.
Тебе лучше? — я хотела ободрить его и утешить себя. Ну как ты?
Уже проходит! — усмехнулся он. Хотя в глазах у него неуверенность. Ты иди к ним, а я следом за тобой!
Как странно изменился его голос: протяжный, монотонный, с хрипотцой.
Я закрыла за собой дверь и пошла в гостиную.
Племянник и кузина смотрели на меня. В их глазах вопрос и тревога.
Нет, нет, ничего страшного не должно случиться, не должно! Скоро все опять будет хорошо, не тревожьтесь!
Разве раньше что-нибудь…
Н-нет, протянула я. Такого еще не бывало. Мысли мои разбегаются в разные стороны словно в поисках воспоминаний прежних лет.
Собственно говоря, с ногами у него давно неладно. Впервые это произошло, когда мы собирались идти на какое-то торжество…
Ты готов? — спросила я, повесила на руку его пальто и вошла в комнату.
А он стоял на месте, испуганно глядя на меня.
Что с тобой?
Я не могу двинуться с места, растерянно сообщил он и слабо улыбнулся.
Как не можешь? — удивилась я, глядя на его ноги. А ты пытался? — глуповато спросила я и почувствовала, как страх холодом поднимается у меня по спине. Тебе помочь?
Он тоже посмотрел на свои ноги, которые его уже не слушались.
Погоди, решительно произнес он, сейчас пойду! Раз, два — раз, два.
И когда все было позади, мы оба расхохотались, а через несколько дней забыли об этой истории.
И вот все эти годы ему то лучше, то хуже. Бывало, что с ногами вроде бы в порядке, но трудно говорить. Я слыхала, что внешние признаки болезни именно такие. Однако сейчас лучше об этом не думать. Сейчас нужно думать о чем угодно, только не об этом. Сейчас нужно перекричать горькое чувство собственного бессилия. А наши уши тем временем настроены на малейший шум, который может раздаться оттуда, из-за закрытой двери, и напряженные мускулы только и ждут команды, чтобы перенести нас к нему, если он позовет.
Минуты тягостного ожидания, и вдруг мы услыхали, как его дверь тихо открывается.
Ку-ку! — он стоял на пороге и лукаво нам улыбался, ку-ку!
Мы смотрели на него, как на призрак. Видно было, что ему доставляет огромное удовольствие стоять на собственных ногах. Во всяком случае, так мне сперва показалось. Потом наши взгляды встретились. И я внезапно поняла, что он опять не может сдвинуться с места.
Я подбежала к нему и обхватила его.
У него в глазах безмолвный вопрос: думаешь, пройдет? И просьба: помоги!
Конечно пройдет. Вот смотри: раз, два…
Два маленьких шага. Остановка. И опять: раз, два.
Наконец добрались до стола.
Тебе лучше?
Улыбка словно застыла у него на лице. Делает вид, будто все в порядке.
Ну и ночь! Непонятный шум разбудил меня. Что случилось?
Я вбежала к нему в комнату и вижу — он упал с постели и барахтается, пытаясь подняться.
Мы долго мучились. Теперь я уж и не знаю, как в конце концов мы с этим справились!
Подожди, говорю, сейчас я поставлю кресло рядом с кроватью, вот так! Лягу здесь и буду следить, чтобы ты опять не свалился.
Ночная лампа у меня за спиной отбрасывает причудливые тени на стены и потолок. Я смотрю на его бледное лицо. Вздрагивающие веки, темные круги под глазами. Спит?
Прошла целая вечность, прежде чем ночная темень за окном начала отступать перед утренним светом. На колокольне куранты отбивают каждую четверть часа. Шестьдесят долгих секунд через пятнадцать бесконечных минут. Бом.
К утру я поняла — случилось что-то серьезное. Теперь и без советов врачей ясно: надо ехать в больницу.
Я могу узнать, что, собственно, с ним?
Видите ли…
Нет, нет! Все во мне протестовало. Я ничего не хочу знать. Я не буду вас слушать, хотя, разумеется, сообщу детям… И Мариан.
До вечера я лихорадочно занята какими-то ненужными делами, пытаясь избавиться от леденящего, пронизывающего страха. Перед сном приняла сильное снотворное, которому надлежало навести хоть какой-нибудь порядок в моей смятенной голове и вызвать ту бездумную тьму, погрузившись в которую я могла бы дождаться утра.
Наконец-то утро! Свежий, еще не тронутый день наполняет меня надеждой.
Как давно это началось? — спросила Мариан, прямо с вокзала примчавшись в больницу.
Depuis quand?[3] — твердит она, обнимая меня. На своем лице я чувствую ее теплые губы.
Слушай, она усадила меня в кресло, устроившись рядом со мною на ручке.
Ее длинные пальцы обхватили запястья моих рук. Как она их сжимает. И ее растерянный взгляд. Давно?
Совсем недавно, Мариан, робко отвечаю я. Все будет хорошо!
Разумеется. Я, однако, должна тебе кое-что объяснить.
Не надо. Не говори ничего. Он очень сильный и бесконечно привязан к жизни. А ведь это главное, ты согласна?
Да. Хотя атеросклероз, как ты сама знаешь…
Да, я знаю.
Иногда случаются судороги, которые поражают жизненно важные центры, и тогда…
Не хочу ничего слышать. Я вовсе не обязана внимать ее словам. Правда, Мариан наш близкий друг, его сотрудница. Они долгие годы работали вместе. Вместе ездили на конгрессы и международные конференции… Все это так, но, в конце концов, Мариан только врач. Ей не дано ничего предвидеть, и она не может знать силы его характера. Я не стану ее слушать. Я оборву ее раз и навсегда.