Негр протянул ему пачку сигарет. Филипп взял сигарету. Лицо девушки выражало скуку, она дергала негра за рукав.
— Пойдем, Сэм, я страшно хочу есть.
Негр, еще раз дружески хлопнув его по плечу, пошел за девушкой, но, не сделав и двух шагов, снова повернулся к Филиппу. Он вытащил из кармана нераспечатанную пачку американских сигарет и пошел к нему:
— Прошу, господин… Прошу вас, мистер…
Девушка тянула негра за рукав. Филипп взял сигареты и протиснулся сквозь толпу.
Продавец сосисок из дощатого киоска высунул свою вымазанную жиром толстую руку в узенькое оконце на жестяной прилавок, взял из рук Филиппа пачку сигарет и подозрительно оглядел его.
— Есть еще такой товар?
Филипп отрицательно покачал головой. Он даже не взглянул ему в лицо. Взгляд ею приковала огромная кастрюля: из нее валил ароматный пар — варились сосиски. Продавец открыл кассу и извлек несколько мелких монет.
— Вот, держите, это цена американских сигарет, — сказал он.
— Ладно, ладно, — торопливо ответил Филипп и отвел его руку. — Вы дайте мне на эти деньги поесть…
Продавец приготовил два сандвича с сосисками и горчицей. Сжав теплый хлеб застывшими руками, Филипп зашел за киоск и быстро все съел. Потом, утолив голод, он долго сидел на скамейке возле ограды автодрома и размышлял о счастье молодой влюбленной пары, которая — прижавшись друг к другу — каталась в маленьком автомобиле по пустому автодрому. Счастье их казалось полным. Парень гладил девушку по волосам и нашептывал ей, что в один прекрасный день он заменит этот автомобиль настоящим. Она восторженно крутила руль, представляя себя в большой машине. Вероятно, она готова была ездить так всю ночь, но вдруг раздался электрический звонок. Маленький автомобиль сбавил скорость и остановился. Лицо девушки опечалилось. Парень смущенно улыбнулся, погладил ее по волосам и нерешительно сунул руку в карман брюк.
— Еще один рейс, прошу, — сказал он, протягивая два шиллинга человеку с кожаной сумкой через плечо.
Автомобиль покатил. Девушка радостно засмеялась и еще теснее прижалась к своему парню, обещая ему внести свою лепту в прелесть этой ночи.
Филипп придавил ногой окурок и незаметно подтянул его к себе. Было интересно наблюдать, как эти двое молодых людей по простоте душевной обманывают друг друга. Однако он не мог долго оставаться спокойным наблюдателем, который, предугадывая чужое счастье, черпает в нем вдохновение и желание пуститься этой ночью в подобную игру с какой-нибудь приятельницей. Он, только что ощущавший судороги в желудке из-за того, что ему необходим был просто кусок хлеба, сейчас столкнулся с новым вопросом и ответом на него, который он знал, но не смел признаться самому себе и потому должен был идти куда-то, все равно куда, где бы могла родиться идея для решения еще одной проблемы: в эту прохладную ночь найти кров.
Он думал об этом, проталкиваясь сквозь толпу, которая влекла его по аллее, сдавливая и покачивая. «Кров и теплая постель… А завтра? Опять в холодный пустой день, в это ужасное темно-серое ничто… Крюк в потолке гостиничной комнаты на мансарде… Петля на конце веревки… Как долог путь до вечного небытия, до того совершенного мира?.. Миг решимости… Быстрое и ловкое движение рук… Руки могут быть ловкими только на чужой шее… На собственной они сплетутся судорогой трусливого бессилия, и миг этот станет длиннее ожидаемой вечности… Повешенный страшен, он видел. Выпученные глаза, вывалившийся язык, горько склоненная набок голова. А немец был ловкий. Признанный мастер своего дела… Обученный. Человек на виселице был храбр… герой, упрямец сербский… Даже умирая, он плюнул тебе в лицо, тебе и твоему другу Васичу… Зачем ты смотрел ему в глаза? В них были презрение и угроза… Проклятие, после которого ты станешь жалким человеком, никто и ничто среди людей, вол безрогий с ярмом, посмешище на цепи у того подлеца, который привел тебя сюда… Иди и найди его… Убей его или убей себя… Тебе будут сниться глаза того повешенного, и ты будешь ощущать его плевок на своем лице…
Убей себя или его…
Убей его! Найди его и убей! Твой поезд отходит каждый день в пять часов вечера…»
— Дяденька, купите шарик для ребенка… дети любят шарики. Мои шары хорошо летают… Посмотрите! — накинулась на него маленькая продавщица, двигаясь спиной вперед и размахивая перед его лицом связкой разноцветных воздушных шаров.
«…Шмидт мертв… Они обманывают меня, говоря, что у них есть мое досье… Немцы сожгли все досье… Васич — это досье…»
— Вам я уступлю… Сколько у вас детей?
Филипп замахал руками, точно защищаясь от роя надоедливой мошкары, и разогнал шарики. Некоторые сорвались и полетели. Маленькая продавщица побежала за ними.
«…Васич — твое живое досье… Иди и ищи его… Ты должен найти его, пусть тебе придется ползти на коленях и грызть боярышник в Венском лесу… Повесь его, а не себя… Уничтожь эту последнюю страницу твоего прошлого и начни все сначала… Сначала! Для этого начала у тебя уже есть билет в кармане… Поезд отходит ежедневно в пять…»
— Хелло, мистер! — окликнул его кто-то. — Габи, это же наш знакомый с карусели…
Негр и его приятельница стояли перед ним. В руках у них были шары на длинной бечевке. Маленькая продавщица благодарно улыбалась им. Негр взял еще несколько шаров из ее связки и подал Филиппу.
— Отнесите их своим детям, мистер, — сказал он.
— О, Сэм, может быть, у господина нет детей, — сказала девушка.
— А может, у него, как и у меня, есть подружка, которая любит воздушные шары, — добродушно засмеялся негр.
— Сэм, Сэм, ты ведешь себя как ребенок… Господин может обидеться.
— Видите ли, мистер, женщины всегда думают хуже, чем есть на самом деле… Скажите ей, что я не обидел вас.
Филипп посмотрел на шары и грустно усмехнулся. Негр, довольный, похлопал его по плечу, достал бумажник и заплатил маленькой продавщице.
— До свиданья, мистер, — козырнул он, обнял свою подружку и пошел с ней навстречу новым радостям.
Девочка с шарами весело поскакала, оглядываясь на Филиппа, который, судя по ее озорной улыбке, казался ей смешным с шариками в руках.
Он не глядел ни на девочку, ни на веселого негра с девушкой. Он вернулся к беседе со своей тенью — теперь его тень сопровождали тени шаров, придавая ей удивительный, фантастический облик. Сбитый с толку ее размерами и формой, он усомнился, его ли это тень. Он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, не идет ли кто рядом с ним или за ним, не шутит ли кто, играя со своей и его тенью. Однако поблизости не было никого.
В той части аллеи он был один со своей тенью и тенями шаров. Оглядываясь то и дело, он вдруг замер, оцепенел, точно оказавшись лицом к лицу с призраком, поднявшимся из-под земли и преградившим ему путь. Он крепко зажмурился, а когда открыл глаза, посмотрел дальше головы своей тени. Теперь он ясно видел — шагах в двух от него на земле лежит большой бумажник черной кожи. Он видел его отчетливо. Кожа блестела, хотя на него падала тень от головы. А тени воздушных шаров — точно хоровод ведьм — вились вокруг него. Они улетали ввысь, кружили, вновь возвращались, нюхали его, словно живые, с недоверием принимая этот волшебный дар, упавший с полночного неба ярмарочного безумия, который, как бывает обычно на ярмарке, — чуть потянешься взять его — исчезнет, словно заяц у иллюзиониста в шляпе. А в самом деле не чудо ли это? Неужели до сих пор никто не заметил его?! Неужели никакая другая тень не споткнулась о него? Сердце билось часто-часто.
Неожиданно носок ботинка задел бумажник. Он перевернулся и, тихонько шмякнув, вызывающе распахнулся. Ботинки его не заметили. Прошли дальше, влекомые музыкой. Чудо? Нет. «Он твой. От тебя на расстоянии искушения. Никогда ты этого не делал… Ты неловкий, и тебя могут заметить… Ангел твоего счастья давно сложил крылья. Тебя схватят и отведут в тюрьму. Васич в твое досье вложит еще одну страницу: вор…
Убей себя или его…
Всего-навсего еще одна сторона искушения. Зато этот бумажник поможет тебе найти Васича! К другой стороне искушения повернись спиной».
Бечевка, к которой были привязаны шары, выскользнула из руки. Шары взметнулись в ярмарочное небо и словно сняли спазм совести. Он не глянул им вслед. Чуть пригнулся, сделал шаг, точно намереваясь наступить на голову своей тени. Затем наклонился, якобы затянуть шнурок на ботинке согнутой ноги, и внимательно огляделся. Он был один на один со своей тенью, и она теперь была бы совсем обычной, как тени людей, проходивших чуть дальше от него, если бы он не находился в таком нелепом положении, из-за чего руки его ужасно дрожали, а ноги словно отнялись.
Потрогав шнурок ботинка, он резко вытянул руку и неловко, но крепко схватил бумажник. Он сгреб даже горсть острого гравия и все вместе засунул в карман пальто. Постоял еще немного, согнувшись и опасаясь, не остановится ли кто-нибудь и не закричит ли «держи вора», медленно распрямился и, не дыша, направился в самую темную часть аллеи.
…У воров должно быть крепкое сердце и быстрые ноги, но и достаточно хладнокровия. Паника выдает… Эту философию он постиг еще в детстве, когда вместе со своими сверстниками лазил по чужим сливовым садам. В военной академии они разбирали случаи паники, охватывавшей целые армии и приводившей их к поражению. Армию, к которой принадлежал он сам, погубила паника. Немецкий майор Шмидт прочел ему и Васичу лекцию о панике и показал им камеру, где сидел солдат, у которого была привычка говорить во сне. В страхе, как бы однажды не выдать свою тайну, он явился и сознался, что ненавидит Гитлера. Шмидт должен был его повесить…
Торопливо шагая, Филипп уходил все дальше от Пратера, думая о случившемся, браня себя и тщетно пытаясь успокоиться. Он избегал взглядов прохожих. Ускорял шаг, если кто-то настигал его. От шума обгонявших трамваев у него сжималось сердце. Он обходил полицейских и судорожно сжимал бумажник в кармане, чтобы не слышался звон мелочи. Только достигнув центра и смешавшись с толпой, он вздохнул с облегчением. Он сообразил, что на мелочь из бумажника может купить трамвайный билет и быстрее убежать из Пратера.