— Как всегда, в позе мыслителя, господин майор?
Васич поднял голову и увидел того, кого ждал. Это был человек его возраста, с коротко подстриженными седыми волосами, с моноклем в правом глазу, ко всему этому — правильные черты холеного лица. Васич взглянул на монокль и золотую цепочку, спадавшую в кармашек элегантного темного костюма, и эта обязательная деталь, которая и прежде делала его похожим на добропорядочного немца, напомнила ему о многом. Васич поднялся со стула и дружески протянул руку.
— А вы, капитан Ланге, как всегда, элегантны и беспечны, — возвратил он комплимент. — Вы были уверены, что узнаете меня?
— Совершенно, и был весьма доволен, когда услышал, что мы снова будем работать вместе, — сказал тот, разглядывая Васича, словно проверял выправку солдата в строю. — Должен сразу подчеркнуть, что особа, направившая меня к вам, и не подозревает, как далеко начинается наша дружба. Разумеется, я не горю желанием открыть ему это, потому не упрекайте меня, что по телефону я говорил с вами суховато. Я говорил из его канцелярии. Видите ли, эти господа из-за нашего прошлого все еще держат нас в резерве. Но боже мой, они на многое смотрели как на резерв, однако многое пошло таким путем, как то и было уготовано историей… Я опасаюсь, что время сделает свое, и однажды они вынуждены будут признать даже то, что, несмотря на самые лучшие побуждения, не могут сделать, оставаясь «союзниками». — Он усмехнулся лишь уголками своих пухлых, оттопыренных губ и, протирая монокль, добавил: — Союзники… История, очевидно, и не помнит более лживого союзничества…
Васич все еще смотрел на цепочку его монокля. Он слушал его куда с большим вниманием, чем тогда, когда стоял перед ним по стойке «смирно» с номерным знаком узника на офицерском кителе. Сейчас он слышал только его голос и спрашивал себя, что произошло за истекшее между их двумя встречами время. Сказались ли на словоохотливом капитане Ланге последствия войны, в которой он, разумеется, участвовал, или он лишь сменил облачение и вступил в новую войну. Так или иначе, Васич в это мгновение дивился ему. От него, от этого незначительного капитана Ланге, заурядного помощника коменданта одного из офлагерей, каких в Германии была тьма-тьмущая, он впервые услышал истину, которую время с безукоризненной точностью подтвердило… «Если Германия и проиграет войну, это будет лишь кошмарный короткий сон», — сказал он ему тогда, вербуя на работу в свой отдел.
— Запад должен будет удвоить свои усилия в деле исправления ошибок, допущенных в отношении нас, — разглагольствовал он, все больше становясь похожим на того Ланге, который сохранял оптимизм даже в тот момент, когда, переодетый в гражданский костюм, расставался с ним, Васичем. — Насколько иллюзорно было рассчитывать на союзничество с коммунистической Россией! Ради этой комбинаторики пожертвовали почти половиной Германии. Теперь видите, что получилось. Война, рано или поздно война! — Он вставил монокль в глаз и по-дружески похлопал Васича по руке. — Эта война решит и вопрос с вашей страной. Коммунизм должен быть истреблен в Европе…
Васич заметил, что газета лежит под руками у Ланге. Он взял ее словно бы машинально и незаметно подвинул к себе. Затем сунул в карман.
— Не отметить ли нашу встречу? — спросил Васич.
— Конечно, — подхватил Ланге. — Выпьем за прошлое и за будущее.
Пили коньяк. Ланге каждый глоток крепкого напитка смягчал кружком лимона.
— Моих шефов интересует информация из достоверных источников, — сказал он сквозь стиснутые зубы, в которых был зажат кусочек лимона. — Меня же интересует, каким образом вы своего человека собираетесь переправить в Югославию?
Васич пощелкал языком и, с хитрецой глянув на него, улыбнулся. Ланге понял, что тут он ничего не добьется.
— Коньяк, что пил я когда-то у вас, был куда тоньше… — сказал Васич.
— Увы, миновали те славные времена, — спокойно отозвался Ланге и словно для того, чтобы это неожиданное и нелепое замечание о коньяке не прервало серию вопросов, которыми он намеревался засыпать своего старого знакомого, сразу же спросил: — Вы доверяете этому человеку?
Васич подтвердил легким кивком и многозначительно улыбнулся. Эту улыбку Ланге воспринял лишь как сигнал к началу мелочной торговли вокруг платы за информацию, не догадываясь, что на кончике языка Васича в этот момент вертится имя человека, деятельность которого ему к его шефам не оплатить. Единственной заботой Васича в это время оставалось не впасть в искушение или как-нибудь случайно не упомянуть имя полковника Филиппа Ивича, о котором Ланге знал столько же, сколько он сам.
— Капитан, вам очень хорошо известно, что я не связываюсь с кем попало… — ответил он после продолжительной паузы и, задетый, надолго замолчал.
Ланге взял в рот кружочек лимона и криво усмехнулся.
— Вы знаете, что́ нас интересует в Югославии.
— А вы всегда стучитесь в открытые двери, дорогой мой капитан…
Отнюдь не польщенный его замечанием, Ланге продолжал:
— И все-таки я вам советую серьезно продумать кандидатуру и не строить свои надежды на кривотолках о том, что югославские коммунисты слишком расстроены ссорой со Сталиным. — Вставив в глаз монокль, который он выталкивал всякий раз, когда клал лимон в рот, он посмотрел на часы. — К сожалению, дорогой друг, я должен вас оставить. Ваш парижский адрес у меня есть. Наш человек в условленное время будет навещать вас в соответствии с вашей с ним договоренностью. — Не дожидаясь ответа, он встал и протянул руку. — До свидания. Будьте уверены, мы снова встретимся…
Он ушел, оставив на ладонях Васича ощущение влаги потных рук. Это заставило Васича вспомнить свою первую встречу с ним, которая была не слишком сердечной. Ланге тогда так же засыпал его вопросами, желая увериться, что на него можно положиться. И тогда руки у него были потные, только тогда влагу его теплых и потных ладоней он ощутил на лице. Тот дал ему несколько пощечин, а потом долго и заразительно смеялся в его растерянное, испуганное лицо: «Майор, вы отлично справляетесь с ролью идиота… Вы будете работать на нас…» Васич поднял правую руку к лицу, посмотрел на ладонь, все еще чувствуя сведенные мышцы после сильного пожатия, и усмехнулся — вот она, ирония судьбы.
Длинный и сухой указательный палец, а вместе с ним уродливая тень медленно двигались по извилистой линии границы между Югославией и Австрией на крупномасштабной карте Европы, разложенной на столе. Над ней лепились тени мужских голов, утопали одна в другой и образовывали густой мрак. Клубы табачного дыма, поднимавшиеся над плотными тенями, рисовали в воображении тревожное темное небо, угрожающе нависшее над этой частью света.
— Нет! — сказал Васич, с силой прижав указательный палец у входа на родину окутанных дымом теней. — О нелегальной переправке через границу больше не может быть речи… Даже наши сторонники не верят в успех подобных акций…
— И чего союзники впутываются в такие дела, когда выполняют это не их люди?! — Помрачневшая тень головы черной тучей отделилась от неба и сбежала к указательному пальцу.
— Мы просим у них помощи, а они требуют аргументов! — Указательный палец Васича ударил в лохматую тучу, и она медленно устремилась к потолку. — Что мы им до сих пор предлагали? Добрая воля — это отнюдь не гарантия…
Над картой склонилась тень головы с торчащими редкими волосами. Из нее закапал тонкий голосок и обрызгал указательный палец липкой слюной. Палец скрючился и отступил с пограничной полосы.
— Я полностью согласен с вами, господин генерал, — сказало добродушное облако. — Прежний опыт нелегальной переброски весьма горек. Мы отправляли своих самых лучших людей, и ни одному из них не удалось уйти дальше пограничного наряда без связанных рук. В этой ситуации, господа, мы не смеем жертвовать ни людьми, ни временем!
— Итак, мы принимаем ваше предложение, господин генерал, — лениво шевельнулась одна тень.
— Однако мне не верится, что тот человек согласится с нашим планом… — снова громыхнула лохматая туча. — Неужели для вас недостаточное доказательство — его решение возвратиться на родину?! Думаю, что после этого нет необходимости сомневаться, разочаровался он в деятельности эмиграции или нет. Я глубоко убежден в первом.
— Вы ошибаетесь, — воспротивился тонкий голос, — случай с капитаном Радичем должен повлиять на него. Я верю, что человек этот хочет жить и, стало быть, его ужасают грязные каналы, где он может очутиться. Вы так не думаете, господин генерал?!
Васич обеими руками оперся на стол, и его тень целиком накрыла карту.
— Письмо, сообщавшее о том, что его досье из офлага находится в наших руках, и снявшее его с поезда, надеюсь, полностью его отрезвило, — утомленным голосом начал он излагать свою мысль. — В остальном не забывайте, что он только предполагает, что я нахожусь поблизости. Если он об этом уже узнал, тем лучше. Я думаю, что он сгорает от нетерпения встретиться со мной. Он достаточно интеллигентен, и я убежден, что там же, в поезде, понял, что наше письмо было не только желанием удержать его от возвращения…
— Разумеется, господин генерал, — нетерпеливо вмешалась тень головы с редкими волосами, все ближе подступая к тени Васича. — Только меня смущает, не истек бы срок его визы…
— В этом случае мы должны будем найти причины для ее продления…
Из лохматой тучи повалил дым с запахом дешевого табака.
— Еще много о чем нам надо как следует подумать, — сказала она. — Мы забываем, что и у коммунистов есть свои планы в отношении возвращенцев. Один из них — получить представление о том, что нас о них интересует. Вы думаете, они встречают их хлебом-солью… — Табачный дым разорвал хриплый смех. — Кто из вас пережил их печальной памяти застенки?! С меня хватит уже того, что я понюхал их плесень. Вы думаете, что полковник в случае… боже мой, ведь и об этом надо думать… выдержит?..
Васич оборвал его:
— Должен признаться, что я располагаю информацией, согласно которой коммунистические власти в этом отношении проявили исключительный такт. Нам не известно ни о