Начиная от кладбища, по Гауэр-стрит тянется трещина. Глубокий разрез, неровный, как удар молнии и широкий, как автобус. На дне пузырится нечто, похожее на лужу ярко-красной крови. Пахнет, как сточная канава, только хуже. Тухлыми яйцами и дохлой рыбой.
Я продолжаю двигаться на север, огибая провал на Фаунтейн-авеню. На дне распухшие тела адовцев. Поломанные заводные адские гончие корчатся и дёргаются в конвульсиях, истекая спинномозговой жидкостью. Я пинаю несколько камешков. Наблюдаю, как они тонут в вишнёвом дерьме.
Деревья попадали на крыши и автомобили, словно земля просто больше не могла их держать. Дома разорваны пополам трещинами. Землю под ногами сотрясает низкий геологический гул, и две отломанные половинки Гауэр сдвигаются на несколько сантиметров в противоположных направлениях. Ебать меня. Это не трещины. Это линии разлома. Я уже говорил, как сильно всё ненавижу? Должно быть, некоторые из новых разломов в переулках появились уже давно, потому что местные жители на скорую руку перекрыли их с помощью верёвок, досок и балок. Ополченцы-идиоты швыряют через пропасть камни и копья, борясь за то, кому достанется плата за проход.
Бульвар Сансет выглядит так, словно его подпалили снизу паяльной лампой. Насколько видит глаз, в обоих направлениях всё выпотрошено, поджарено или расплавлено. Единственное, что всё ещё стоит — это пальмы. Они горят, будто церковные свечи в тёмном нефе, отбрасывая больше теней, чем света. Тлеющие листья падают, словно горящий снег.
На Голливудском бульваре бунт.
Когда я выбрался восемь месяцев назад из ада, то был удивлён, как бульвар превратился в монохромную пустыню. На улице стояла мёртвая тишина, словно кто-то набросил поверх неё одеяло. Все дети на улице с пустыми взглядами, и пустые фасады магазинов. Было оживлённое движение, но даже машины звучали так, словно ехали на сахарной вате вместо бензина. Что-то высосало жизнь из этого места. Возможно, Кисси. Я до сих пор не знаю. Этот вариант Голливудского бульвара оживлённее, но я уже тоскую по приглушённой чёрно-белой версии.
Толпа представляет собой отмороженную смесь адовцев и проклятых душ. Это не забавный бунт давайте-перевернём-мусорный-контейнер. Этот из той серии, когда вы идёте друг на друга с ножами и трубами, сражаясь за еду, воду и лекарства.
Я прошёл от кладбища едва ли с полкилометра и уже могу сказать, что это место хуже, чем сказал Касабян. Люцифер никогда бы не позволил этому случиться. Если бы у Мейсона была хоть капля чёртового здравого смысла, он бы тоже не позволил. Когда ты рулишь королевством адовых убийц, первое, что делаешь, это обеспечиваешь, чтобы они были хорошо накормлены и как минимум полупьяны большую часть времени. Судя по тому, как эта банда разносит мясные лавки и универмаги, в их случае не то и не другое. (Да, в аду есть магазины и бары. Может, это и ад, но он лучше, чем сухой округ в Миссисипи[651]). И кто позволил бродить на свободе всем этим проклятым душам? Я видал всякую хрень, когда оказался в ловушке в Даунтауне, но впервые вижу душу в Пандемониуме, которую бы не пытали, не держали взаперти или на привязи. Если это в самом деле Пандемониум. А если нет, то, блядь, где я?
Пара сотен адовых жандармов занимают позиции на противоположных концах улицы, окружая толпу. Ад полностью основан на борьбе за власть и влияние. Люциферу не нравилось, когда слишком много власти сосредотачивалось в чьих-либо руках, так что в Пандемониуме два полицейских подразделения с пересекающимися территориями. И они ненавидят друг друга. Вместо того, чтобы утихомирить бунтовщиков, банды полицейских врезаются в них двумя сотнями ледоколов. Вооружённые оружием с резиновыми пулями и в тяжёлых бронежилетах, они прорываются сквозь толпу, чтобы загрести как можно больше добычи для своей стороны.
Я не задерживаюсь посмотреть, какая из сторон победит, потому что мне по хуй. Надеюсь, они быстро перебьют друг друга и уберутся с моего пути. Я пригибаюсь, натягиваю поглубже капюшон и направляюсь обратно на Гауэр. Возможно, если бы я схватил копа, то мог бы разными интересными способами выжать из него, где находится Элефсис, но, учитывая, что здесь их две сотни, с этим придётся подождать. Чего я сейчас хочу, так это срезать путь до Сансет и обойти кругом конкретно этот говношторм. Если это в самом деле ебанутая версия Лос-Анджелеса, то «Макс Овердрайв» отсюда недалеко. Я могу отсидеться, пока бунт не утихнет, и обдумать следующий шаг.
— Куда направляешься?
Какая-то рука вылетает из ниши закрытого магазина секс-игрушек и вцепляется мне в руку. Адовец, к которому прикреплена рука, одет в несколько слоёв рваных пальто, плащей и засаленных рубашек. Хеллспаун[652] — бродяга.
Я ничего не отвечаю. Просто смотрю и надеюсь, что чары смерти держатся.
— Есть что-нибудь из магазинов, чем хочешь поделиться? — спрашивает бомж.
— Для тебя, алкаш, ничего.
Он ухмыляется и облизывает губы, демонстрируя набор неровных серых зубов, словно кто-то забил битый цемент в его дёсны. Возможно, так Бог и держит в узде других ангелов Небес. Лучшей стоматологической страховкой.
— Есть закурить? — продолжает переть он.
Что-то ёрзает под его чумазым лицом. Похоже, проблема не с моими чарами. С его. Жаль, что я так медленно соображаю. К тому времени, как я узнаю его, он приставляет к моему горлу что-то очень тонкое и очень острое. Снабжённое двойными шипами. Вероятно, это то, что на земле назвали бы Вилкой Еретика[653]. Этот уёбок — не рядовой адовец. Это мальбранш[654], один из тринадцати рогатых ублюдков, которых Люцифер держал в качестве личного гестапо и отряда дознания. Даже другие адовцы ненавидят мальбранш. Моя спина всё ещё болит после меча Ризоэля. Последнее, чего мне хочется, это встретиться один на один с профессиональным потрошителем плоти.
— Похоже, для тебя наступили трудные времена, — говорю я.
— Для тебя наступят ещё хуже, если у тебя нет того, что я хочу.
Позади нас весело кипят беспорядки, но мы с мальбранш в этой нише находимся в своём собственном уютном маленьком мирке. Над нами разбивается бутылка, и мы оба рефлекторно отворачиваем головы, чтобы избежать летящих осколков, но это была случайность. Невзирая на то, что никто не обращает на нас никакого внимания, я продолжаю получать удары сзади, отчего моё горло опускается на вилку. Надеюсь, недостаточно для того, чтобы проткнуть кожу. Человеческая кровь была бы полным палевом.
Я смотрю на грязное лицо мальбранша. Его кожа под слоем грязи ярко-красная.
— Ты который из них? Рубиканте[655]?
Его смех высокий и слегка безумный.
— Ой-ой. Я до сих пор знаменит?
— Это всё твоё милое личико. Возможно, всё-таки у меня есть кое-что для тебя.
Я лезу в карман, чувствуя, как Рубиканте сильнее прижимает острые шипы к моей шее.
— Полегче, дружок. Мне бы не хотелось поскользнуться.
Он быстро кивает головой на мою руку.
— Медленно вытащи эту руку и пусть в ней будет что-нибудь вкусное, или мне придётся выколоть тебе один глаз на закуску.
Ниша представляет собой полутёмно место, и беспорядки отчётливо отражаются в стекле за головой Рубиканте. Я с минуту шарю в кармане, стараясь выиграть немного времени.
— В любой момент, дружище, — добавляет он.
Я должен сделать всё как надо. Или всё совершенно не так. Иногда это срабатывает. Моя рука появляется с половиной пачки «Проклятия», и глаза Рубиканте расширяются. Я протягиваю её, и он отводит от меня взгляд. Я роняю пачку, и он следит за её падением до самой земли. Я бросаю взгляд на отражение в стеклянной двери и отскакиваю в сторону.
Выброшенный из толпы коп-спецназовец врезается в мальбранш, и они пролетают сквозь стеклянную дверь магазина.
Я оставляю Рубиканте и копа играть в Твистер в секс-шопе, хватаю «Проклятие» и бегу в сторону Сансет. Такое ощущение, что из-за падения у меня на спине вновь открылась рана. Я не хочу даже отдалённо пахнуть живым, так что шепчу небольшое худу и насыщаю вонь своего худи с трупа, пока не начинаю благоухать как мусорный контейнер на задворках магазина подержанных задниц. Способ путешествия обещает быть приятным.
Мне будет чертовски трудно найти Элефсис, если всё здесь так же запутанно, как было тогда. Не то, чтобы это имело значение, если я продремал двадцать лет, Мейсон уже победил, и это действительно Лос-Анджелес.
Закат такой же выжженный и стерильный, как полигон для ядерных испытаний. Некоторые из горящих пальмовых листьев падают, а другие парят над зданиями, влекомые странными конвекционными потоками.
Я стою на углу и выпускаю ангела с чердака на достаточное время, чтобы расширить свои чувства и провести что-то вроде быстрого траления на предмет наличия здесь кого-нибудь живого или таящегося в сгоревших зданиях. Глазами ангела заказ ослепителен. Дымящаяся улица с её сожжёнными деревьями похожа на строй солнц вдоль дороги славы из дрожащих атомов и субатомных частиц.
Когда я в первый раз увидел ад, это была совсем другая история. Меня затащили сквозь пол Мейсона и голой кучей приземлили на главной улице Пандемониума. Должно быть, я какое-то время был без сознания, и когда очнулся, первое, что меня поразило, была вонь. Ничто человеческое так не пахло. Это были не просто отходы. Это были отбросы, упакованные, спрессованные и запертые на миллионы лет. Ад — это дно Вселенной, и Небеса не собираются позволять Люциферу загрязнять остальную часть бытия адовым дерьмом и фантиками от конфет. Так что они просто хоронят его в глубоких-преглубоких, глубочайших пещерах своего жуткого королевства, где оно покоится, готовится и гниёт в собственном соку до скончания веков.