— Нет, конечно.
Трейси достаёт из кладовки пару складных стульев.
Джонни скрещивает длинные ноги и ждёт, когда мы начнём. Я слышал, что покойники обычно терпеливы. Что им ещё остаётся?
Аллегра достаёт из наплечной сумки старый «Полароид».
— Не возражаешь, если я тебя сфотографирую?
Джонни улыбается и садится ровно.
— Так хорошо? — Спрашивает он.
— Идеально, — отвечает Аллегра. Она нажимает кнопку и срабатывает вспышка. Моторчик камеры скрипит и выбрасывает снимок. Аллегра берёт фотографию и кладёт на колени, пока та проявляется.
— Джонни, ты знаешь о других мёртвых людях в городе? — спрашиваю я.
— Не особо.
— Прошлой ночью некоторые выбрались на улицы. Скорее всего, они доставят много неприятностей.
— Мне жаль. Но я о них ничего не знаю. Я знаю, что я один из двадцати семи, но я мало что знаю о других восставших.
Было мало шансов, что эти умные могут иметь представление о или психическую связь с тупыми.
— А что такое эти двадцать семь?
— Не знаю. В моём понимании никто не знает.
— Тебе здесь нравится? Хотел когда-нибудь выбраться из этой комнаты?
— Мне нравится здесь. Трейси и Фиона замечательные, и другие люди, которые приходят в гости, в основном очень милые.
— В основном, но не всегда. Кто не был милым? Кабал?
Джонни пожимает плечами.
— Он старался быть милым, но я не думаю, что это в его характере. Мне кажется, он очень сложный человек.
— Кабал хотел забрать тебя отсюда, от Трейси с Фионой?
— Нет. Мы просто беседовали.
— О чём?
— Не помню.
Так вот как я могу кончить, если умрёт моя старкова часть? Пускающим слюни на торазине[419] психическим больным. Или я буду чем-то другим? Думаю, я уже нечто другое. Не то, чтобы это сильно помогало. Чем сильнее становится это ангельское видение, тем глубже я могу заглядывать в предметы. Но я всё ещё не могу быть уверен, является ли Джонни хорошо говорящим Бродячим или жульничеством Ф. Т. Барнума[420].
Аллегра наклоняется и протягивает мне фотографию. Встроенный в камеру анимаскоп может запечатлеть на плёнке жизненную сущность. Джонни на ней нет. Фотография представляет собой обычный снимок скучной комнаты, за исключением чёрной дыры в форме Джонни посередине. Значит, это правда. Джонни мёртв, как корн-доги[421].
Интересно, что покажет эта камера, если я разрешу Аллегре сфотографировать меня?
— Джонни, ты когда-нибудь кусал кого-нибудь? Ты когда-нибудь убивал кого-нибудь и превращал в своё подобие?
— Это переходит всякие границы, — говорит Трейси.
Джонни поднимает руку.
— Всё в порядке. По правде говоря, я не знаю. Думаю, я был мёртв довольно долго, прежде чем проснулся и стал тем, кто я есть сейчас. Полагаю, я мог причинить вред каким-нибудь людям, когда был зетом.
Я не ожидал, что он вообще знает это слово, не говоря уже о том, чтобы использовать его.
— Никто не забирал тебя отсюда недавно? Даже если это было совсем ненадолго.
— Я бы это запомнил. Зачем мне куда-то идти? Здесь у меня есть всё, что я хочу.
— Но не выращенная на воле плоть. Тебе нравятся Трейси с Фионой, и ты никогда не причинишь им вреда, но что насчёт незнакомца? Что если кто-нибудь выведет тебя отсюда и спустит на кого-то, с кем ты не знаком?
Он глядит в пол. Скрещивает ноги и ёрзает на стуле, как будто ему внезапно стало неудобно.
— Я не уверен, — говорит он. — Но как я уже сказал, я довольно давно не покидал эту квартиру.
— Возможно, пора сделать перерыв, — говорит Трейси.
— Только ещё один вопрос. Если обычного человека вроде Трейси укусит кто-то вроде тебя или, может быть, зет, существует какой-то способ это исправить?
— Ты имеешь в виду сделать так, чтобы она не умерла и вернулась?
— Да.
— Нет. С этим ничего не поделаешь.
Трейси подходит и встаёт между Джонни и нами.
— Пока что хватит. Давайте дадим Джонни перекусить, и если он захочет, то сможет ответить ещё на несколько вопросов.
Пока Трейси говорит, Джонни снимает крышку сумки-холодильника и заглядывает внутрь. Он идёт к буфету, достаёт сверху пластиковую плёнку и расстилает на полу, словно одеяло для пикника. Он отрывает верх одного из пакетиков с мармеладками и высыпает конфеты в свиные потроха и кровь, перемешивая их пальцами. Смотрит на нас и скалит зубы.
— Я сладкоежка.
— Пойдём пить кофе и давайте дадим Джонни поесть, — говорит Трейси, выпроваживая нас из комнаты и закрывая дверь.
— Ему нравится есть в одиночестве. Он знает, что его еда смущает живых людей. Это его способ быть вежливым.
— Он не такой, как я ожидал. Он как ребёнок.
Фиона включила кофеварку, пока мы были у Джонни. Пахнет хорошо. Она наливает всем по чашке.
— Он не всегда такой. Никто из восставших из мёртвых не спит, но у них по-прежнему есть тела, а телам нужен отдых. Каждые несколько недель Джонни впадает в своего рода состояние фуги[422]. Сонный. Рассеянный. Необщительный. Словно внезапно становится аутистом. Спустя пару дней он начинает приходить в себя. Это то, что он делает сейчас, так что он немного более медлительный, чем обычно.
— А как его память?
— Слушай, если ты всё ещё думаешь, что его кто-то умыкал, то можешь забыть об этом. На Джонни один из этих браслетов на лодыжки для содержащихся под домашним арестом. Если бы он попытался выйти отсюда или кто-то попробовал увести его, повсюду бы сработала сигнализация.
— Кто-нибудь мог отключить её при помощи инструментов или магии.
— Угу, но они должны были бы знать о ней. Браслет у него не на лодыжке. Он в нём. Зашит внутри брюшной полости.
Проклятье. Кабал, использующий Джонни в качестве тупого орудия, был отличным аккуратным комплектом, но, похоже, Джонни снят с крючка. С другой стороны, Кабал по-прежнему является для меня королём бала. Мне просто нужно соединить ещё несколько точек.
Аллегра наливает себе в кофе сливки с сахаром.
— Почему его назвали Джонни Сандерс?
Фиона улыбается, как мать, вспоминающая первый шаг своего ребёнка.
— Когда его привезли сюда, Джонни был в одном из своих состояний фуги. Мне кажется, ему сложно было передвигаться, когда он был в отключке. Он несколько дней игнорировал нас и не разговаривал. Просто пялился в стену. Мы привыкли оставлять включёнными телевизор или музыку, когда нас не было в комнате, чтобы у него была компания. Обычно одна из нас находилась в квартире, но той ночью у Трейси сломалась машина, и мне пришлось ехать за ней. Когда мы вернулись, Джонни скакал вверх-вниз, подпевая стереосистеме. Это была песня «Джонни Сандерс» группы «Городские дьяволы убийства».
Я пью кофе неразбавленным. Приятно пить кофе ради него самого, а не как лекарство после прошедшей ночи.
— Почему, когда мы вошли, он таращился на свои руки через увеличительное стекло?
Трейси наливает себе кофе.
— Он не таращился. Он работал. Как я уже говорила, Учёные зациклены. Они очень хорошо что-то делают, и делают это снова и снова. Полагаю, они будут делать это вечно.
— Джонни любит слова и геологию. Он переписывает на песчинки весь «Оксфордский словарь английского языка». Когда я интересовалась в последний раз, он был на слове «сборный».
Я беру свой кофе, возвращаюсь к двери Джонни и открываю её. Он стоит на коленях, склонившись над сумкой-холодильником с пригоршней свиных потрохов в каждой руке. Его рот и грудь перепачканы кровью и наполовину растворёнными мармеладками. Не совсем фото для ежегодника, но в Даунтауне я видал и похуже. Чёрт, я делал и похуже. Заметив меня, Джонни улыбается.
— Это действительно здорово. Спасибо.
— До того, как Трейси сказала мне принести конфеты, я даже и не знал, что Бродячие могут чувствовать вкус.
— Так считает большинство людей. Они приносят вонючее мясо и старую свернувшуюся кровь. То еда зетов. Эта намного лучше.
— Всегда пожалуйста. Кто к тебе ходит?
Он пожимает плечами.
— Несколько Саб Роза. Думаю, важные, но не слишком интересные. Они всегда спрашивают о том, что я помню. Я отвечаю им то же самое, что и тебе. Я ничего не помню из того, что было до того, как проснулся. Но полагаю, они считают, что если продолжать спрашивать, то я вспомню, и они выиграют приз или что-то в этом роде.
— Даже если ты что-то помнишь, тебе не нужно ничего им рассказывать. Это твои воспоминания, а не их.
Он кивает и запихивает в рот ещё потроха.
— Если не возражаешь, я допью кофе и вернусь, и мы ещё немного побеседуем.
— Ладно, — говорит он с набитым ртом.
Я возвращаюсь на кухню, и Фиона наливает мне ещё кофе.
Трейси пристально смотрит на меня.
— Должно быть, ты ходишь по треклятой воде. Джонни никогда так запросто не разговаривает с людьми, особенно когда ест.
— Я довольно неплохо лажу с монстрами.
— Джонни не монстр, — заявляет Фиона таким тоном, что я понимаю, что больше не получу от неё кофе.
— Ага, он самый. Выгляни в окно. Джонни — худший кошмар, который когда-либо являлся большинству этих людей.
— Это лишь потому, что они его не знают.
— Они не хотят знать его. Или тебя. Вы кормите монстра и прячете его объедки в мусорном контейнере под коробками из-под пиццы. Не поймите меня неправильно. Я люблю монстров. Но для людей, которые их не любят, те, кто помогают монстрам — сами монстры.
— К чему ты клонишь? — спрашивает Трейси.
— Как вышло, что вы стали мачехами Джонни?
— Дедушка был Саб Роза, но папа родился без дара, как и все мы. После того, как дедушка умер, семья скатилась в полную задницу. Слышал об Енохе Спрингхиле?
— Угу.
— Он был дальним кузеном. Раньше его ветвь семьи присматривала за Джонни. Когда остался один Енох, тот не мог позаботиться о самом себе, не то, что об Учёном. Вот когда он достался нам.