Между Лахашем и мной добрых шесть метров. Одной рукой я толкаю Бримбориона обратно в угол, а другой нажимаю на спусковой крючок «Глока». Пуля попадает Лахашу чуть выше левого глаза. Он замирает, руки напрягаются. Словно я застигнул его в процессе отжимания. Секунду спустя его глаза наводятся обратно на меня, и он снова ползёт. На этот раз быстрее. Я всаживаю ещё две пули ему в голову. Он не замедляется. Встаёт на кровати, согнув колени, словно собирается прыгнуть. Я всаживаю пять пуль ему в центр груди.
Мне следовало придерживаться выстрелов в голову. Лахаш не падает. Он разваливается на части. Кажется, что его кости ломаются и разделяются под кожей. Отверстия в его груди сужаются в щели и открываются, словно пластиковый пакет с сэндвичем, только внутри не яичный салат на белом хлебе. Там жуки. Много-много жуков.
У меня за спиной Бримборион то учащённо дышит, то сносно пародирует фальцет Литл Ричарда[808]. Я и сам как-то в растерянности. Я никогда прежде не пробовал лупить жуков. Работать корпусом или наносить им обманные удары? Ничего лучше не придумав, я делаю несколько выстрелов в копошащуюся кучу. Жуки никак не реагируют, но я почти уверен, что прикончил свою кровать.
Единственное, что спасло нам с Бримборионом жизнь в эти несколько секунд, — то, что, когда жуки вырвались из Лахаша, они начали поедать его. Теперь первой волне наскучила его дохлая задница, и им хочется свежего мяса.
Я швыряю в рой какое-то аренное худу, простой удар, который ощущается, будто кто-то заезжает коленом тебе в солнечное сплетение. Середина роя останавливается, словно натыкается на невидимую стену, но остальной миллиард маленьких ублюдков обтекает её. Я мог бы сделать воздушный взрыв, подорвав весь кислород в комнате. Это убьёт жуков, но в подобном закрытом пространстве это вышибет наружу мои лёгкие и превратит органы в кошачий корм. Некоторые виды огня — моё лучшее оружие, но здесь неподходящая территория. Я перехожу к следующему лучшему варианту.
Я отползаю с Бримборионом в угол комнаты. Изо всех сил кусаю свою правую руку, пока не появляется кровь, и разбрызгиваю её по полу между жуками и мной. Кровь — это как помои для свиней. Они направляются прямо к ней, лакая её. Я продолжаю трясти рукой, разбрызгивая как можно больше крови между мной и жуками. Какой отстой, но это следующая часть, от которой будет довольно больно.
Шепча одно ужасное тёмное адовское худу, я пробиваю стену над розеткой. Нащупываю окровавленной рукой провода и хватаю оголённые медные шины там, где они касаются идущих к розетке проводов. Среднестатистический человеческий организм плохо реагирует, когда через него пропускают 120 вольт. По сути, он изо всех сил пытается спастись, поэтому, когда вы заставляете его делать что-нибудь настолько глупое, как хватать и не отпускать провода под напряжением, вам приходится испытать сдвоенное острое ощущение мучительной боли и абсолютного бунта вашей кожи и костей, потому что ваше тело не понимает, что ваш разум заставляет его делать это. Это боль на каждом уровне вашего существа. Нервы, мышцы и кожа пытаются расползтись во все стороны. Но вы держитесь, потому что это единственное, что сохраняет вам жизнь, и ваше тело, чёрт его дери, в состоянии собраться и справиться с этим.
Худу начинает действовать как раз в тот момент, как я начинаю терять сознание. Кровь как ничто другое даёт толчок тёмной магии, и когда худу срабатывает, моя спальня превращается в чёртово Четвёртое июля[809] по мере того, как текущее сквозь мою окровавленную руку электричество взрывается в брызгах крови на полу. Извивающиеся сугробы жуков мгновенно поджариваются. Тысячи выбрасываются в воздух силой взрыва. Жуки крутятся как вертушки, и из головы каждого к окровавленному полу тянется крошечная молния. Повсюду салюты и сигнальные ракеты. А когда жуки падают, они такие же хрустящие и мёртвые, как осенние листья.
Я вытягиваю руку из стены и падаю плашмя на спину. Мои колени вибрируют. Челюсти болят от того, что были так сильно стиснуты. Я смотрю на свою руку. Вы когда-нибудь начинали готовить бекон, тут звонит телефон, и вы забываете о беконе, пока не начинает пахнуть обугленной свининой? Это я. Я тот самый бекон. Услышьте мой рёв. С другой стороны, укус хорошо прижёгся.
За спиной я слышу, как Бримборион отодвигает стол, за которым прятался. Он подползает ко мне. На одной руке у него аккуратная чистая повязка.
— Ты спас меня.
Я смотрю на него, сидящего надо мной.
— Чего?
Он присаживается на корточки. Прислоняется спиной к стене.
— Не понимаю тебя. Вчера ты отрезаешь мне палец, а сегодня спасаешь жизнь. Что с тобой не так?
— Я просто очень устал.
— Ты мог бросить меня этим тварям и сбежать.
— Нужно запомнить это на следующий раз.
Он склоняется надо мной и корчит гримасу, словно чувствует запах прокисшего молока.
— Твоя рука выглядит ужасно.
— «Ужасно» — понятие относительное. В том смысле, она выглядит лучше, чем Лахаш.
Бримборион поднимает голову, чтобы получше рассмотреть пятно костей и хрящей на кровати.
— Ты его знал. Кем он был?
— Травником, — отвечает Бримборион, — Он работал с дворцовыми магами. Я покупал у него… разные вещи.
— Ты имеешь в виду, что он твой поставщик.
— Как тебе угодно.
— У него был доступ к хорошим вещам?
— Что ты имеешь в виду?
— Вроде, может, снотворного. Что-то, что могло достаточно расслабить его, чтобы попасть под психический контроль.
— Думаешь, это то, что с ним случилось?
— Не знаю. Какого рода убеждение потребовалось бы, чтобы ты сидел спокойно, пока кто-то накачивает тебя до отказа плотоядными жуками?
Бримборион скрещивает руки на груди. Распутывает их. Прислоняет голову к стене и смотрит в потолок. Я перекатываюсь на свою руку Кисси, единственную часть меня, которая не болит, и, опираясь на неё, принимаю сидячее положение. Пытаюсь шевелить обожжёнными пальцами. Когда они сгибаются, отваливаются слои чёрной кожи, обнажая покрытую волдырями красную плоть. По крайней мере, осталось достаточно здоровой кожи для заживления.
— Хочешь, принесу тебе что-нибудь? — спрашивает Бримборион.
— Что? — спрашиваю я, мои мозг и тело ещё не совсем в ладах друг с другом.
Бримборион указывает на мою руку.
— Хочешь, я принесу тебе что-нибудь для этого? Дворцовые ведьмы готовят кое-какие мощные целебные зелья.
— Ага. Конечно. И сигарет. Мне в самом деле нужна сигарета.
— Я вернусь.
Он поднимается на ноги.
— Никому не говори об этом. Особенно Ветису. Я не хочу быть под защитой по самые помидоры, — говорю я. — Веди себя так, будто ничего не произошло. Это должно дать тому, кто это устроил, пищу для размышлений.
— Ты даже не хочешь, чтобы номер убрали?
— Оставь всё как есть.
— Понимаю.
Он собирается уходить.
— Что ты сказал, когда вошёл?
Он идёт к краю кровати, поднимает с пола конверт и прямоугольную коробку и приносит их мне.
— У меня была твоя почта.
— Всё это пришло сегодня?
— Коробка вчера. Записки до этого. Не помню, когда.
— Ты бы не отдал всё это мне, если бы мы не поговорили в коридоре вчера вечером.
— Нет.
— Почему именно эти письма?
Он качает головой.
— Это не была обычная официальная корреспонденция. Придержав их, можно было гарантировать твою изоляцию.
— Тебе платят, чтобы ты придерживал определённые сообщения и передавал мне другие.
Бримборион пожимает плечами.
— У всех во дворце есть побочный приработок. Это генералы богатеют. Не гражданские служащие.
— Кто заплатил тебе, чтобы ты придержал эти?
Он смотрит на кровать.
— Лахаш.
Хороший способ замести следы. Не просто убить парня, который слишком много знает. Превратить его в самоубийственную жучиную бомбу.
— Если кто-то хочет убить тебя, должны быть способы попроще.
— Они пробовали проще. Теперь попробовали так. Береги свой зад. Ты работаешь на меня, так что рано или поздно тоже окажешься в жучином списке.
Он касается рукой груди, примерно в том месте, где лопнул Лахаш. Затем поворачивается и выходит, плотно закрыв двери.
Я пользуюсь зубами, чтобы стянуть перчатку с руки Кисси. Ближайшие несколько дней я буду часто ей пользоваться. Я расстёгиваю пару пуговиц на рубашке и засовываю обожжённую руку внутрь, как будто это перевязь. Чувства начинают возвращаться, что означает, что она уже чертовски болит. Я рычу адовское худу, и почерневшая кожа светлеет до естественного цвета. Я никогда не был силён в магии исцеления, но хотя бы могу сделать так, чтобы рука выглядела нормальной, пока заживает. Просто следующие несколько дней не буду писать никаких сонетов Кэнди.
Я вытаскиваю из-за пояса чёрный клинок. Странно делать это левой рукой. Зажимаю коробку между коленями и вскрываю её. Это то, что я думал. Бутылка, которую послал Билл. Я втыкаю кончик ножа в пол, откручиваю крышку с бутылки и делаю большой глоток. Билл был прав. Не так уж и плохо по меркам Ада.
Я бросаю коробку рядом с мёртвыми жуками и смотрю на первый конверт. На нём идеальным чётким почерком напечатано единственное слово Старк. Конверт сделан из чего-то почти прозрачного. Словно рисовая бумага, только жёстче. В волокна бумаги вплетены едва видимые ангельские письмена. Я держу его в зубах и, используя чёрный клинок в качестве ножа для вскрытия писем, трясу конверт, пока письмо не выпадает.
Дорогой Джеймс,
Я знаю, что сейчас ты должен ненавидеть меня, и имеешь на это полное право.
Мне нужно только начать читать предложение, чтобы понять, кто его отправил. Мистер Мунинн.
Я должен был быть честен с тобой с того момента, как ты заговорил о возвращении в Ад. За это прошу прощения. Прими мои наилучшие пожелания, мои молитвы и мою полную уверенность в том, что ты благополучно вернёшься домой. Хотел бы я сказать больше, но времени мало. Я уверен, что ты уже знаешь, что мой брат, Нешама, погиб от руки Аэлиты. Она с моим другим братом, Руахом, той частью нас, которая по-прежнему правит на Небесах, похоже, пришли к некоему порочному взаимопониманию. Аэлита собирается убить остальных из нас, и Руах согласился позволить ей, оставив его одного править. Мне следовало покинуть Лос-Анджелес, а на самом деле, этот мир, но я так полюбил его. А пока я затеряюсь в туннелях, где когда-то под городом бродили мёртвые. Полагаю, это жалкая судьба для божества, но я, вероятно, заслуживаю её за то, что покинул своих братьев и не внёс свой вклад в то, чтобы остановить это безумие давным-давно.