— Частенько тебя люди видят с макаронниками!
— Ну и что? Пусть видят! — как отрезала она, без тени смущения.
Душан пожал плечами.
— Ничего, конечно, только знай, грош цена девушке, если она не умеет хотя бы краснеть!
И ушел, оставив Чучевскую в полной растерянности. Она долго еще стояла с раскрытым ртом, пытаясь понять, пошутил он или зло посмеялся над ней.
Душан перелистал блокнот и, найдя чистую страничку, улегся на пол, так как в комнате не было стола.
«Дорогие мои папа и мама, — писал Душан, — дорогие сестры Ленка и Елица, сообщаю вам, что я жив и здоров и что дела идут в основном по плану. Просто не верится, что я, вчерашний подпольщик, теперь партизан! Трудно привыкнуть к такой перемене, но, как говорится, человек ко всему привыкает. Перед уходом я сказал вам: «Мы победим». И я свято верю в нашу победу! Эта часть Балкан обретет наконец свободу и заживет своей собственной жизнью. Близится час освобождения, и это истина, которую я без устали повторяю и во имя которой готов отдать свою жизнь. Старайтесь пореже попадаться на глаза оккупантам, теперь они будут следить за вами, а может статься, и допрашивать. Держитесь стойко — вы обо мне ничего не знаете. Человек, который принесет вам эту записку, расскажет подробности. Целую всех. До свидания в свободном и коммунистическом Тетове. Любящий вас Д.»
Две странички из блокнота — целая прокламация. Душан с улыбкой перечитал написанное — и впрямь вышла прокламация. Пусть, зато поднимет в них дух. У каждого времени — свой язык и свой стиль.
Душан встал, оттолкнувшись от пола руками. Новые, белые половицы пахнут лесом и смолистой сосной. Сложив вчетверо исписанные странички, он лег на большую железную кровать, неведомо как очутившуюся здесь, и, блаженствуя, водрузил ноги на спинку. Только теперь он почувствовал усталость. Но голова оставалась по-прежнему ясной, и он вернулся к мучившему его вопросу: прав он или нет?
Он сказал: «Отряд должен быть вооружен до зубов». А где взять оружие? Тут-то и пришла ему шальная мысль напасть на склад оружия, и он сразу выложил ее перед собравшимися. Шло расширенное заседание местного комитета, на котором, помимо членов комитета, присутствовало несколько старых коммунистов. Все в растерянности молчали; слово взял секретарь Борко Чомческий.
— Нет! — твердо возразил он и рассек рукой воздух. — На такой риск мы не пойдем.
Одни поддержали его, другие молчали. «Значит, согласны со мной», — подумал Душан и спросил:
— Мне неясно, чем мы рискуем.
Секретарь пожал плечами.
— Что ж тут неясного? Нападение на военный склад активизирует действия врага. Начнутся аресты, пойдут провалы, усилится охрана. Я считаю, этого не стоит делать перед выступлением отряда.
— Посмотрим со стороны, — упрямился Душан. — Мы создавали отряд, много месяцев готовились, а в результате имеем: ручной пулемет, несколько винтовок, три пистолета и двадцать семь гранат!
— Хватит на время перехода, — в спор включился Муф. Он года на два моложе, и тем не менее Душан преклоняется перед его умом. Правда, чересчур строг к себе и к другим, но делу предан всей душой.
— Боюсь, что не хватит.
Душан встал. Товарищи не правы: чтобы добраться до Дебарца, надо пройти всю Западную Македонию, где их на каждом шагу подстерегают опасности. С месяц назад местный комитет дважды пытался установить связь с бригадой, и оба раза люди попадали в засаду. Если враг выследил связных, то уж про целый отряд и подавно пронюхает.
— А если нас накроют по пути к бригаде?
— Примем бой, — решительно заявил Муф.
Неожиданно к Душану присоединился Доне Симческий:
— Душко прав. Мы почти безоружные, а с нами идут дети.
— Какие дети? — удивился Борко Чомческий.
— Живко, Добре, мой брат, Слободан.
— Они окончили школу, им уже по восемнадцать!
— Слободану шестнадцать! — возразил Доне.
Борко постучал кулаком по столу:
— Маленькому маляру тоже было шестнадцать, когда он ушел в партизаны. Теперь ему семнадцать, а уж он комиссар роты!
— Доне из-за брата!
Все повернулись к сидевшему справа от Доне Миле Папароскому. Противная физиономия его расплылась в довольной ухмылке.
«Гадина!» — с омерзением подумал Душан и встал с кровати. «Гадина, — повторял он, шагая по комнате. — Нет для него другого названия. На собраниях кричал громче всех, а на Кале, на место сбора, не явился! Больше часа прождали. Трус. На заседании он обвинил Доне Симческого. Он-де против выхода молодых, потому что его брат в отряде. Подлюга и гнида! В Тетове его строго накажут. И поделом. А мы такой гадине доверяли! Доне держался молодцом».
Когда Папароский ввернул, мол, он из-за брата, Доне смело бросил ему в лицо: «Не только. Они еще дети, и мы не вправе подвергать их опасности».
Секретарь Борко положил конец спору:
— Развели дискуссию, черт побери! О каких это детях идет речь? Все четверо — члены СКОЮ и, стало быть, уже не маленькие. — И перешел к вопросу о военном складе: — Кому слово?
Воцарилась тягостная тишина.
— Я отказываюсь от своего предложения! — сказал Душан, несколько ошарашенный тем, что вызвал разногласия в рядах коммунистов. — Но остаюсь при мнении, что мы плохо вооружены, а это может привести к плачевным результатам.
Борко Чомческий требует ясности:
— Значит ли это, что ты предлагаешь отсрочить выход отряда?
— Нет, — ответил Душан, — но настаиваю на детальном рассмотрении любой возможности получить оружие.
Борко нервничает. Он здесь самый старший. До войны был учителем, один из первых коммунистов в Тетове, больше полутора лет находится в глубоком подполье. Когда в апреле прошлого года разбили тетовский отряд, Борко резко осудил местный комитет и его секретаря Якима Думеского за плохую подготовку. А ведь они были неразлучными друзьями. Потом на мельнице Сачевских проходило собрание и организация единодушно выбрала новое партийное руководство. Борко стал секретарем. Беспокойство его понятно — трагедия не должна повториться, тем более что именно он критиковал комитет за недостаточную боевую готовность отряда.
— Мы исчерпали все возможности! — сказал он, разводя руками.
— И тем не менее вооружены плохо! — не сдавался Душан.
И тут встал Иван Йовановский:
— У отряда нет боевых заданий. Это ясно. Его цель — присоединиться к бригаде до того, как она двинется на юг.
Это заявление решило исход голосования.
Девять человек были «за», и только Душан и Доне проголосовали «против», искренне полагая, что надо повременить с выходом. Они оказались бессильны перед аргументом, что дней через десять бригада снимется с места и возьмет курс на юг, к границе.
Душан распахнул окно: жара, кажется, спадает. И солнце уже не слепит глаза. Отсюда все село как на ладони. Дворов восемьдесят будет. Дома деревянные, с большими верандами на втором этаже. При каждом доме — небольшой загон для овец. Красиво здесь летом, ничего не скажешь, а как зимой, когда кругом снег? Наверное, люди месяцами отрезаны от мира. Впрочем, может, оно и к лучшему.
Душан решил пройтись по селу. Усталость как рукой сняло, хоть отправляйся в новый двухдневный поход. Во дворе Стаде Тевдоский и его жена возились с овцами. Штук двадцать белых овец — настоящее богатство в эти тяжелые военные годы, когда молоко и брынза на вес золота, в поте лица заработанного на чужбине, в пекарнях Валахии и Сербии, на стройках и в шахтах Америки и Канады.
— Как жизнь, дядюшка Стаде?
Стаде прислонил к стенке лопату, которой чистил загон, и отмахнулся:
— Какая тут жизнь — маета одна.
— А кому сейчас легко, дядюшка Стаде? Вот кончится война, тогда и заживем на славу!
Стаде недоверчиво покачал головой. Давно он живет на свете, а хорошего не видел. Собачья жизнь, а тут еще война, и сыновья молчат. В Торонто они уж полтора года. Хоть бы словечко от них или какая оказия. Изгоревались они с женой, сухою коркой перебиваются, а все надеются получить добрую весть. А ее все нет и нет. Откуда тут быть вере в лучшие дни?
Душан шел по селу, погруженный в свои думы. Пять, нет, восемь дней минуло с тех пор, как он выступил на заседании местного комитета, а его все грызла мысль: имел ли он право накануне выхода отряда вносить в ряды бойцов сумятицу и нервозность? Говоря по-честному, его поведение можно расценить и как нарушение партийной дисциплины, как своего рода саботаж.
Думать так о нем может только круглый дурак. Ведь он в интересах организации и ее членов указал на то, что отряд плохо вооружен. Нельзя идти на заведомый риск. Новый провал тяжело скажется на жизни Тетова. Люди не любят рисковать. Если и второй отряд будет разбит, деятельность организации заглохнет, как это случилось осенью сорок первого после гибели Димче Костоского и Малины Вукоской, вожаков тетовских коммунистов.
Подходя к церкви, он увидел Муфа — тот под шелковицей беседовал с крестьянами. Чтоб не мешать им, он повернул назад.
Две женщины прошли мимо, смерив его долгим любопытным взглядом, а игравший на дороге мальчуган встал по стойке «смирно» и отдал ему честь. Душан потрепал его за вихры и козырнул в ответ. На перекрестке, куда сходились все сельские улицы, его поджидал Сашо Симческий.
— Ну выкладывай, что там у тебя, — обратился к нему Душан.
— Да ничего, вот хотел знать, где ты остановился, ведь я связной. Может, придется ночью будить.
Душан объяснил, где находится дом Тевдовцев — на взгорке, метрах в ста отсюда.
— Знаю. Я уж там был, — смущенно выслушал его Сашо и вдруг без всякого перехода заговорил: — Слушай, Душко, я хочу спросить у тебя о заседании комитета в прошлую пятницу.
Душан оторопело уставился на Сашо.